На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

Но прошло три года, и судьба обоих, по-прежнему страстно любящих друг друга супругов окончательно стала ужасна, когда Авдотья Ивановна, в один прекрасный день, продала Аксинью в одни руки, – Алтынову, а мужа ее в другие, – дворянину Раевскому.

С этой минуты никто из знававших давно Андреева его не узнавал. Из доброго, честного и веселого человека Василий стал почти зверь. Он изменился лицом, поседел, постарел. По временам он как будто забывался, взгляд его был – человека, не вполне обладающего разумом. Андреев не мог примириться с мыслью, что молодая жена его, любящая его, находится, против воли его и ее собственной, в положении наложницы старого бригадира.

Крепостной дворовый обращался за советом ко многим подьячим, ходатаям и законникам. Все одинаково объясняли ему, что продажа, совершенная барыней Воробушкиной, запрещается законом, что ему стоит только подать просьбу, и господина Воротынского заставят продать его жену господину Раевскому. Но для этого дела нужны были деньги, нужно было хлопотать, быть может, даже ехать в Петербург.

И вот теперь целью всех помыслов, целью всего существования Андреева сделалось только одно – достать денег каким бы то ни было образом. И он был на все готов для этого. В иные минуты ему казалось, что он даже готов стать убийцей, только бы снова соединиться со своей женой.

Красавица Аксинья, с своей стороны, первое время своего пребывания в доме бригадира не владела собой от отчаяния и злобы. Она любила своего мужа с тою же пылкостью, что и в первые дни после свадьбы. Положение ее было тягостное и, кроме того, очень мудреное. Она была в доме, где, помимо двух отставных наложниц, была целая куча разношерстных детей, родных между собою наполовину, т. е. по отцу.

Муж и жена видались изредка, тайком. Аксинья отправлялась на эти свидания под угрозой попасть прямо в острог или быть сосланной на поселение. Так пообещал ей бригадир, с первых же дней после официальной, узаконенной на бумаге, разлуки супругов.

Василий Андреев предлагал жене бежать куда бы то ни было – в Польшу, на Волгу, в Запорожье, хоть в ту же Сибирь. Но умная, предприимчивая, рассудительная Аксинья отказалась наотрез и обещала мужу в два года устроить их судьбу так, чтобы сделаться вольными.

План ее был не хитер, но верен. Она решилась прикинуться, привязать к себе бригадира, добыть от него порядочную сумму денег и передать мужу, чтобы тот мог выкупиться на волю. Будучи вольным, Василий Андреев должен был ехать в Петербург, подавать просьбу и хлопотать. И, в случае удачи, в чем не было сомнения, Аксинья, как законная жена вольного человека, становилась сама вольная, и на это не требовалось даже согласия Воротынского.

II

В воскресенье, по сильному морозу, во двор бригадира Воротынского влетели легкие санки, и военный, с грубоватым красным лицом, вошел в прихожую.

Это был Алтынов.

– Что, его высокородие дома ведь? – спросил он сидевших вечно угрюмых людей.

– Дома-с! – отвечал один из них.

– У обедни небось не был?

– Какая нам обедня… – пробурчал старший из людей. – Мы, я чай, забыли давно, какой рукой лоб крестить.

Алтынов поднялся наверх. Бригадир, бывший в своем кабинете, увидя, что кто-то въехал на двор, немедленно перешел в гостиную и сел на свое обычное место.

В углу гостиной, под портретом императора Петра III и близ окна стояло большое кресло с тусклыми, когда-то золотыми ручками и ножками и обитое очень потертым и полинялым бархатом. Кресло это стояло не на полу, а на маленьком возвышении. К нему вела ступень, на четверть аршина выше остального пола. Всей Москве был известен давно этот самодельный трон. Немало подшучивали москвичи за глаза над этой затеей петербургского «дюжинного» бригадира, но затем и к этому привыкли. Воротынский же был верен себе десять лет и теперь, при расстроенных делах, сидел на своем полинялом и ветхом троне так же гордо и важно, как и в те времена, когда вся Москва была на его пирах и балах. Каждый раз, что появлялся гость в его доме, десять лет кряду неизменно, бригадир выходил из внутренних покоев, садился на свой трон и полувеличаво, полуласково принимал гостя. Так сделал он и теперь.

– А!.. Прохор Егорыч… Как живешь? Пожалуй… – встретил он Алтынова.

– Все ли благополучно-с? – отозвался тот, кланяясь. – Вашу милость с праздником поздравить…

– С каким праздником?

– Воскресенье сегодня…

– Э! Ну, так что же из того? Какое же нам с тобой дело до того, что воскресенье?

– Да так-с, проведать приехал… Праздник, день, свободный от всяких делов…

– Ну, так бы и сказал, что день свободный. Садись. Ну, что нового? Под суд еще не угодил? Счастлив, брат, ты…

Алтынов вежливо рассмеялся.

– Что же, правду говорю… Счастлив… Другой бы давно в рудниках был…

– Как здоровье Аксиньи Николаевны? – переменил разговор Алтынов.

– Ничего, что ей… А ты брось подходец-то… На черта ли тебе ее здоровье… Не финти, сказывай прямо, зачем приехал.

Алтынов собрался что-то опять, по-видимому, сочинить, Воротынский догадался и не дал ему выговорить слово.

– Перестань, говорю… Что я, разве тебя не знаю? Сказывай прямо, какое дело? Денег я, кажись, тебе не должен. Ведь в расчете?

– Так точно-с.

– Ну, так, стало быть, продаешь кого?

Алтынов усмехнулся.

– Угадал?

– Да я, ваше высокородие, уж имел честь вам единожды докладывать об некоей красавице, почти, можно сказать, дворянского происхождения.

– Да, да… Помню… Ну, что же?

– Да вот-с, не угодно ли будет повидать и сказать – за вами ли останется. Охотников много-с.

– Не ври.

– Не вру-с.

– Ну, привези, посмотрим…

– Мудрено, Григорий Матвеич, не из таких…

– Вот как!

– Да-с. Я вам доложу – если купите – держите на цепи, покуда не обойдется…

– Вон как! – воскликнул Воротынский, – да это даже любопытно… Так как же? К тебе приехать?

– Да уж извольте ко мне побеспокоиться.

– Ладно. А у тебя она на привязи сидит?

– Да пожалуй, что и на привязи, – рассмеялся Алтынов.

– Не кусается?

– Да пожалуй, и кусается… – весело смеялся Алтынов.

– Прелюбопытно!.. Завтра приеду.

Алтынов, просидев немного у бригадира, раскланялся, вышел и съехал со двора.

Едва только прапорщик карабинерного полка исчез из гостиной, в противоположную дверь вошла красивая, черноволосая женщина, маленького роста, богато одетая, и ласково поздоровалась с Воротынским. Это и была Аксинья.

– Энтот людоед у вас сидел? – звучным голосом проговорила она, усмехаясь.

– А не любишь ты его?

– Видеть не могу. А должна бы любить его пуще всех… Кабы не он – никогда бы мне не бывать у вас. И во сне бы не видать своего счастья…

– Ну, полно, полно, – нежно и самодовольно отозвался бригадир.