На неведомых тропинках. По исчезающим следам

– Почему ты обращаешься ко мне на «вы»? – Я потерла глаза. – Собственно, ты один так делаешь.

– Вы же – мать легенды зимы. – Он говорил это, как само собой разумеющееся. – Человеческая игрушка хозяина.

– Впервые слышу, чтобы слово «игрушка» произносили без пренебрежения. Давай на «ты», вроде вырос уже.

– Мне все равно, – отмахнулся парень, – лучше слушай. – И раскрыл дневник и нараспев прочитал: – Аже роздать душу демосу и заяти в долонь налокотыню павшего, ведати алафу велицею, али Навь кликнуть.

– «Роздать душу деймосу»? – Я зевнула. – Тур был заложником?

– Не уверен, прямо он об этом не говорит, только рассуждает, пока ищет свой налокотник – «налокотыню павшего», чтобы получить великую «алафу». Награду?

– Или сдохнуть, – вспомнила я слова о Нави. – И как это нам поможет?

– Пока не знаю.

– Тогда я еще посплю?

– Не стоит, через полчаса прибываем.

За его спиной с верхней полки бесшумно спрыгнула Пашка.

Сутки в поезде и два с половиной часа в нашей тили-мили-тряндии. Время – штука странная. Люди – разгоняющие нашего мира, у них оно несется так, что иногда становится страшно, зато в глубине время концентрируется, сгущается, как сироп, и способно вместить в один день с десяток человеческих. Так мы и отстаем, так и теряемся, когда за три года проходит три десятка лет, и эра черно-белого телевидения сменяется цифровой, а люди начинают говорить так, словно выучили другой язык.

Екатеринбурга я толком не увидела. Это беда всех путешественников, которые чаще запоминают залы ожидания и электронные табло, чем парки и храмы.

Мудрить не стали, взяли на вокзале частника, согласившегося отвезти нас в Пустошь. Вернее, в точку на карте, что Март указал высокому мужчине, водившему совсем невысокую Ладу.

Города бывают разными, ажурными и тяжелыми, открытыми и похожими на лабиринт. Первый эпитет, который пришел на ум, пока я разглядывала широкие улицы и светлые здания сквозь автомобильное стекло, это основательный. Не знаю уж, почему.

– Уверен, что переход там? – спросила вполголоса Явидь. – Откуда ты вообще знаешь?

– Прогуглил, – усмехнулся Март, указывая на ноутбук, змея в ответ фыркнула. – Почти правда, – парень повернулся с переднего сиденья, – восточный Подгорный внесен в реестр стежек, и все, что рядом – тоже. Парни стараются, скоро все оцифруют.

Я позволила себе легкую улыбку, безуспешно пытаясь скрыть недоверие. Да, я научилась пользоваться техникой, компьютерами и интернетом, но не научилась доверять им. Каждый раз, заглядывая в экран планшета, я ожидала, что информация исчезнет, тот очередной кусок знаний, который смогло отгрызть новое поколение нечисти.

Водитель запросил за вояж хорошую, завышенную, как минимум, вдвое цену. Я бы на его месте, собираясь отвезти трех чудиков неизвестно куда, точно бы завысила, но потом, подумав, еще и умножила бы на три. А когда привезла на место и получила отрицательный ответ на вопрос об ожидании, как и он, быстренько бы уехала, оставив ненормальных мерзнуть на ветру.

Вепрева пустошь встретила нас промозглым дождем и бурными, разжиревшими от талой воды, ручьями, сходившими со склонов. Если на равнине весна уже согрела землю теплом, пробуждая деревья и мелкое зверье, то здесь, в предгорьях Урала, еще только сошел снег.

Вокруг, насколько хватало глаз, простирались холмы; пологие склоны, поросшие лесом, начинались сразу за нашими спинами и шли до самого горизонта. И ни одного поселения. В обычном мире Вепревой пустоши не существовало.

Хотя чуть более трехсот лет назад по внешнему кругу Пустошь была вписана в церковные ведомости людей, но до строительства прихода дело не дошло. Просуществовав менее сезона по внутреннему кругу, поселение исчезло, будто бы выкошенное чумой. Так ли это на самом деле, проверять не стали.

Но Пустошь все еще была там внизу, в глубине мира.

Тропа, уходившая в неглубокий заполненный туманом овраг, начиналась метрах в пятидесяти от того места, где нас высадил водила. На вид обычная тропа, спускающаяся в обычный овраг и почти сразу поднимающаяся, сколько таких на просторах страны, и не сосчитать. Только есть тропы, на которые лучше не вставать, лучше повернуть назад. Вспомнив, что не выключил дома утюг, не запер дверь, не налил коту молока… Что угодно лучше, чем пройти по стежке до конца.

По ногам пополз холод, в животе привычно натянулась тревожная струна ожидания. В голове поселился шепот чужих мыслей, которые так легко принять за собственные и побежать, куда глаза глядят, или еще дальше.

Я шла сразу за молодым целителем, замыкала цепочку из трех человек бесшумная явидь. На спине парня подпрыгивал черный рюкзак. На нем я и сосредоточилась. На рельефных швах, на грубой плотной ткани, на чуть поблескивающих молниях. Смотрела и не позволяла голосам приблизиться. А они говорили, уговаривали, угрожали. Но идти, видя перед собой спину Мартына, и знать, что позади неслышно скользит Пашка, гораздо проще, чем в одиночку. Мои спутники крепче людей, они не дадут мне сойти со стежки и броситься в безвременье. Это знание, эта уверенность вели за собой не хуже поводка. Я знала, что пройду.

Переход остался за спиной в считаные минуты, пугающие голоса в голове затихли, дурацкие мысли развеялись, как исчезает поутру кошмар, и, оглядываясь назад, ты не понимаешь, почему хотел убежать, закричать и проснуться.

В нашей тили-мили-тряндии холодная изморось превратилась в монотонную стену дождя. Первый дом виднелся сквозь нее размытым пятном, где-то вдалеке раздавался тоскливый вой. До троих незнакомцев, бредущих по стежке, ее жителям не было никакого дела. Мы прошли из одного конца села в другой, не встретив ни одной живой или мертвой души. Лишь дома, наполняющиеся водой из стоков бочки, немытые стекла окон и грязь под ногами, где-то в стороне на ветру монотонно скрипела калитка. Начало даже закрадываться нехорошее предчувствие, но, как оказалось, жители никуда не ушли. Они собрались в одном месте на северной околице села.

Собрались по достойному поводу. Чуть в стороне от дороги, где заканчивалась ломаная линия домов, начинался выложенный золой и солью круг – лобное место с потемневшим от крови каменным алтарем.

Ни один из жителей не остался дома, ни один не решился переступить соляную черту. Ни один, кроме палача и его жертвы. Очередной вой, от которого все внутри перевернулось, спугнул одинокую ворону, в небе захлопали черные крылья.

Жертвоприношение или казнь? Отличия были существенными. В том, что ты жертва, твоей вины не было, и в идеале выбором низших надлежало гордиться. Но жизнь, как правило, далека от идеальной. На деле на алтарях ничего достойного не происходило.

Мартын растолкал нестройный ряд нелюдей и вышел к соляному кругу. Никто даже не подумал обернуться. Все, как загипнотизированные, смотрели на происходящее действо. Даже я, замершая за спиной целителя, не смогла оторвать глаз.

По бледной коже распластанного на камне толстого мужчины скатывались холодные капли дождя, смешиваясь с алой кровью. В его наготе не было ничего привлекательного, пухлое тело вздрагивало под ударами палача. В отличие от людских палачей прошлого и настоящего, нечистый делал это с открытым лицом. И делал с удовольствием. Атам поднимался и опускался. Мужчина на алтаре еще был достаточно жив, чтобы кричать.