На отмелях

Шо надул щеки и нахмурился.

— Смотрите, он подденет вас, как поросенка на вертел! произнес Картер, не двигая ни одним мускулом.

— А вам это будет очень приятно, не так ли? — горько сказал Шо. Равнодушная улыбка Картера совершенно ошеломила его своим ледяным бесстрастием. В примитивной душе помощника капитана расовая гордость сразу сменилась горьким унынием.

— О господи! Что за несчастье? И за что свалилось это на меня? — застонал Шо и, усевшись, охватил свою седую голову обеими руками.

Картер посторонился, чтобы пропустить Иммаду, которая, по знаку брата, направилась к двери. Она на секунду замялась, взглянула на Картера и вышла. Хассим, готовый к защите, дожидался, пока она уйдет. Когда она исчезла за порогом, Хассим выпустил из рук рукоятку криса, осмотрел всю каюту, как бы желая навек запечатлеть ее в памяти, и бесшумным шагом удалился.

Хассим и Иммада вошли в ту самую тьму, которая несколько минут тому назад окутала и укрыла встревоженные души Лингарда и Эдиты. Но для этих двух свет, из которого их прогнали, обозначал обманутые надежды, и его беспощадно-спокойная яркость казалась горькой насмешкой, как усталому, тонущему пловцу — горящий на берегу огонь. Они оглянулись: света уже не было. Картер запер за ними дверь, чтобы наедине объясниться с Шо. Он хотел прийти к какому-нибудь компромиссу с номинальным капитаном брига, но Шо был так деморализован совершенно необычными для него покушениями на его респектабельность, что юный защитник брига ничего от него не добился, кроме жалоб и богохульств; бриг спал, и доносившиеся из каюты голоса — громогласные упреки Шо, обращенные к небу, и ровные и тягучие увещания Картера — сливались в один приглушенный и непрерывный ропот.

Вахтенные матросы на шкафуте, напряженно вглядывавшиеся в темноту и внимательно прислушивавшиеся в сторону моря, слышали у себя за спиной этот странный шум, походивший на ссору. Васуб, проводив Хассима и Иммаду до их челнока, ходил взад и вперед по палубе судна. Небо было беззвездное, на воде не виднелось ни одного отсвета. Не было ни горизонта, ни очертаний, ни форм, ничего, на что мог бы устремиться глаз или опереться рука. Мрак, бесконечный во времени и безграничный в пространстве, залил весь мир, как губительное наводнение.

Ветер затих, и некоторое время маленькая лодка держалась поблизости брига. Невидимый парус слабо трепетал, таинственный, и лодка подымалась и опускалась на зыбких волнах, точно на дышащей груди живого существа. Лингард, положив руку на румпель, сидел прямо, молчаливый и бдительный. Миссис Треверс плотно закуталась в плащ.

Взор их тонул в глубокой черной пустоте, но лодка все еще была так близко от брига, что жалобный вой собаки и сердитое лязганье ее цепочки доносились до их слуха, полные гнева и тоски. Потом в ночной тишине раздался пронзительный лай, перешедший в тихий визг, словно перед животным проходили невидимые людям призраки и, вдохновленное душою ночи, оно в своей тоскливой жалобе инстинктивно изливало страх перед будущим, боязнь подстерегающей смерти, ужас перед тенями.

Неподалеку от лодки Хассим и Иммада в своем челноке бросили весла и сидели в оцепенении. Тревожные порывы ветра словно вливали им в сердце тонкий смертоносный яд.

— Видел ты глаза белой женщины? — воскликнула девушка. Она громко всплеснула ладонями и сидела, протянув сжатые руки.

— О Хассим! Видел ты, как они сверкают из-под ее бровей, точно лучи света, что пробегают в древесной чаще? Они пронзили меня насквозь. Я содрогалась при звуке его голоса. Я видела, как она шла за ним… И мне кажется, что она не живет на земле… что все это — волшебство.

Иммада сетовала в ночи. Хассим молчал. У него не было иллюзий, и будь на месте Лингарда кто-нибудь другой, он счел бы все эти поступки безумием и самоубийством. Треверса и д'Алькасера он принимал за могущественных раджей, может быть, родственников той женщины, что правит Англией. Но почему им понадобилось приехать сюда и мешать его воцарению, он решительно не понимал. Он беспокоился за Лингарда. Его не особенно трогало то, что Лингард рисковал из-за него жизнью, дабы ссора из-за этих белых не погубила задуманного предприятия. С его точки зрения, Лингард не мог иначе поступить. Ведь сам он был не кто иной, как раджа Хассим, а тот, другой — человек с сильным сердцем, с сильной рукой, с гордым мужеством, могущественный настолько, что он мог защищать высокорожденных принцев, и, прежде всего, его друг. Речи Иммады вызвали у него улыбку, затерявшуюся во тьме, как и ее слова.

— Забудь свои тревоги, сестра, — ласково сказал он, — а то мы, пожалуй, опоздаем.

Сегодня должны разыграться решительные события. Хассим подумал о своих воинах, находившихся на «Эмме»; он хотел бы, чтобы они были поближе и могли слышать его голос. Он пожалел, что рядом с ним не было Джафира, человека, некогда отнесшего его другу послание, которое он считал тогда последним. Но оно не оказалось последним. Он остался жить для новых надежд и новых тревог. Может быть, ему еще придется со ставлять другое послание, когда смерть руками вооруженных врагов постучит в его дверь. Ветер стал крепчать. Челнок ровно понесся по вздымающимся валам, двигавшимся вдоль берега. Плыли они медленно. У Иммады устали не столько руки, сколько сердце, а Хассим, бесшумно погружая весло, огляды вался направо и налево и старался разглядеть смутные очертания островков. Лодка брига, теперь уже далеко обогнавшая чел нок, быстро бежала под парусом, направляясь к узкому и извилистому проходу между берегом и южными отмелями, за которыми начиналась бухта и внутренняя лагуна.

Так беспокойные души блуждали по водам в эту ночь. Над их головами расстилалось густое покрывало облаков и отрезывало их от остальной вселенной. Иногда миссис Треверс казалось во мраке, что они движутся с головокружительной быстротой, а по временам ей чудилось, что лодка стоит на месте, что весь мир стоит на месте и только ее фантазия, свободная от оков, блуждает по неведомым пространствам. Лингард неподвижно сидел рядом с ней и правил, определяя направление по ветру. Вот он заметил впереди призрачное мерцание бледного света, который земля словно отбрасывала в однообразный мрак небес. Шлюпка приближалась к морскому разливу.

Смутный гул прибоя стал громче.

— Сколько времени еще мы будем так плыть? — тихо спросила миссис Треверс.

В ответ на ее вопрос голос, которого она не узнала, произнес:

— Всегда.

Голос звучал безлично, точно он никому не принадлежал. Сердце ее быстро забилось.

— Капитан Лингард! — воскликнула она.

— Да. Что? — нервно переспросил он, словно просыпаясь от сна.

— Я спрашиваю вас, сколько времени мы будем так плыть? — повторила она отчетливо.

— Если ветер не утихнет, мы придем в лагуну вскоре после рассвета. Это будет как раз вовремя. Я оставлю вас на шхуне вместе с Иоргенсоном.

— А вы? Что вы будете делать? — спросила она.

Ответ пришел не сразу.

— Я сделаю, что могу. — Последовало новое молчание. — Все, что могу, — добавил он.

Ветер стих, и парус заполоскался.

— Я совершенно уверена в вас, — сказала миссис Треверс. — Но уверены ли вы в успехе?

— Нет.

Миссис Треверс ясно поняла бессмысленность своего вопроса. В каких-нибудь несколько часов она была оторвана от всего ясного и привычного и брошена в мир невероятностей. Эта мысль, вместо того чтобы усилить ее тревогу, почему-то успокаивала ее. Она испытывала не сомнение, не страх, а что-то совсем другое, может быть, просто сильную усталость.

До нее донесся звук глухого удара, шедший точно со дна моря. Она ощутила его как легкое сотрясение. Это была волна, разбившаяся об отмели: беловатые отсветы, видневшиеся уже давно, теперь сверкали и маячили белыми полосами совсем неподалеку от лодки. Все это — слабые пятна света, тихий гул, точно от огромного падающего здания — происходило где-то за пределами ее жизни, окруженной непроницаемым мраком и мертвым молчанием. Ветер порывисто ударил ей в голову и затих. Парус опал, потом вздрогнул, надулся, опять опал; все быстрее чередующиеся ощущения головокружительной скорости и полной неподвижности превратились наконец в странное состояние, где стремительный бег и глубокое спокойствие как-то сливались в одно. Погруженный во мрак мир окутывал ее своей расслабляющей лаской, мягкой и в то же время разрушительной. Душой ее овладела истома. Для нее ничто уже не существовало, даже воспоминания исчезли в небытии. И она была довольна, что ничего нет.