На новой земле

Во время той отвальной действительно пошел снег, гости приходили к нам с мокрыми ногами, в пальто, покрытых белой снежной кашей. Эти пальто отец развешивал в ванной на карнизе для занавески, чтобы они немного просохли. Мою маму до глубины души поразило, что после окончания вечеринки твой отец развез по домам всех без исключения гостей — эту историю она не уставала повторять в течение многих лет. Одну семейную пару ему пришлось вести аж в Брейнтри, но он не жаловался, наоборот, все повторял, что ему приятно в последний раз вволю накататься на автомобиле — ведь в Калькутте машина ему не понадобится. А потом до самого отъезда твои родители приходили к нам чуть не каждый день: приносили то кастрюли и сковородки, то шелковые простыни, то одеяла, а еще шампуни и соли для ванн, и кухонный комбайн, и тостер, и даже початые пакеты риса и сахарного песка. Когда мама использовала эти предметы в быту, она никогда не забывала упомянуть, кому они раньше принадлежали. «Подай-ка мне сковородку Парул», — обращалась она ко мне. Или говорила: «Этот тостер Парул сильно пережаривает хлеб, наверное, надо уменьшить время подогрева». Твоя мама принесла нам десять мешков с одеждой, из которой ты уже вырос, но которая могла пригодиться мне. И моя мама убрала мешки в шкаф, а потом, когда мы переехали в наш новый дом в Шэроне, понемногу доставала одежду из мешков, разбавляя ею мой обычный гардероб. Вещи в основном были зимние — толстые свитера, футболки с длинными рукавами, все как один коричневого или синего цвета. Если честно, я терпеть не могла такое уродство, но — увы! — моя мать не покупала мне ничего другого. В результате в дождливые дни я носила твои резиновые сапоги, с отвращением надевала клетчатые мальчиковые рубашки. Помню, одной зимой меня заставили носить твою куртку, которую я ненавидела так сильно, что в результате возненавидела и тебя, как ее первого владельца. Это была темно-синяя, почти черная, парка с оранжевой подкладкой и отделкой из серого искусственного меха. Я так и не привыкла к тому, что клапан у дурацкой куртки застегивался на правую сторону, я стеснялась выглядеть как мальчишка, почти у всех мальчиков в моем классе были именно такие парки. А девочки щеголяли в розовых и лиловых дутых пуховиках, но конечно же мои родители даже слышать не хотели о том, чтобы купить мне такой же. Для них не имело значения, как выглядит куртка, если она исправно грела тело. А я мечтала избавиться от позорной одежды, придумывая для этого разнообразные и, как мне казалось, хитроумные способы. Вначале я надеялась, что кто-нибудь из мальчишек схватит куртку по ошибке, когда мы прибегали после занятий в раздевалку, и специально приходила туда последней. Но моя мать, видимо опасаясь того же, нашила кусочек белой ткани с моим именем и фамилией на подкладку куртки, внизу, около молнии — она почерпнула эту замечательную идею из своего любимого женского журнала.

Однажды я намеренно забыла куртку в школьном автобусе. Стоял зимний день, уже не очень холодный, и я сняла ее и положила рядом с собой на сиденье. Почти все дети сняли верхнюю одежду, и она в беспорядке валялась на сиденьях. В тот раз я ехала не на своем обычном автобусе, поскольку мне надо было успеть на урок музыки к миссис Хеннесси. Когда автобус подошел к остановке, я встала и пошла вперед, и женщина-водитель дежурным голосом предупредила меня, чтобы я смотрела по сторонам, когда перехожу улицу. Она открыла дверь, и в автобус ворвался свежий морозный воздух. Я уже готова была спрыгнуть с подножки, как вдруг сзади послышался крик: «Хема, постой, ты же забыла свою куртку!» Я вздрогнула от неожиданности, вот никак не ожидала, что кто-нибудь в автобусе знает мое имя, — я совершенно забыла, что оно было написано на подкладке моей куртки!

На следующий год я сильно вытянулась, и, к моему великому облегчению, родители отослали ненавистную куртку в Армию спасения. Постепенно и другие предметы, которые твоя мама отдала нам перед отъездом, ломались или заменялись новыми, так что через несколько лет в нашем доме от вас не осталось никаких следов. Дружба наших мам также не выдержала испытания временем и расстоянием, мы не получали от вас известий, хотя каждую субботу родители исправно ездили на центральный почтамт, чтобы разослать аэрограммы ближайшим родственникам. Мне тоже приходилось участвовать в их составлении — писать по три одинаковых предложения бабушкам и дедушкам с обеих сторон, чтобы никому из них не было обидно. Мои родители, казалось, совсем забыли о вашей семье, я только знала, что вы переехали на постоянное жительство в Бомбей, город, который расположен очень далеко от Калькутты, а мы и в Калькутту ездили не так уж часто. До первого января 1981 года мы ничего не знали о вас, но в тот день неожиданно позвонил твой отец, поздравил нас с Новым годом и объявил, что ваша семья возвращается в Массачусетс, поскольку он переходит на новую работу. Он спросил, могут ли они пожить у нас до тех пор, пока не купят себе новый дом. О, после этого разговора мои бедные родители ни о чем другом не могли думать. Они гадали, что случилось, почему вы решили вернуться? Может быть, с работой не все в порядке? Наверное, та распрекрасная должность в «Ларсен и Тубро», из-за которой вы уехали в Индию много лет назад, оказалась твоему отцу не по зубам? Или твоя мать больше не в силах выносить грязь, жару и духоту Бомбея? А может быть, твои родители решили, что в Индии школы хуже, чем в Америке? Мой отец не спросил о причине вашего возвращения — в те дни международные звонки стоили ужасно дорого, и время разговора приходилось экономить. «Конечно, мы будем очень рады вас принять», — вот как сказал отец, а потом спросил о дате приезда — ее он отметил красным фломастером в календаре, что висел у нас на кухонной стене. Однако какой бы ни была причина вашего приезда, мои родители смотрели на нее как на проявление слабости или малодушия. «Что же, я еще тогда предупреждал их, что нельзя войти в одну воду дважды», — загадочно говорил отец своим друзьям, убежденный в том, что твои родители потерпели двойную неудачу. Посмотрите на нас — мы выдержали испытание эмиграцией, всем своим видом говорили мои родители, а вы струсили и сбежали! Подразумевалось, что, если бы мои родители по каким-то причинам тоже были вынуждены вернуться в Индию, они бы и там выдержали все испытания до самого конца.

Пока я снова не увидела тебя, ты представлялся мне все тем же маленьким мальчиком, по размеру одежды, которую я за тобой донашивала. Но к этому времени тебе уже исполнилось шестнадцать, и мои родители решили, что лучше всего будет поселить тебя в моей комнате, а я буду спать на раскладном диване в их спальне. Твоим родителям они отдавали гостевую спальню, расположенную с другой стороны от лестничной площадки. На выходные у нас часто гостили друзья из Нью-Джерси и Нью-Гэмпшира: мама обожала гостей и готовила им бенгальские деликатесы, и после ужина из шести блюд взрослые рассаживались в гостиной и до хрипоты спорили об индийской политике. Однако к вечеру воскресенья все они уезжали восвояси. Я привыкла к тому, что их дети спят в моей комнате, кто-то в спальниках, расстеленных на ковре, кто-то на свободных диванах в гостиной. Мне это даже нравилось, однако меня никогда не просили освобождать для них комнату. Я спросила маму, почему это я должна спать на раскладном диванчике, а не тот мальчик?

— А куда же мы его поселим? — сказала мама. — У нас только три спальни.

— Ну, он может жить в гостиной, например, — сказала я.

— Что ты, это неудобно, — сказала мама. — Каушик уже практически взрослый мужчина, ему необходимо иметь возможность остаться одному.

— Может быть, тогда в подвале? — спросила я с надеждой, думая о маленьком кабинете, который отец оборудовал там, где стены были сплошь заставлены металлическими полками с книгами.

— Ну что ты, Хема, разве так принимают гостей? Особенно таких дорогих, как наши друзья? Доктор Чудхури и Парул-ди так много сделали для нас, когда ты родилась. Они отвезли нас домой из больницы, а потом целый месяц приносили нам еду, когда я не могла готовить. Теперь настал наш черед отблагодарить их.»

— А что он за доктор? — спросила я с подозрением. Несмотря на то что я всегда была совершенно здорова, я панически боялась врачей. Мне вовсе не хотелось, чтобы у нас жил врач, как будто из-за одного его присутствия в доме мы могли подцепить какую-нибудь заразу.

— Он не доктор медицины, Хема. Он — доктор юридических наук.

— Но ведь ты тоже доктор наук, баба, а тебя никто не зовет доктором.

— Когда мы познакомились, доктор Чудхури был единственным из наших друзей, кто имел ученую степень. Мы называли его так из уважения перед его талантами.

Я спросила, как долго будет продолжаться этот визит — неделю? Две? Мама не знала, все зависело от того, насколько быстро вы управитесь с покупкой нового дома. Я вышла из родительской спальни, сердито топая ногами: почему я должна отдавать свою комнату незнакомому мальчишке? Однако возражать против этого я тоже особо не могла: к моему великому стыду, вплоть до последнего времени я регулярно спала в родительской спальне, а вовсе не в своей комнате, где я только держала одежду и книжки. Кстати, мама даже приветствовала эту привычку — сама она спала в одной кровати с родителями до тех пор, пока не вышла замуж, и считала это абсолютно нормальным. Ну а разговоры про отдельные комнаты и тому подобная ерунда — просто выдумки жестоких американцев, которые детей своих совсем не любят. Но я знала, что это не нормально, никто из моих школьных друзей не спал в одной комнате с родителями, в школе меня бы подняли на смех, если бы я призналась одноклассникам в своей слабости. И вот предыдущим летом я решила начать новую жизнь и окончательно «переехала» в свою комнату. Вначале мама беспокоилась и приходила ко мне ночью, как будто я была еще малышкой и могла подавиться соской или задохнуться во сне. Она гладила меня по голове, уговаривала не бояться и напоминала, что она рядом, прямо за стенкой. На самом деле в первую ночь я действительно немного боялась, потому что в комнате было абсолютно тихо, и я не слышала ни дыхания родителей, ни скрипа пружин их матраса. Сжав зубы и удерживаясь от слез, я решила не отступать и научиться спать одной, понимая, что мне следовало сделать это в возрасте трех лет. В конце концов я заснула и проспала всю ночь без сновидений, а наутро меня разбудил бледно-розовый рассвет, вползающий в комнату через восточное окно.

И вот наш дом полностью готов к вашему приезду. Мама купила новые декоративные подушки темно-оранжевого цвета, которые приятно контрастировали с шоколадного цвета обивкой дивана, что стоял у нас в гостиной. Она переставила растения, по-новому расположила безделушки в серванте, а над камином повесила мой школьный портрет. Мы с ней убрали все рождественские украшения и выбросили открытки, висящие на кнопках вокруг косяка входной двери. Мои родители даже купили себе домашнюю одежду, так как помнили, что твой отец всегда был модником: маме — бледно-зеленый велюровый халат, а отцу — вельветовую куртку. Однажды я пришла из школы и обнаружила, что белое с розовыми цветами покрывало на моей кровати снято и заменено на однотонное бежевое. В ванной комнате появились новые полотенца — более мягкие и пушистые и более глубокого синего оттенка. Мама унесла всю мою одежду из шкафа, оставив только пустые вешалки, и велела мне освободить для тебя две полки комода. Я забрала все самые необходимые вещи, чтобы мне не нужно было ходить в комнату, пока ты будешь там жить: пижаму, белье, спортивную форму, кроссовки для тренировок. Я взяла также библиотечную книгу, которую в то время читала, и все другие книги, обычно лежащие на тумбочке около кровати, мои драгоценности из перламутровой шкатулки и духи, которые мама покупала по каталогу фирмы «Эйвон». Я забрала запирающийся на маленький замочек дневник, хотя писала в нем всего лишь два раза с Рождества, когда мне его подарили, и наш классный альбом, в котором были мои фотографии и куча смешных и дурацких подписей от одноклассников. Это было похоже на сбор чемоданов перед долгим отъездом, только в тот раз я никуда не ехала. Но я все равно сложила свои вещи в большой родительский чемодан, украшенный разнообразными наклейками, и поставила его в родительской спальне около своего дивана.

Я внимательно изучила фотографии твоих родителей; в мамином альбоме их было довольно много, большинство сделано во время знаменитой отвальной вечеринки. Я с удивлением обнаружила, что у моего отца когда-то были густые вьющиеся угольно-черные волосы и веселые глаза. На одном снимке папа был одет в безрукавку и рубашку с подвернутыми до локтей рукавами и возбужденно указывал на что-то, находящееся за пределами кадра. А рядом с ним сидел твой отец — как всегда в костюме и галстуке, наклонив к невидимому собеседнику породистое, красивое лицо. Его глаза, вопросительно смотрящие в объектив фотоаппарата, были удивительного для индуса серо-зеленого цвета. Прямой пробор в пышных волосах твоей матери подчеркивал утонченный овал ее лица, сужающегося к подбородку, а край дорогого сари был накинут на ее узкие плечи как шаль. А еще на одном снимке моя мама, неловкая и какая-то растрепанная, стояла рядом с твоей, держа ее за руку. Обе они улыбались немного смущенно, а щеки у них были красные, как будто они пили вино, хотя на самом деле наши мамы никогда не употребляли ничего крепче чая. По выражению их лиц можно было сразу сказать, что они — лучшие подруги. Однако на этих снимках я не увидела тебя, а ты в этой семье интересовал меня больше всех. Где ты затерялся? В толпе взрослых или играл с детьми на цокольном этаже, рядом с гаражом? Нет, я думаю, что ты сидел где-нибудь в укромном уголке, например в родительской спальне, погруженный в книгу, которую принес с собой, и терпеливо ждал, когда взрослые закончат веселиться.

В день вашего приезда отец поехал встречать вас в аэропорт. Я провела первую половину дня в школе, а когда вернулась, стол уже был накрыт для приема гостей. Я говорила, что моя мама любила принимать гостей, но с таким рвением она давно не готовила. За час до назначенного времени она включила духовку, разогрела на сковороде растительное масло и поджарила толстые ломти баклажана, чтобы подать вместе с далом, отчего кухня наполнилась жирным сизым дымом. Отец позвонил из аэропорта, чтобы сказать, что самолет приземлился вовремя, но что один из ваших чемоданов потерялся в дороге. К тому времени я уже страшно проголодалась, но мне было неудобно просить маму, чтобы она разогрела ужин мне одной. Наконец мама выключила плиту, и мы сели с ней бок о бок на диван и стали смотреть какой-то фильм по телевизору, что-то о Второй мировой войне, где группа грязных, усталых на вид мужчин шла по темному полю. Единственное, что мама ценила в американской жизни, — это возможность ходить в кино и смотреть фильмы по кабельному телевидению. Она во всем пыталась соблюдать индийские обычаи и никогда не носила юбок, считая их верхом неприличия. Правда, это вовсе не мешало ей до мельчайших деталей описывать мне или подружкам пикантные платья Одри Хепберн и других голливудских звезд.

В конце концов я так и заснула на диване, а когда проснулась, мамы рядом не было, телевизор был выключен, зато из столовой доносились веселые голоса. Я вскочила, лицо мое горело, от долгого лежания в неудобной позе руки и ноги затекли. Вы все сидели в столовой и ужинали. Мама гордо выставила на стол достаточно блюд, чтобы накормить целый полк, но рядом с графином с водой я увидела нечто необычное — бутылку виски «Джонни Уокер». Твои родители пили виски! Я не сразу признала твою мать: она была одета в брюки и прикрывающую бедра тунику, а ее густые блестящие волосы были коротко подстрижены и красивой волной спадали на плечи. Она повязала на шею шелковый шарфик, накрасила яркой помадой губы и в результате выглядела гораздо моложе и свежее, чем моя мама. Парул-ди сохранила стройную, почти девическую фигуру, ее скулы оставались все такими же высокими, щеки — впалыми, а глаза яркими — казалось, проклятие среднего возраста ее не коснулось вовсе. На моей маме оно сказалось довольно сильно: мама рано располнела, и ее лицо округлилось и стало каким-то некрасиво пухлым. А вот твой отец вообще не изменился, был все так же красив и элегантен в костюме и при галстуке, только оправу очков сменил. Но ты! Ты стал для меня полной неожиданностью. Я не ожидала, что у тебя окажется такая же светлая кожа, как у твоего отца, и длинные волосы, зачесанные на косой пробор, и чистый высокий лоб. Глаза твои с видимым равнодушием скользили по комнате, однако я была уверена, что ты все замечал. Я не ожидала, что ты будешь так красив, не ожидала, что сердце мое так сильно забьется при виде тебя.