На ладони ангела

Другой бухнулся рядом со мной, даже не сказав мне спасибо.

— Налево, быстро, через Муро Торто.

Он снял кепку и вытер рукавом потный лоб. Я никак не мог преодолеть свою неприязнь, которую к тому же усугубляли некоторые детали: его длинные волосы, например, которые, будучи заокеанской модой, тогда еще были в новинку и абсолютно не укладывались в образ парня из боргатов; или его руки, чьи белые пальцы и ухоженные ногти никогда не копались на городской свалке в куче старых шмоток.

Убедившись, что за нами нет хвоста, он расстегнул куртку, положил на колени сумочку, из слишком блестящей кожи, чтобы быть крокодиловой, и принялся вытряхивать ее содержимое.

— Тебя как зовут? — спросил я несмотря на внутреннее предубеждение. Какое-то понятие о чести заставляло меня держаться по-дружески. Никто не скажет, что П.П.П., затюканный газетами, криво посмотрел на вора. Найдя прибежище в моем авто, незнакомец выказал мне доверие — скорее лестное, нежели неожиданное для писателя, прославившегося больше своими амбициями, нежели тиражами.

— Пеппино, — буркнул он, лихорадочно шаря обеими руками по сумке.

— А твоего приятеля?

Мальчик уже спал: реакция на испуг, наверно. От страха он в полудреме по-прежнему сжимал брови. Его голова, откинувшись на спинку, болталась на поворотах. Совсем еще салага. Его пухлые губы еще хранили на себе некий слепок детства.

Вместо того, чтобы мне ответить, Пеппино выпрямил зеркальце заднего вида, которое я развернул, чтобы рассмотреть своего пассажира.

— Следи лучше за тачками, — коротко отрезал он. — Сейчас застрянем на фиг на этой чертовой площади Народа.

— Ты чего-то стибрил на виа Венето?

— Рядом с «Doney». Сраный бордель! — вдруг разорался, вывалив себе на ноги все, что осталось в сумке. — Ну мне вообще не прет! Пустой кошелек. Неужели у этой бабы больше денег не было?

— Ты далеко живешь? — спросил я, чтобы успокоить его. — Могу подвезти.

Он стянул с головы кепку и смял ее в руках, после чего принялся стучать себя кулаком по лбу.

— Что ж мне дальше, что ж мне дальше делать, черт возьми!

— Тебя что, родители не кормят? — спросил я, коря себя за то, что перестал испытывать к нему жалость.

Он выпрямился и с презрением посмотрел на меня.

— Тебе какое дело до моих предков? Я плевал на них! Я в Рим приехал не для того, чтобы о предках думать! Они высылают мне бабки каждый месяц, мне больше ничего от них не надо.

— А где они живут?

— В своей деревне, под Перузой. Вообще, — продолжил он, смягчившись, — я их люблю. У них своя лесопилка, все на мази. Трое наемных рабочих, трехэтажный дом на берегу…

— Да ты не такой уж бедный! — воскликнул я.

— Бедный? Ты меня за кого принимаешь? У меня квартира на виа Тор Миллина, за площадью Навоне. Я классно устроился, даже если мои предки так и не раскошелятся мне на вертушку.

Сдерживая свое отвращение, я выдавил из себя последние капли добродушия.

— Зачем тогда сумочку стянул?

— А, блин, вечеринки как?

В субботу, в восемь вечера, в его студио на виа Тор Миллина, с приятелями из аграрного института. Ему стало стыдно за свой старый проигрыватель. «Долгоиграющий моно — рухлядь!» Он хотел сразить своих гостей и девочек «крутой системой» с двумя колонками по разным углам комнаты, «hi-fi» в лучшем виде.

— Слушай, — продолжил он, пока мы плелись в начале улицы Корсо. — Ты прикинь этот «Панасоник» XZ 300. Это — супер! Последняя модель из Германии.

Он показал мне справа от нас витрину «Рикорди», на которой сложная техника с металлическими кнопочками и светящимися датчиками задвинула в самый угол немногочисленные партитуры и книги по музыке, представлявшие пережиток того времени, когда фирма с гордостью издавала Верди и Пуччини.

Я разозлился не на шутку. Мой пассажир не имел ничего общего с моими друзьями из боргатов. Это был жалкий мелкий буржуа, похабно относившийся к своей матери и укравший деньги у какой-то «бабы»

— Бог ее знает, кто она, продавщица, судя по кожзаменителю, из которого была сделана сумка, или стажерка, секретарша, наверняка убивается сейчас по потерянным документам. И зачем он пошел на scippo [44] да рядом с «Doney»? Ведь не из чувства противоречия, как рагацци из Понте Маммоло и Тибуртино, а из конформизма. Чтобы, как все его дружки, купить то, что модно, заиметь «последнюю модель» с красочной витрины. «Вечеринка», подружки, «крутая система», пластинки рок, разбросанные по ковру, шипучка, пенящаяся в бумажных стаканчиках: с нарастающим омерзением передо мной проплывали все детали его праздника.

44

шиппо, карманная кража.

— Новая волна танцует под «Телефункен»! — сказал я с нарочито германским акцентом.

Не уловив сарказма, Пеппино потер руки, радуясь, что нашел меня в таком добром расположении духа.

— Ты женат? — спросил я.

Он заерзал на своем сиденье и принялся ругаться на явно показном арго, чтобы я не подумал, будто он пытается заговорить мне зубы, и поэтому он выбирал словечки, подхваченные им на слух из моих романов, которые он наверняка сам не читал.

— Бога мать! Я бился об заклад с Артуро, что к субботе раздобуду себе кашемировый пуловер. В этом году все ходят в кашемире. Нет, ну ты прикинь меня, если Мариза завалится ко мне и задвинет: «Ну че, Пеппино, где же твой свитерочек кашемировый?» Сраный бордель! Заколебался на хрен на мели сидеть! Достало! Достало!

«Ну ясно, парень, — подумал я, — ты городишь как сапожник без всякого разбора». Но он сильно ошибался, полагая, что сможет накрутить меня таким образом, потому что насколько такой поток матерщины мне льстит в устах тех, в чьем распоряжении не находится других слов, настолько же мерзким я считаю такое развязное позерство у обыкновенного студента. Пеппино, не подозревая о том, что происходило в моей голове, усугубил впечатление еще одним неприятным жестом. С недовольным видом он растянул свой свитер из дорогого белоснежного мохера, ради которого Главко вместо того, чтобы нападать на прохожих, просто разбил бы на свой страх и риск какую-нибудь витрину.

Разозлившись, я обратился к нему, сам еще точно не зная, что буду делать:

— Так, сейчас ты заткнешься и положишь все обратно в сумку. Давай! Слышь! Шевелись!

Пеппино, обалдев, наклонился, чтобы подобрать все, что упало на пол. Губную помаду, заколку, пакетик бумажных платков, карточки со скидкой в «Станда», пожелтевшую фотографию родителей, почтовую открытку с заснеженными Доломитами. Затем связку ключей и разные документы, сложенные в прозрачную папочку. Мы подъехали к пьяцца Колонна. Я резко вывернул руль влево и быстро поехал в обратную сторону. Он стукнулся головой о стойку.