На крючке

Мою голову заполняют сомнения насчет продажи скутера, и я рада такой смене мыслей. Это отвлекает меня от раздумий о других вещах, других людях. И довольно скоро я оказываюсь перед домом, в котором выросла. Это дом колониального стиля из красного кирпича, построенный в 1920-х годах.

Я люблю этот дом, с пятью окнами на фасадной части второго этажа и еще четырьмя на первом; на каждом окне закреплены двухстворчатые красные ставни. Мне нравится, что почему-то наше крыльцо было выполнено не в ужасном стиле Тары, которому пытались подражать при строительстве множества домов на юге страны. В целом, это простой и скромный дом. И хотя парадный вход всегда был чистым и опрятным, я никогда его не использовала, предпочитая заходить в дом через боковые двери.

Я заезжаю в гараж и паркуюсь рядом с синим древним Mercedes мамы. Она купила эту машину еще до моего рождения. Один ее вид дарит мне ощущение дома, так же как и запах старого кирпича или разлагающихся цветов мирта.

Через окно я замечаю маму у плиты. Я не видела ее уже несколько месяцев, но за это время она не постарела. К тому же, кажется, на моей маме никогда не сказывался возраст. Она прекрасно сохранилась. Подтянутая и стройная, одетая в голубые широкие шелковые брюки и тонкий кремовый кашемировый свитер. Ее блестящие черные волосы искусно уложены и рассыпаются по плечам, когда мама нетерпеливо вертит головой, снимая старую побитую турку с плиты. Хотя моя мама и может вести себя как истинная южная леди, она еще доктор и итальянка во втором поколении, из чего следует, что на завтрак вместо печенья и сока я получу капучино и фрукты. Единственной вариацией типичного американского завтрака в исполнении мамы могут быть свежие обезжиренные оладьи.

Я улыбаюсь и открываю двери. Ее сердцевидное лицо, при виде меня, проясняется.

– Банана!

Мама устремляется ко мне и целует меня в щеку. И меня окружает аромат лаванды, который так любит моя мать.

– Как у моей детки дела?

– Хорошо, - в любом случае, это единственный вариант ответа, который мама реально хочет услышать.

Кивая, она возвращается к турке и наливает насыщенный, густой кофе в чашку, наполовину наполненную горячим молоком. Домашний и аппетитный запах наполняет комнату. Если бы мне хоть раз удалось повторить такой же кофе как у мамы, то я была бы поистине счастливой девушкой.

– Иди сюда, - зовет она, - посидим, поговорим.

Она ставит чашку на столе напротив стула, подкладывая снизу белую льняную салфетку. В хрустальной чаше уже ожидают нарезанные свежие кусочки дыни, ягоды клубники и малины.В лучших маминых традициях. Предупреждающий колокольчик сигналит у меня в подсознании. Его звон усиливается, когда мама поворачивается и достает из духовки горячие оладьи. И они выглядят не как обезжиренные.

– Итак, - говорит она, предлагая мне оладьи и фрукты, - что нового?

Это стандартный вопрос. Моя мама не любит расспросы, но по крайней мере она интересуется моей жизнью. Думаю, она не так бы меня встречала, расскажи я ей, что трахаюсь с звездой футбола в собственной спальне. Мои щеки начинают гореть, когда делаю глоток кофе. Боже, как же вкусно.

Мои глаза закрываются от наслаждения.

– Я скучала по тебе, мам, - не знаю, почему так говорю, но это правда.

В ответ ни звука, и я открываю глаза. Ее глаза, такой же формы как и мои, только более глубокого карего цвета, смотрят на меня.

– Что-то не так, Банана?

Я пожимаю плечами и делаю еще один глоток.

– Разве не может девушка соскучится по своей матери?

– Конечно, может, - она прижимает ладони к моим щекам, и я ощущаю прохладу от ее кожи. У мамы всегда прохладные руки.
– Вот только я знаю тебя, и ты явно чем-то расстроена.

Вздохнув, я кусаю кусочек блина. Я была права. Это не обезжиренные оладьи, а мои любимые с апельсином и лимоном. На столе даже стоит свежее масло, мягкое, так и просящееся, чтобы его намазали. Я так и делаю, намазывая его на блинчик, а затем засовываю его в рот. Блаженство.

– Я в порядке. Счастлива, - и хотя сомнения постоянно роятся в моей голове, я правда счастлива. Эта мысль бьет меня, будто кирпич по голове, так сильно, что я даже вздрагиваю. Я счастлива. Я просыпаюсь по утрам с трепетным чувством ожидания. Борюсь со сном, пытаясь не утратить это чувство. Почему же я не могу наслаждаться им? Принять это? Боже, что со мной не так.

– Мам...

Задняя дверь снова открывается, и на кухню входит «парень на час» моей мамы, Терренс. Мне следовало бы сказать «парень на год», потому что именно на этот период времени задерживались все предыдущие экземпляры. Я ненавидела каждого из них. И хотя это и может показаться некорректно с моей стороны, но у меня на то были свои весомые причины. Например, был Маркус, который любил называть маму мусором прямо в лицо, плевал в ее стряпню, а затем орал, что она его не достаточно любит. И все это у меня на глазах. Затем был Оливер, худой высокий профессор, который в конечном итоге украл у нее десять штук баксов с банковского счета и свалил. И невозможно забыть о Джереми, критиковавшем маму так часто, что она забывала пользоваться макияжем, и в один из дней все закончилось ее нервным срывом. По крайней мере никто из них ее не бил. Не то чтобы я была в курсе всех деталей их отношений.

Терренс владеет магазином подержанных книг, коллекционирует монеты из сувенирных автоматов и пакетики с солью и перцем из различных забегаловок в его районе города. Я не могу переносить все это дерьмо. Особенно при том, что он постоянно выражает призрение ко всему, чем бы не занималась мама.

– Привет, Анна, - говорит он, проходя в дом и глядя на мою грудь. Пристально.

Он занимает место рядом с моей мамой и немедленно кладет руку ей на плечи так, что кисть его руки болтается возле ее правой груди. Потому что пока он может смотреть на мою грудь, Терренс использует любую возможность прикоснуться к маме.

Мой желудок скручивает.

– Привет, Терренс, - я разглядываю его жирные грязные волосы, разделенные пробором ровно посередине головы. Прям как у Гитлера. И когда мой желудок сводит еще один спазм, я перевожу взгляд на маму, которая пытается выглядеть расслабленно и спокойно, даже при том, что этот мужик гладит ее, словно она какой-то пес.

Я, не стесняясь, посылаю маме гневный взгляд; почему этот парень вообще здесь в мой с ней день. Он каждый раз прерывает наше общение.

Проживи я сто лет, все равно не поняла бы мою мать. Она умная, блистательная, красивая и талантливая. Но самоуважения у нее как у комара. Я не в силах понять, почему она не предпочтет остаться одной, а не быть вместе с такими... Я даже не могу назвать их мужчинами.

– Ты уже сказала Анне хорошие новости, Сесилия?

Моя мама заливается краской, и поэтому я знаю, что эти новости явно не из хороших. Боже, пусть это не будет новость о женитьбе. Я боялась этого с 10 лет, когда поняла, что один из этих придурков может стать постоянным жильцом в нашем доме, если мама реально выйдет за одного из них замуж. К счастью, все ее отношения не доходили до этой стадии.

– Ну, дорогая, - она немного пожимает плечами, сбрасывая руку Терренса и наклоняясь вперед.
– Я стала старше.

Ей пятьдесят пять. Она еще нестарая.

– И в этом мире есть столько всего, что хочется посмотреть.

Ладно, правда.

Рука Терренса опускается на ее бедро, и он поглаживает ее задницу. Сейчас я и правда чувствую себя дурно.

– Так что я решила уволиться, - говоря это, мама снова краснеет.

– Это...
– я пытаюсь подобрать слова.
– Ну, это здорово, если это то, что ты хочешь, мам, - я рада видеть, что мама расслабляется, хотя и подозреваю, что она долгое время будет скучать по своей работе.