На Лене-реке

Не успела Таня дочитать статью, раздался стук, и в дверях показалась Саргылана с газетой в руках.

— К вам можно, Татьяна Петровна? Посмотрите, это Лена, моя подруга! Я у нее в бригаде работала. Я вам говорила, какая она замечательная!

2

Саргылана пришла не только с радостью, но и с обидой. С обидой на Федю. Только что они крепко поспорили.

— Я обязательно поеду в Москву, — сказала Саргылана, увидев газету с портретом Лены Кораблевой. — Это моя подруга. Она поможет мне перенять ее метод, и я смогу быстро вернуться назад. Чего ты насупился? Разве я неверно говорю?

Федя долго отмалчивался. И не сразу, а лишь по некоторым намекам Саргылана поняла, что его тревожит встреча с Колей.

На это уже обиделась Саргылана, и обиделась всерьез.

— Совсем напрасно я с ним мирилась, Татьяна Петровна, — сказала с сердцем Саргылана. — Теперь я о нем и думать не хочу.

— А ведь ты сердитая, Саргылана, — с трудом скрывая улыбку, заметила Таня. — Право, как это я раньше не замечала? А когда человек сердится, значит он не прав.

— Он прав? Да? — с возмущением воскликнула девушка.

— Он-то, конечно, не прав. Но и ты не права. «Думать о нем не хочу», — передразнила она Саргылану. — А может быть, все-таки подумать, как доказать его неправоту? Пусть ему будет стыдно.

— Докажешь ему!

— Можно доказать. Я посоветую как…

Василий чувствовал, что его присутствие стесняет Саргылану, поднялся и вышел в другую комнату.

— Надо в Москву послать Федю, — сказала Таня, когда Василий вышел.

— Поехать вместе? — спросила Саргылана, и глаза ее просияли.

— Нет, ты же сама сказала: «и думать о нем не хочу». Пусть едет один. А ты не спорь. Пусть едет. Докажи, что ты лучше о нем думаешь, чем он о тебе. Пусть ему будет стыдно.

Так и порешили.

Вместе с Федей в Москву отправили стахановку Надю Зеленцову. Саргылана порадовалась за нее — Надя была ее подруга — и в то же время и позавидовала ей.

Уж очень ей хотелось поехать в Москву вместе с Федей. Но что поделаешь! Не все же ей одной ездить…

Глава пятнадцатая

1

На самом краю деревни, словно пробежав мимо остальных изб и задержавшись только у самого обрыва, стояла покосившаяся от старости хата. Вид у нее был нежилой: ни надворных построек, ни огорода на задворках, ни даже плетня вокруг. Хата стояла на берегу неширокой, впадающей в Лену речки Тавлинки одиноко, как голыш на ровной дороге.

Зимой жил в ней старик Захар Шепелев, бакенщик с Медвежьего острова, вдвоем с внуком, тринадцатилетним Егоркой. Летом жили они на острове, в сторожке, и хата пустовала.

Но вот уже третий день из закопченной потрескавшейся трубы заброшенной хаты по утрам поднимался дымок.

— Кто-то хозяйствует в Захаровой избе, — недоумевали соседи, а Мирон Аласов, хата которого стояла ближе остальных к шепелевской, даже послал мальчишку взглянуть, что за гость поселился в чужом доме. Мальчишка возвратился и сообщил, что никакого гостя нет, это сам дедушка Захар.

Удивительно, как это дед Захар свои бакены оставил — ночи уже темные начались, — видно, уволили старика. Можно бы пойти спросить, да уж больно нелюдим старик и незваных гостей встречает неласково.

На самом же деле дед Захар занемог и третьи сутки лежал на печи — прогревался. Здоровье у него крепкое, всем на удивление, да вот беда приключилась. Перебирая на утренней зорьке перемет, вывернулся он из лодки. Утро было свежее, по реке тянуло ветерком, а он долго возился, разбирая перепутанную снасть, и когда вернулся в сторожку, то весь почернел, а руки и ноги как судорогой скрючило. Крепко простыл дед Захар, не помогло даже надежное лекарство: стакан спирту, настоянный на трех головках чеснока.

«Стар стал, помирать надо», — с горечью подумал дед Захар и, строго наказав Егорке еще засветло зажигать фонари на береговых створных маяках, взял малую лодку — сшитую из бересты «ветку», — поплыл в деревню отогреваться.

Дед Захар лежал на горячей печи и томился. Отвык он летом в избе париться.

Без малого двадцать лет, как ушел он в бакенщики.

В бакенщиках хорошо, сам хозяин. Зажег фонари вовремя и занимайся, чем тебе нужно: хочешь, сеть вяжи, хочешь, рыбу добывай — твоя воля.

Свое дело нехитрое, хотя временами и нелегкое — бывает, в осеннюю непогодь три, а то и четыре раза в ночь зальет фонарь на бакене, — Захар Шепелев исполнял точно. Службой он дорожил (где еще найдешь такую должность?), у начальства был на хорошем счету. Премии не раз получал, и на дне его окованного широкими жестяными полосами сундучка хранился номер «Водника Лены» с портретом лучшего бакенщика бассейна Захара Шепелева.

Хозяйства никакого у старика не было. Огорода не сажал, скотины не держал, ежели не считать мохнатого короткоухого кобеля, который находился при Захаре безотлучно и жил летом в сторожке, зимой в избе вместе с хозяином. Хлеб, крупу, сахар, консервы завозил проходивший раз в две недели катер линейного участка, а молоко и овощи приносили колхозники в обмен на рыбу, которой всегда у деда было вдоволь.

Наверное, водились у деда и деньжонки: был он старик мастеровой — его сетями вся округа пользовалась, на его «ветках» вся деревня ездила. Расход у деда невелик, даже и спирт пил он редко, только по нездоровью, когда к непогоде заноют стариковские кости, одевался небогато: летом в длинную белую домотканую рубаху и домотканые же холщовые порты, зимой поверх этого надевал меховые штаны из оленьей кожи и заношенный армейский полушубок. На внука Егорку расход тоже невелик, парень рос скромный, работящий и на рыбную ловлю удачливый, так что, можно сказать, сам себя кормил.

«Вот только переметы бы не спутал, — беспокоился старик, — на большом перемете крючки густо посажены, и старому рыбаку запутаться можно… надо было, однако, наказать, чтобы большой перемет не выбирал».

Старику хочется пить, но воды в доме нет, вся вышла, надо идти под гору на реку. Кряхтя, дед Захар приподнимается, пошарив в углу за трубой, достает ичиги и начинает обуваться. В это время в сенях хлопает дверь. Идет Егорка — кроме него, никто не знает секрет запора. Чего это он? Уж не случилось ли чего?