На обочине мира
Шрифт:
А цвета! Все машины ярко выкрашены, на многих разные узоры и полированный хром, и все относительно тихие. Их двигатели издают свист, но достаточно приглушённый, чтобы люди могли беседовать и здороваться друг с другом, проезжая мимо. Никаких выхлопов, никакого запаха, никакого шума.
Я быстро смотрю по сторонам. Тут что, фильм снимают? Я на съёмочную площадку забрела? Это правда кажется единственным объяснением. У нас постоянно снимают тот сериал про старого детектива и его собаку – я их кучу раз видела, – но у киношников всегда здоровенные грузовики, осветительные приборы и всё прочее, а сейчас ничего подобного не видно.
Заворожённая
– Извини! Ты кое-что уронила!
– Ох. Спасибо. – Я наклоняюсь за сэндвичем, а окликнувшая меня леди улыбается, проходя мимо. Она одета очень ярко, но в остальном кажется обычной. Я стою на коленях, подбирая свой завтрак, когда вижу самое поразительное.
У этих гидроциклов нет колёс! Я наклоняю голову ещё ниже и заглядываю под них.
Да – я точно вижу только противоположную сторону дороги.
Да и у многих других машин колёс нет! У сигароподобных в том числе. Они совершенно точно летают. И не неуклюже как-нибудь, а твёрдо и размеренно, будто плывут по воздуху! Скользят себе вперёд, ничем не поддерживаемые. Я стою на четвереньках и просто таращусь.
Леди остановилась и вернулась. Первыми я замечаю её розовые туфли, а потом смотрю вверх, обращая внимание на ярко-оранжевую юбку и пиджак в тон, и наконец вижу её лицо – немолодое и улыбчивое, но озадаченное.
– Ты в порядке, дружок? – спрашивает она. Голос у неё добрый, но слегка надломленный, как у совсем стареньких людей, хотя стоит она вообще не как старушка. – Ты поранилась?
– Что-то… что-то происходит? – говорю я. – Тут фильм снимают или что? – Она смотрит на меня с недоумением, так что я добавляю: – Эти… типа машины. – Заикаясь, я встаю на ноги. – Они… л-летают!
Леди смеётся, но без ехидства.
– Ох, моя ты лапочка! А я-то думала, только мы, старики, до сих пор удивляемся этому! «Машины», надо же! Давненько я не слыхала этого слова. О-ох, как в старые времена. Мне ведь сто четыре года, знаешь! Ну ладненько, если ты в порядке, дружок, надеюсь, ты никогда не растеряешь любопытства, потому что именно любопытство нас сюда и привело, не так ли!
Снова одарив меня сияющей улыбкой, она цокает языком и удаляется, что-то радостно жужжа себе под нос.
Сто четыре года? Да ладно.
Теперь мне страшно. Не просто, знаете, страшновато, а так страшно, что трясутся ноги, колотится сердце, пересыхает горло, гудит голова, переворачивается желудок и – простите – хочется в туалет. Я серьёзно чувствую, как глубоко внутри меня что-то ворочается, и мне кажется, что я не выдержу и всё только станет в тысячу раз хуже. Я пячусь от дороги к какой-то покрытой травой скамейке (опять же, никогда её раньше не видела), сажусь, опускаю голову в ладони и делаю несколько глубоких вдохов.
Вдох на счёт четыре, выдох на счёт шесть, вдох на счёт четыре, выдох на счёт шесть.
Этому научила меня Моди. Я делаю так примерно минуту, держа глаза закрытыми. Я надеюсь, что, когда открою их, всё снова станет как обычно.
Само собой, не становится. Но я уже не паникую. Я поднимаю взгляд и снова смотрю на дорогу. Движение ненадолго затихает, и на противоположной стороне дороги
я замечаю поле. Я говорю «поле» – но обычно там ничего нет: это просто клочок травы, ведущий к пляжу. Я точно никогда не видела там коров, но сейчас их штук двадцать, и несколько телят – они все мирно щиплют сочную зелёную травку. На поле стоит большой сарай – просто огромный, – открытый с двух сторон, крыша которого тоже покрыта травой и дикими цветочками.Я ведь сплю, так?
Это правда единственное объяснение. Я даже слышала о такой штуке как «осознанные сновидения» – это когда ты спишь и знаешь об этом. Это немного успокаивает меня.
Я думала, мне приснилось всё то, что было до пробуждения. А на самом деле мне всё снится прямо сейчас! Чокнуться можно, а?
Я ещё немного смотрю по сторонам, пытаясь представить, что может произойти. Когда движение замирает на светофоре, я перехожу дорогу и, минуя ярко-синюю сигароподобную штуковину, хлопаю по ней, чтобы проверить, настоящая ли она.
Настоящая. Водитель смотрит на меня именно тем странным взглядом, которого можно было бы ожидать, хлопнув по чьей-нибудь машине мимоходом.
Если это сон, то коровы, конечно, окажутся говорящими?
– Привет, коровы! – кричу я, стараясь, чтобы голос звучал жизнерадостно, а не так, будто я перепугана до жути. – Хорошо выглядите сегодня, дамочки! Обожаю ваше молоко!
Одна из них поднимает голову, задирает хвост и роняет на траву лепёшку, не потрудившись ответить.
– Я говорю – привет! Какой чудесный день! Эм… и масло тоже! Оно мне нравится. О, и сыр! Ням-ням! Давайте, поговорите со мной! Мяса я не ем, так что вы в полной безопасности!
Ещё две коровы мельком смотрят на меня, а потом продолжают жевать траву.
Позади меня раздаётся голос:
– «Сыр, ням-ням»? Ты ещё безумнее, чем я думал, Уилла Шафто!
Я разворачиваюсь. Кажется, никогда в жизни я не испытывала такого облегчения при виде другого человека.
Глава 12
– Мэнни! Обалдеть, как же здорово тебя видеть! Я… – Я так рада, что кидаюсь ему на шею и не отпускаю целую вечность, даже не замечая, рядом с чем он стоит. Спустя некоторое время я чувствую, что он напрягается и начинает извиваться, пытаясь вырваться из моих яростных объятий.
– Эй, Уилла! Когда перестанешь изображать из себя удава и разговаривать с крупным рогатым скотом, тебе понадобится вот это, – говорит Мэнни, сияя. Он указывает на яркий сине-фиолетовый одноместный и трёхколёсный велосипед с навесом над сиденьем, стоящий с ним рядом.
Я стою, разинув рот, пока Мэнни не говорит:
– Берёшь или нет?
Я не двигаюсь. Просто таращусь.
– Мэнни, где мы? Пожалуйста, скажи, что ты помнишь прошлый вечер. Кобаку? Пещеру? Это всё было?
Он смеётся.
– Да. И я могу объяснить! По крайне мере частично. Идём – мы уже и так опаздываем. Никак не мог встать с утра. Было такое чувство, что меня слон раздавил!
– У меня тоже, – с облегчением говорю я. – Что происходит, Мэнни? Что с нами такое?
– Я расскажу тебе, что думаю, но сначала раздобудь себе колёса. – Он тычет мне за спину – там у своего рода стойки выстроились в ряд такие же, как у него, трёхколёсники. Табличка над ними гласит: