На Лене-реке

Еремеев поднялся навстречу вошедшим, поздоровался с каждым за руку и усадил их в кресла возле своего письменного стола.

— Мы вас давно ждем, — сказал Еремеев и, заметив недоуменные взгляды Ольги и Бориса, широко улыбнулся. — Наша могучая Лена давно вас ждет. Рассказывайте.

3

Только выйдя из кабинета Еремеева, Ольга по-настоящему поняла, для чего их всех пригласил к себе секретарь обкома. В том, что доложил ему руководитель экспедиционной группы, для Еремеева не было ничего нового. По замечаниям, которые он иногда вставлял, уточняя рассказ Сергея Кузьмича, было видно, как глубоко изучен им этот вопрос.

Дело было совсем в другом. Еремеев хотел проверить, уяснили ли они себе все значение предстоящих работ. И он помог им в этом.

Только теперь поняла Ольга, притом не умозрительно, а всем существом, что это не просто стройка грандиозного масштаба, а новая эпоха в жизни целого народа. «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны» — по-новому осмысливались теперь Ольгой давно знакомые крылатые ленинские слова…

«Чтобы понять величие этого дела, — вспомнила Ольга слова Еремеева, — надо оглянуться назад. Иногда это полезно. Чем была в прошлом якутская земля? — Помолчал и сам ответил: — Забытая и забитая колониальная окраина, самый несчастный, самый далекий, самый темный угол царской России, край, превращенный в ледяную каторжную тюрьму без решеток. Вот чем была наша якутская земля… Кем были якуты и другие народы Крайнего Севера?.. Подавленные и измученные бесправием племена, отданные на произвол и самоуправство жестоких и невежественных баев и тойонов. Вот кем были якуты и другие северные народы».

Еремеев встал из-за стола и подошел к огромной карте на стене кабинета.

«Люди рождались и росли в крае невиданных богатств, крае золота, пушнины, бескрайних лесов, могучих рек и полноводных озер, а жили в нищете и лишениях, голодали и мерзли. И на протяжении одной человеческой жизни — переход от нищеты и дикости к коммунизму…»

Вся эта сцена виделась Ольге как наяву. Задумавшись, она медленно шла по дощатым тротуарам и чувствовала, что ей так хорошо идти по серым, чуть прогибающимся доскам, и не могла понять, откуда это ощущение, и, наконец, поняла: именно по таким тротуарам ходила она в детстве и в юности — других в Приленске в то время не было.

В Рабочую слободку, к заводу, можно было проехать на автобусе, но Ольга пошла пешком. Бессознательно она старалась продлить состояние радостной взволнованности и тревожного ожидания.

Что ждало ее впереди?

«И какая я глупая, не глупая — просто нелепая… Ведь могла же я написать… ну просто сообщить, где я… если бы ответил, тогда и ехать… А если нет?.. Значит, все это только трусость, ко всему я еще и трусиха…»

Но Ольга напрасно укоряла себя. Конечно, это была не трусость. В этой осторожности было больше заботы о нем, чем о себе. Письмо обязывало к ответу, личная встреча не требовала этого.

В письме должны были быть слова, а значение слов у честного искреннего человека (а Андрея Ольга знала только таким) всегда определенно, и они обязывают того, кто их произнесет.

При личной встрече, тем более «случайной», таких определенных слов не требовалось.

«Ну просто непонятно, как можно надеяться. Что я для него? Девушка, которую он поцеловал два раза. Скольких он целовал за эти годы… да и не только целовал», — подумала Ольга с каким-то внезапным, удивившим ее самое ожесточением. И тут же остановила себя. Какое у нее право осуждать его?

— Ну и пусть, — сказала она вслух, как бы споря с кем-то, возражавшим ей, — а я все же пойду. Пойду!

И хотя это было очень наивно — не только потому, что наивно вслух спорить с самой собой, а прежде всего потому, что она уже и так шла, даже почти уже пришла, — все же эта вспышка подбодрила ее, и она, встряхнув головой, словно отбросила не только упавшие на лоб волнистые пряди волос, но и трудные, тревожащие ее мысли.

У здания, где раньше помещалась контора завода, она в недоумении остановилась. На высоком крыльце играли маленькие дети, на подоконниках раскрытых окон густо теснились цветочные горшки, в закоулке, обнесенном низеньким забором, где раньше летом всегда стояла легковая машина директора, ходила полная простоволосая женщина и развешивала белье на веревках, протянутых поперек дворика. От этой женщины Ольга узнала, что контора помещается в новом здании, и получила исчерпывающие пояснения, как пройти к новой конторе.

«Новая контора — это не беда, — подумала весело Ольга, — хорошо, что директор прежний». Об этом она узнала, прочитав в газете выступление директора завода Перова на пленуме горкома.

Глава шестая

1

— Батюшки-светы! — воскликнула Таня и по-бабьи всплеснула руками, что совсем не шло к ней и никак не вязалось с ее стройной подтянутой фигурой и все еще молодым, ясным лицом. — Батюшки-светы, да ведь это Оля!

Ольга бросилась к ней, они обнялись и заплакали, как и подобает женщинам, которые встретились после столь длительной разлуки, да еще встретились неожиданно.

— Откуда? Давно ли приехала? Совсем к нам? Где работаешь-то? — Таня засыпала Ольгу градом вопросов.

Ольга с блестящими от радостных слез глазами только улыбалась в ответ.

— Ну пойдем, пойдем ко мне, расскажешь все по порядку, а потом поведу тебя на завод.

Таня схватила ее за руку, как маленькую девочку, и потащила за собой по коридору.

— Вот сюда, — сказала Таня, открывая дверь, на которой был приколот кнопками квадратик белой плотной бумаги с надписью «Секретарь партбюро».

Ольга даже не успела удивиться этому обстоятельству; Таня, все еще не выпускавшая ее руки, усадила ее на диван и сама села рядом, но бочком, так, чтобы смотреть прямо в лицо.

— Теперь рассказывай. Пока все не расскажешь, не отпущу!

А Ольге хотелось самой расспрашивать, было о чем спросить, но делать было нечего, пришлось подчиниться настойчивой просьбе Тани.

Рассказывала она торопливо и бегло, Таня поняла состояние Ольги.

— Ну, хорошо, по душам мы еще поговорим с тобой, Оля. Вижу, не терпится старых товарищей повидать. Пойдем в цехи, в конторе у тебя знакомых, почитай, никого не осталось, — и, предупреждая вопрос, готовый сорваться с уст Ольги, пояснила: — Андрей Николаевич уехал в Байкальск. Дней пять, как улетел.

Ольга ничего не сказала, и по молчанию ее Таня почувствовала, как взволновало Ольгу это известие. Но, стараясь показать, что она ничего не заметила, Таня только повторила:

— Ну, пойдем, Оля!

Когда вышли из проходной, спросила:

— Куда вести?

— Весь завод покажите. Всех хочу видеть.

На пороге кожевенного цеха их встретил седой, еще более высохший и сморщенный Чебутыркин. Старику давно уже перевалило на седьмой десяток, но был он по-прежнему суетлив и подвижен.

— Здравствуйте, Прокопий Захарович! — сказала Ольга и протянула старику обе руки.

Прищурившись, так что маленькие его глазки совсем скрылись в частой сетке морщин и морщинок, Чебутыркин пристально всмотрелся в идущую к нему навстречу девушку и, так же как Таня, всплеснул руками.