На полях Гражданской…
Шрифт:
С хозяйственной частью я добралась до Лимана, куда привезли раненого Новикова. Когда на носилках внесли его в дом, он был без сознания. Из-под одеяла выступал черный от йода бок.
У меня внутри все оборвалось.
– Вячеслав Мит..! – кинулась к нему.
От крика он пришел в себя. Кожу на лбу подернуло. Он слабыми руками попытался натянуть одеяло. Дотронулась до лба – лоб горел, провела по щетине на щеках, подбородку. Смочила платок водой и приложила к сухим губам.
Боролась за Новикова с отчаянным упорством. Сутками не отходила от кровати. Накрывала овчинным
Уманец рассказал, как ранили Новикова. Проходя станицу, смоленцы не заметили, что их обошли красные. Лава неожиданно устремилась на полк. Новиков приказал построиться в две шеренги. Конница с красными знаменами неслась на смоленцев. После первого залпа в гуще конников началось смятение. После второго – кони понеслись во все стороны без всадников.
Но тут сзади раздались крики «Ура!».
Красные ударили в тыл.
Полк разбило. Часть полка отступила к окраине и оттуда в лощину.
Взвод Веселаго заметался между плетней. Новиков взлетел на бугор, чтобы осмотреться.
Увидел скачущих буденновцев. Закричал своим:
– Назад!
И тут снаряд разорвался у подошвы бугра.
Кто-то вскрикнул:
– Новикова ранили!
Командир сползал с Дарьяла.
Взвод без приказа собрался в кулак и бросился в контратаку. Красные уже взбегали на бугор, когда смоленцы вынесли раненого и вывели коня.
– Точно выстрелили артиллеристы! – закончил рассказ Уманец. – Небось под командой какого-нибудь офицера. Чтоб его замучили на Лубянке!
Я со стыдом вспомнила свой поступок, когда попросила освободить Лебедева. Проявила доброту. А вот в отношении дорогого мне человека ее не проявили.
Неужели такой же Лебедев послал снаряд?
Новиков стремился вернуться в строй. Превозмогая боль, дни напролет разрабатывал ногу, пытался вставать на колени, потом на четвереньки. Когда первый раз попробовал подняться в полный рост, то повалился на спину и долго лежал. А по ночам ему часто снился один и тот же сон, который он рассказывал мне по утрам: будто с шашкой ходит по сплошь засаженному капустой полю. Охотится за зайцами, которых видимо-невидимо. Но никак не может зарубить ни одного, хотя их тьма-тьмущая шмыгает между ног. Он замахивается на одного, тот исчезает, кидается за другим, тот убегает, за третьим – тот растворяется в кочане, четвертым – он на глазах удесятеряется, и не знаешь, кого из них рубить.
«Образно», – думала я, ассоциируя зайцев с буденновцами.
А потом, чтобы как-то сгладить гнетущее впечатление, смеялась:
– А мне снится сад в Медвежьем. Лошадь ходит, ходит. Высоко задирает морду и срывает с веток яблоки… Жует, жует…
Силы понемногу возвращались к Новикову, и мы с адъютантом повезли его в Ростов. От Лимана железная дорога отходила на Харьков, Купянск и Дон. Харьков и Купянск были уже оставлены белыми. Мы решили ехать на Дон. На носилках внесли Новикова в переполненный беженцами и военными вагон, заставили освободить нижнюю полку, уложили на нее. На верхней ворочался бледный поручик, который непрестанно что-то бубнил.
Долго ждали отправления.
Боялись, вдруг поезд не пойдет. Наконец раздался первый звонок, потом второй, третий, и состав тронулся. Все погрузилось в тишину, только слышались песни солдат в других вагонах и бурчание поручика. Я устроилась в ногах у Новикова и смотрела в окно на заснеженные поля. Меня преследовали муки совести, что так опрометчиво поступила с Лебедевым.Новиков заметил мои переживания и спросил:
– Что вы, Оленька?
Стараясь, чтобы нас никто не услышал, я рассказала ему о своем поступке. Он помолчал, а потом сказал:
– Главное, что вы поняли свою ошибку…
И закрыл глаза.
А меня съедало чувство досады: как я могла? Как?
Поезд двигался медленно. Снежные заносы задерживали движение. Долго проходили железнодорожные станции и разъезды, которые впритык забило составами с войсковыми и частными грузами, беженцами вперемешку с военными.
Вдруг с полки свесился голый по пояс поручик и закричал:
– Стреляйте мне в голову!.. Стреляйте!..
Мне показалось, что он пьян или у него помутилось сознание.
– Не хочу жить!.. Стреляйте!.. Они всех моих перебили!.. Всю жизнь опустошили!.. Стреляйте!..
Новиков открыл глаза:
– Возьмите себя в руки!
С полки напротив вскочил Уманец:
– Слушайте, здесь у всех кого-нибудь… Каждый пострадал…
Он силой вдавил поручика в глубину полки. Я поднялась и протерла ему платком мокрый от пота лоб. Его с трудом успокоили.
Когда поручик притих, то попросил прощение:
– Нервы износились до крайности…
Неожиданно раздался треск – как будто лопнул рельс. Поезд остановился. Я схватилась за Новикова.
Он приподнялся, посмотрел в окно и закричал:
– Офицеры! Всем из вагона! Становиться в цепь!
Новиков попытался встать, но рука подломилась. В вагоне загромыхали сапогами. Офицеры попрыгали на насыпь. Послышались выстрелы. Потом крики:
– Разворачивай пушку!
– Пулеметы на крышу!
Кто кричал, не знаю, может, Уманец, может, спрыгнувший с верхней полки поручик.
Но вскоре стрельба прекратилась.
Уманец вернулся:
– «Зеленые»! Услышали про пушки и пулеметы и дали деру!
– Ловко вы их… – похвалил Новиков.
– А треснуло что? – спросила я.
– Дали залп из ружей. Машинист испугался и остановил состав, – проговорил повеселевший поручик, залезая на верхнюю полку.
Паровоз, выплевывая черные клубы дыма, дернул вагоны, те застучали колесами. Перестук учащался. Нас уносило на юг, а «зеленые» остались поджидать другую более доступную добычу. В пути случилось еще много помех: поезд разделялся на части, потом соединялся, отцепляли вагон спереди, прицепляли с конца, меняли тягу, но на пятые сутки мы добрались до Ростова.
Медленно кружась, на перрон падали снежинки и замирали, словно подчеркивая окончание нашего пути. Ростовский вокзал поразил размахом. На путях жались эшелоны. Из зашторенных окон одного первого классного вагона слышалось: «Пей до дна!», «Пей до дна!». Огромные вокзальные залы, длиннющие коридоры, багажное отделение превратились в лазареты, где лежали вповалку люди. На каждом шагу надо было обходить кого-нибудь, прикрытого шинелью, переступать через чьи-то руки, ноги.
«Кому гульба, а кому стоны».