На одной волне

Рано несколько мгновений была в недоумении.

– А, а-а-а!

Мысли снова поползли вразброд, она опять опустилась на стул.

– Дай бог, чтобы все было в порядке, – продолжал муж, – звоню – не поднимает телефон. Зря дал ему доверенность на авто, когда оформлял на него документы.

Рано недоуменно поднялась, обняла мужа, опустила голову к нему на грудь и снова зарыдала.

И только теперь она поняла, что не одинока. Дом, только что показавшийся ей холодным и мрачным, как склеп, вдруг стал наполняться ярким светом.

Да, теперь она не одинока.

Перевод с узбекского Рано Юнусовой.

Ирина Фоменко. АКВАРИУМ

Самый лучший забор в деревне – у Крагина. Досочки одна к одной. Еще хозяин славится тем, что у него колодец с резьбой, жена с талией и двое ловких сыновей в панамках. Сам Крагин тоже летом носит панамку, и когда идет по деревне с детьми – ну точно три поросенка.

Толя Якутов говорил, что в войну мимо деревни табунами ходили немцы, и якобы не без их участия уродился Крагин таким отличником. «Всё у него по линейке. Скучный мужик».

Улыбался Крагин всегда одинаково, выгнув грудь колесом, как для снимка на доску почета. Вот помрет Наф-Наф, у него и могила будет на пятерку, вся в цветах, с новенькой скамейкой, с той же бравой улыбкой на фотографии. Пройдет человек мимо и скажет: «Ах, какой хороший человек, видно, был этот Крагин!» И зарыдает.

– Здорово, Крякин! – прищурился изрядно выпивший Якутов.

– Здорово.

– Забор чинишь?

– Чиню.

Тут возникли, как из земли, два сына, и глазами луп да луп – всё им интересно.

– Во! – объяснил младший сын и показал на лежащий рядом столб.

– Сгнил, – пояснил второй сын. – Заменить надо.

– Где сгнил? – ещё сильнее прищурился Якутов.

– Во! Во, – показали поросята в панамках.

– Не вижу! Ах, это пятнышко, – задумался Толя и поскрёб небритую шею. – Да, сгнил… прямо весь.

«Да ему б еще лет двадцать стоять, – думал Толя про себя, – но только не на этом огороде».

– Вовремя ты, Крякин, столб обезвредил, – съязвил Толя.

– Да! – обрадовались дети, не поняв насмешки.

Сам Крагин молча тесал новый столб.

А молчание это и дураку понятно.

Мол, иди ты Якутов своей пьяной дорогой. Иди вниз с моей горки в свое болото. В калитку зайдешь – дверцей не хлопай. Одно неосторожное движение, у тебя весь забор сложится, и дом, и крыльцо с лягушками, и сортир с ящерицами. Потому что надо, Толя, вовремя обезвреживать гнилые столбы. И пить надо меньше. И вообще закрой рот, а то последние зубы просыплешь.

И кстати, могила у тебя, Якутов, такая будет, что смех да срам. Кривая, гнилая, без фотографии (сам подумай, что туда повесить? Детскую разве что). И всякий идущий мимо могилы плюнет и ничего про тебя не подумает.

– А мне оно и не надо, – сам себе возразил Толя. – Ты знаешь, Крякин, мне всегда хотелось жить в гармонии с природой.

– Да ну.

– А ты вот, Крякин, не живешь в гармонии с природой. Ты живешь супротив нее.

– Чего-чего? – Крагин распрямился и опустил топор.

– Чего-чего, – эхом подхватили поросята.

– Вот гниль, Крякин, это процесс естественный. И лягушки – тоже живые существа, и ящерицы. Они мне нравятся.

– И мне! – ответил младший сын.

– Ну-ну, – продолжал Якутов. – Прыгнет рядом – так хорошо… А без них тоскливо. А ты… У тебя лягушки-то есть? Ну хоть одна?

– Полно, – снова обрадовались дети.

Младший куда-то убежал, а старший показал в сторону.

– Вон пруд, – объяснил он. – В прошлом году выкопали. Уже четыре лягушки. И ещё мы туда хотим рыбу поселить.

– Рыбу?

– Да. Мы в городе видели аквариум, но папа не может купить. Сказал, что в наш пруд можно карасика поселить. А ещё к нам ежик приходит. Нафаня.

– М-м-м, – застонал Якутов, потирая больную голову. – Небось в «пинжаке» приходит ваш Нафаня.

И побрел к себе, хотя ему вослед еще что-то говорили. Толя не слушал, но уловил только одну фразу, которая прилетела к нему сквозь ровненький забор Крагина: «Оставьте его в покое!»

Это он детям сказал.

А что, любопытно узнать, они хотели сделать? Камнем кинуть?

«Ну сейчас!» – оскалился Якутов и снова в гору пошел. Тяжело хрипела и булькала его грудь, ждущая контрольного удара камнем. Тяжело поднимались ноги, жаждущие последней схватки.

Пока шёл, вспомнил, что фотография на могилу у него приличная всё же есть. Правда, ему там не пятьдесят лет, а тридцать, но какая разница!

– Потом, потом, – объяснял Крагин младшему, а тот всё упирался.

Якутов стоял за деревьями и за забором, и никто его там не видел.

– Ему не до тебя.

– Ну папа!

– Будешь смолить новый столб? – отвлекал Крагин от какой-то затеи сына.

– Буду, – сдался младший.

Ничего Якутов не понял. Постоял сам, как столб, и двинулся вниз по дороге. Осторожно свою калитку открыл, чтоб забор не рухнул.

Тропинка к дому была влажная, а по бокам возвышались стены некошеной травы. И в ней тоже сновали ежи по вечерам, свои ежи, родные. А чуть дальше к забору, в зарослях ивы гнездились птицы. Одним словом, везде кипела жизнь. И Якутов там не был хозяином, а скорее соседом.

Протопал галошами по грязи, вошел в избу – и сразу в кровать.

Очнулся ночью. Дождь лупил по крыше и кое-где затекал в комнату. Капли звонко падали на пивную банку у кровати. В темноте хозяйничала мышь.

– А ну тссс!

Мышь притихла, а потом снова принялась за дело.

– Да чтоб тебя! – крикнул Якутов и бросил банкой в угол, но зверёк, привыкший к соседству с человеком, опять быстро осмелел.

Толя, бранясь, шарахнул в угол табуреткой и осмотрелся. Естественная нужда заставила его выйти на крыльцо.

Снаружи пахло дождем и летом. С крыши струилась вода, приминая траву. За ивняком вдалеке возвышался крагиновский дом, горело одно окошко в сенях. В доме было натоплено и небось пахло блинами. Жена напекла.

У Якутова сжались от голода все внутренности. Он зачем-то ждал, пока окно погаснет, а оно всё горело.

«На кой им аквариум? Сами ж в нём живут! – решил Толя. – Плавают туда-сюда, туда-сюда. А ты гляди на них, слюни глотай. «Вон какие мы ладные. Банки с огурцами, если что, вот здесь, Якутов!» Ну-ну. Чего еще покажете?»