На пороге нового тысячелетия

Даже в самых привилегированных нациях далеко не все получат равную долю при распределении несметных богатств в новом мировом порядке. Например, большинство людей, живущих на более состоятельном Севере, залитом ошеломляющим потоком информации и развлечениями, превратится в слабовольных и обнищавших «пешек», которым предстоит быть лишь беспомощными свидетелями всемогущества и разгула меньшинства и испытывать при этом черную зависть. Простые люди, живущие в своих скромных городских предместьях или просто на улице, будут с чувством почтительного страха и с негодованием взирать на растущие словно на дрожжах состояния и на маячащие над их головами небоскребы власти, куда вход им будет заказан.

Такое растущее богатство, однако, отнюдь не гарантировано странам Восточной Европы и Азии, идущим к становлению демократии. Те экономические и политические свободы, которых они до настоящего времени добились, могут раствориться, исчезнуть, если только рыночной экономике не удастся относительно быстро насытить эти страны потребительскими товарами и товарами первой необходимости, которые были обещаны смело предпринятыми реформами, потребовавшими, правда, весьма ощутимых жертв. Будет ли от этого хуже, пока говорить трудно, но все может пойти насмарку при осуществлении в Европе замечательной "бархатной революции". Если в Советском Союзе вспыхнет гражданская война, то миллионы его граждан могут отправиться на Запад, пытаясь спастись от растущего обнищания страны. Эти "экономические беженцы" станут тяжким испытанием, и нет уверенности, что Европа сможет успешно справиться с таким громадным потоком.

Но, прежде всего, пребывание за "чертой бедности" и нищенское положение 3 миллиардов людей — мужчин, женщин и детей — в Африке, Латинской Америке и в большинстве азиатских стран, особенно в Индии и Китае, ставят под сомнение эффективность обещания неизменно поддерживать экономическое процветание и свободы на привилегированном Севере. Хотя "зеленой революции" удалось приостановить гибель людей от голода в большинстве азиатских стран и хотя голод — этот по-прежнему страшный бич — в настоящее время локализован и наблюдается лишь в некоторых анклавах Латинской Америки и Африки, возобновившийся экономический рост на Севере в еще большей степени обнажил громадную пропасть, разверзшуюся между имущими и неимущими.

Объемы и стоимость экспорта сырья с Юга будут в дальнейшем снижаться, так как оно все больше утрачивает свое значение в процветающих, богатых регионах в результате постоянно растущей квалификации работников и информации в промышленном производстве. Более того, многие рынки на Севере в большинстве своем останутся закрытыми для экспорта с нищенского Юга. Мексика, например, уже добилась отмены большей части торговых барьеров во взаимоотношениях с Соединенными Штатами, но пройдут долгие годы, прежде чем мексиканские товары проложат себе надежный путь к полкам американских магазинов, как этого добились товары из США, которые можно увидеть в любой местной лавке. Еще более трудный путь ожидает бразильские товары.

В мучительном отчаянии, лишенные всякой надежды, живущие на периферии народные массы будут лицезреть яркую картину процветания и богатства в другом полушарии. В тех южных регионах, которые географически близки к Северу, а в культурном отношении связаны с ним, в частности Мексика, страны Центральной Америки и Северной Африки, миллионы людей будут все сильнее подвергаться искушению богатством, испытывать раздражение и гнев из-за невозможности удовлетворить свои постоянно растущие потребности. Тогда они начнут постепенно отдавать себе отчет в том, что чужое благополучие частично достигнуто и за счет ухудшения условий их жизни, а также хищнического использования окружающей среды. Этих лишенных собственного будущего в век интенсивных воздушных перевозок, телевизионной связи, абсолютно обнищавших людей будут на Севере стричь под одну гребенку и рассматривать как беспрецедентную по масштабам толпу "экономических беженцев" и мигрантов. Переселение народов уже началось: турки живут в Берлине, марокканцы — в Мадриде, индусы — в Лондоне, мексиканцы — в Лос-Анджелесе, вьетнамцы — в Гонконге.

Если Север будет и впредь проявлять пассивность и полное безразличие к их бедственному положению, особенно когда Восточная Европа будет выведена на орбиту процветания благодаря полноценной, широкомасштабной помощи и щедрости Запада при полном пренебрежении его к нуждам Юга, то народы, живущие на периферии, неизбежно поднимут мятеж, а в один прекрасный день начнут и войну. Они постараются снести подобие Берлинской стены, которое в настоящее время возводит Север, чтобы отгородиться от Юга. Это будет война, невиданная в новейшей истории, она будет напоминать губительные набеги варваров в VII и VIII столетиях, когда Европе было нанесено ощутимое поражение и она погрузилась в такое мрачное состояние, которое впоследствии получило название Средневековья. Но на горизонте маячит куда более зловещая и куда менее заметная угроза. Она имеет прямое отношение к самой сути нового мирового порядка и его либеральной идеологии потребительства и плюрализма. Суть любой демократии, как и рынка, — это свобода выбора. И то и другое предоставляет право гражданину-потребителю либо принимать предложения, либо отвергать их независимо от того, о чем в данный момент идет речь — о кандидатах, товарах, политиках или изделиях. Право переизбирать кандидата или же лишать его поста, нанимать или увольнять, изменять систему менеджмента или направлять инвестиции в другую область — такое умение менять, видоизменять, давать задний ход в том, что касается проводимой политики, подбора людей или потока товаров, — основополагающая черта культуры выбора, на которой зиждется потребительский консенсус. Он несет информацию как нашей политической системе, так и нашему экономическому порядку. И то и другое коренится в плюрализме и в том, что можно назвать (вероятно, и неуклюже) принципом обратимости. Мы должны понять одно: ничто в этом мире не создается навечно. Все можно либо обменять, либо отбросить. Такой принцип, хотя он и приемлем на ближайшую перспективу, не может стать надежным якорем для цивилизации. По сути дела, он подрывает главное требование всех цивилизаций: необходимость выжить. Кем бы ни управлялись прежние цивилизации — религиозными орденами или королевскими отпрысками, их правление обычно было длительным. Приведем лишь один пример. Американские туземцы часто говорили о необходимости организации общества таким образом, чтобы удовлетворить требованиям "седьмого, еще не рожденного поколения". Вожди и правители прошлого обычно мыслили категориями столетий, а не понятиями ежеквартальных отчетов о прибылях. Октавио Пас говорил, что "в то время, как примитивные цивилизации существовали в течение тысячелетий, современные цивилизации, которым поклоняются, словно идолам, рушатся через два-три столетия". Чеслав Милош [1] выражает беспокойство в связи с тем, что нигилистское безразличие, наблюдаемое в результате постоянного "прилива перемен", заставляет западную цивилизацию включаться в изнурительную гонку "между процессом дезинтеграции и творческой активностью… балансируя на грани выживания от одного десятилетия к другому".

1

Польский поэт, лауреат Нобелевской премии. Живет в США

Социальное головокружение, возникающее из-за принципа обратимости, который обожествляет ближайшую перспективу, превращая непосредственную насущность в некий культ, уже дает о себе знать. Крупномасштабное возрождение религиозного фундаментализма, проявляющееся как на Востоке, так и на Западе, фанатичный отказ от индустриальной жизни радикально настроенных защитников окружающей среды, ностальгия по иерархическим социальным структурам и традициям вызывают в воображении призрак того, что демократические ценности и присущие культуре выбора рыночные принципы будут постоянно подвергаться нападкам или вообще окажутся низвергнутыми. Здесь вполне возможно представить себе множество кошмарных сценариев — от «экологической» диктатуры, возглавляемой каким-нибудь харизматическим деспотом из «зеленых», до выраженной Солженицыным идеи о создании отсталой Славянской республики. Нигилистическое, отчужденное общество потребления может в равной степени вызвать как мощный мятеж, так и всенародную симпатию.

Для предотвращения такой возможности рынок необходимо объединить с демократией. Их пределы должны быть ограничены не консервативными ценностями, обращенными в прошлое, а теми ценностями, которые обеспечивают будущее. Например, культура выбора не должна включать в себя такие процессы, которые безвозвратно изменят, трансформируют саму суть жизни, если, например, предоставить полную свободу манипуляций с генетическим кодом клетки (ДНК) или продолжать уничтожать тропические леса, что в итоге может лишить планету многообразия генетического наследия. Такие жизненно важные процессы следует считать чем-то вроде святилища, священного заповедника основы самой жизни.

Если мы намерены сохранить мир, пригодный для нормального существования, изолировать его от нового, нарождающегося, избежать маниакального стремления к росту производства, что непременно может привести саму цивилизацию к крупному проигрышу в следующем тысячелетии, то нам нужно пересмотреть законы политической экономии и глобальный баланс сил. Такие законы должны базироваться на понимании как истории цивилизаций, так и мутаций будущей культуры, к которым приведут радикальные по характеру технологические новации. Мы не можем позволить нашему будущему стать таким веком, который постоянно подталкивает вперед и даже самым фатальным образом стремится преодолеть границы человеческой жизни, а такая жизнь всегда (во всех предыдущих цивилизациях) определялась биологическими рамками, тем, что Иван Ильич [2] назвал самоограниченной "земной добродетелью".

2

Речь идет о герое повести Л.Н. Толстого "Смерть Ивана Ильича".

Великий парадокс глобальной потребительской демократии заключается в том, что право на радость, удовольствие и счастье, право выбора в настоящем на деле может оказаться тем ядовитым снадобьем, которым мы насильно потчуем своих детей. Если человек, этот захребетный паразит, превращает Землю в археологическое безжизненное пространство, это значит, что его мечта о материальном благополучии может уничтожить саму жизнь. Для того чтобы дожить до торжества наших светских идей, нам необходимо новое определение святого.

Теоретическое отступление

Для лучшего понимания будущего, для выявления смысла тех замысловатых фактов, которые ежедневно ставят нас в тупик, нам нужно научиться наводить мосты между современными социальными науками.

Сегодня нельзя объяснить события или предсказать развитие общества, не обладая теоретической основой, которая позволила бы нам распутать историю социальных отношений, дать соответствующую интерпретацию прежде всего истории, связанной с насилием, которая, по существу, и определяет эти отношения. Любая созданная таким образом модель является искусственным построением, так как, по словам Фернана Броделя, [3] "она в значительной степени рискует исказить гораздо более сложную экономическую и социальную реальность и даже обнаружить склонность к манипулированию ею". И все же я без особых колебаний готов предпринять краткосрочное, а посему непременно отрывочное путешествие по памяти человечества, прибегнув к смешиванию истории и науки. Теории, которые лежат в основе этого слишком схематичного экскурса, своими корнями уходят в исследования, проведенные такими учеными, как Фернан Бродель, Жорж Дюмезиль, Рене Жирар, Клод Леви-Страус, Илья Пригожий, Мишель Серр, Ив Стурдзе и Иммануэль Валлерштейн.

3

Фернан Бродель — французский историк.