На повестке дня — Икар

— Господи Боже, в каком же мире живут эти проклятые арабы?

— В мире, где подавляющее большинство пытается выжить и создать условия для себя и своих детей. А мы не помогли им, фанатичный вы мерзавец.

Деннисон задрал голову и нахмурился:

— Может, я и заслужил ваш выстрел, конгрессмен, мне придется подумать об этом. Не так давно было модно не любить евреев, не доверять им, а сейчас все изменилось: в схеме наших антипатий их место заняли арабы. Может, все это и чепуха, кто знает? Но сейчас самое важное, кто извлек вас на свет Божий из-под покровов секретности. По-вашему, это кто-то из наших рядов?

— Должно быть, так. К Свонну обратился — как выяснилось, обманным путем — какой-то блондин с европейским акцентом, располагающий обо мне подробнейшими сведениями. Такая информация могла к нему поступить только из правительственных источников, возможно, из моей биографии, подготовленной для конгресса. Он пытался связать меня с оманской ситуацией, Свонн решительно это отверг, заявив, что сам лично отклонил мою кандидатуру. Однако у Фрэнка сложилось впечатление, что ему не удалось убедить этого человека.

— Мы знаем о шпионе-блондине, — вставил Деннисон. — Только не можем его найти.

— Но этот тип копал и отыскал кого-то еще, кто умышленно или неумышленно подтвердил то, за чем он охотился. Если вычеркнуть вас, а также госсекретаря, министра обороны и начальника комитетов начальников штабов, остаются Кроуфорд, Грэйсон и эта Рашад.

— Первых двоих тоже вычеркните, — твердо произнес глава президентского аппарата. — Сегодня рано утром я поджаривал на решетке Кроуфорда — прямо здесь, в этом кабинете. Он готов был согласиться на сайгонскую рулетку только из-за предположения о такой возможности. Что касается Грэйсона, пять часов назад я звонил ему в Бахрейн. Его чуть кондрашка не хватила, когда он услышал, что мы рассматриваем его как возможный источник утечки. Прочитал мне нотацию, как самому тупому ученику в квартале, которого следует бросить в одиночку за то, что я позвонил ему по обычной линии. Как и Кроуфорд, Грэйсон — старый профессионал. Ни тот, ни другой не стали бы из-за вас ставить под удар дело всей своей жизни, и ни одного из них нельзя обманом заставить это сделать.

Кендрик наклонился вперед, локтями оперся о стол. Он смотрел на противоположную стену кабинета; в голове его проносился поток противоречивых мыслей. Калейла, урожденная Адриенна Рашад, спасла тогда ему жизнь, но не сделала ли это только для того, чтобы продать его? Она — также близкий друг Ахмата, которого может дискредитировать связь с ней. Эван уже достаточно навредил молодому султану, чтобы добавить еще разведчика-перевертыша. А еще Калейла поняла его, когда он нуждался в понимании; была добра, когда он нуждался в доброте. Если ее обманным путем заставили разоблачить его, и он выставит ее несостоятельность, она кончена для работы, в которую пылко верит... Но, если она разоблачила его по каким-то своим собственным причинам, тогда это предательство. На чьей стороне правда? Кто она — жертва обмана или лгунья? Как бы там ни было, ему надо выяснить это для себя, чтобы перед ним не маячил призрак официального расследования. Сверх того, ему надо знать, с кем она контактировала или кто контактировал с ней. Ибо лишь этот кто-то может ответить, почему он выставил напоказ Эвана из Омана. Он должен его узнать!

— Женщина, — согласился Деннисон, кивая. — Я насажу ее на вращающийся вертел над самым жарким адским огнем!

— Нет, не насадите, — возразил Кендрик. — Вы и близко к ней не подойдете, пока я не подам вам знака, если вообще подам. И сделаем еще шаг вперед. Никто не должен знать, что вы привезете ее сюда, — под прикрытием, так, я думаю, это называется. Абсолютно никто, ни один человек. Это понятно?

— Да кто вы, черт побери, такой...

— С этим мы уже разобрались, Герби. Помните, следующий вторник в Голубой комнате? С оркестром морской пехоты и всеми этими репортерами и телекамерами? У меня будет огромная-преогромная трибуна, на которую я смогу залезть, если захочу, и кое-что рассказать. Поверьте, вы окажетесь среди первых мишеней — осел избитый и все такое.

— Вот проклятие! Можно мне, как человеку шантажируемому, набраться смелости и спросить, почему эта шпионка пользуется предпочтением?

— Конечно. — Эван пристально посмотрел на главу президентского аппарата. — Эта женщина спасла мне жизнь, и вы ей жизнь не поломаете, сообщив ее агентам, что она взята под прицел вашего хорошо разрекламированного белодомовского дробовика. Вы уже достаточно натворили таких дел.

— Ладно, ладно! Но давайте проясним одну вещь. Если разболтала она, вы передаете ее мне.

— Будет зависеть...

— От чего же, во имя Господа?

— От того, как и почему.

— Снова загадки, конгрессмен?

— Не для меня. — Эван внезапно встал. — Вытащите меня отсюда, Деннисон. И еще, так как я не могу поехать домой, ни в Вирджинию, ни даже в Колорадо, без того, чтобы меня не завалило, может ли кто-нибудь из этого курятника снять для меня домик или коттедж за городом на другое имя? Заплачу за месяц или за сколько понадобится. Мне нужны всего несколько дней, чтобы во всем разобраться до возвращения в офис.

— Об этом уже позаботились, — вдруг сообщил глава президентского аппарата. — На самом деле это идея Дженнингса — спрятать вас на конец недели в один из стерильных домов в Мэриленде.

— Что еще за стерильный дом? Пожалуйста, говорите на языке, который я понимаю.

— Объясню так. Вы — гость президента Соединенных Штатов в месте, которое невозможно найти, то есть зарезервированном нами для людей, которых мы хотим спрятать. Это совпало с моим обдуманным мнением, что Лэнгфорду Дженнингсу следует сделать первые публичные заявления о вас. Вас здесь видели, и пресса об этом дознается. Сие так же точно, как то, то у кроликов рождаются крольчата.

— Вы автор сценария. Так что мы говорим, то есть что вы говорите, поскольку я в изоляции?

— Все просто. Обеспечивается ваша безопасность. Это первейшая забота президента после того, как он обсудил с экспертами меры контртеррористической деятельности. Не волнуйтесь, наши писаки выдумают что-нибудь такое, от чего женщины будут рыдать, а у мужчин возникнет желание выйти и пройтись парадным маршем. А поскольку Дженнингсу в таких случаях принадлежит последнее слово, он, вероятно, создаст какой-нибудь избитый образ могучего рыцаря «Круглого стола», который заботится о храбром юном брате, выполнившим общую для них опасную миссию. Вот проклятие!

— И если предположение об ответных мерах хоть сколько-нибудь правдиво, это сделает меня мишенью, — добавил Кендрик.

— Было бы чудесно, — отозвался Деннисон.

— Позвоните мне, когда решите насчет этой Рашад.

* * *

Эван сидел на кожаном стуле с высокой спинкой в рабочем кабинете впечатляющего стерильного дома на восточном побережье Мэриленда, в городке под названием Синуид-Холтоу, в залитом прожекторами парке с ружьями на изготовку стража охраняла каждую пядь территории.

Кендрик выключил телевизор. Только что он в третий раз просмотрел запись внезапно созванной пресс-конференции президента Лэнгфорда Дженнингса, касающейся конгрессмена Эвана Кендрика из Колорадо. Пресс-конференция оказалась еще более возмутительной, чем предусматривал Деннисон, поскольку была переполнена выворачивающими душу паузами, сопровождаемыми постоянными, хорошо отрепетированными ухмылками, которые так очевидно передавали скрытую гордость и взрыв чувств. Президент опять говорил общие слова и ничего конкретного, за исключением одного: «До тех пор, пока не будут предприняты все надлежащие меры безопасности, я попросил конгрессмена Кендрика, человека, которым мы все так гордимся, побыть в защищенном уединенном месте. Вместе с тем настоящим я строжайше предупреждаю. Если где-либо трусливые террористы попытаются совершить покушение на моего хорошего друга, близкого соратника, человека, на которого я смотрю как на своего младшего брата, вся мощь Соединенных Штатов — на земле, на воде и в воздухе — обрушится на определенные анклавы тех, кто несет за это ответственность». Определенные? О Боже!