На распутье

Сапега, ощетинясь, налетел на него, как коршун, — он даже схватился от злости за саблю:

— Если ты так умен и храбр, то учини вечную славу Польскому королевству! Ты погубил немало рыцарей под стенами монастыря.

Лисовский, с повязкой на одном глазу, стал меж ними, примиряя:

— Нам, гетманы, лаяться ни к чему: далибуг [48] , мы сделали тут все, но русские собаки оказались много выносливее, чем мы думали о них в Польше!

Ворота Троицы, как было уговорено с Голохвастовым, так и не открыли. Сапега, сильно надеявшийся на изменников в русском стане, чувствовал себя посрамленным перед Лисовским и паном Хриштофом, которым дал слово, что нынешним днем они возьмут монастырь.

48

Далибуг — ей-богу.

— На севере тоже тушинцев бьют, — сказал пан Хриштоф, все знавший, что делалось в Московии, — особо вреден нам племянник царя, Михаил Скопин. Пан Будзило, по сведениям, покинул Ярославль.

— Кажется, воевода Скопин сумел уговорить послов Карла? — сказал Лисовский.

— Король Карл хочет загрести жар чужими руками: поживиться в России, тогда как кровь в этой дикой земле проливаем мы, поляки! — сказал разгневанно Сапега. — Москалям он поставит таких вояк, что мы их всех перебьем в первом бою. Но это будет хорошая наука Шуйскому: война с Польшей ему дорого обойдется!

— Есть сведения, что крымский хан Джанибек двигается к Москве. Татары помогут нам сломить русских. Но помеха нам — наши же радные паны, и в первую голову гетман Жолкевский и эти в сенате, — проговорил с раздражением Сапега. — Павел Пальчовский тысячу раз прав, когда пишет, что шляхта безо всякого труда может подчинить богатые земли москалей, быстрее испанцев, захвативших Новый Свет.

— Гетман Жолкевский надеется на унию [49] , — заметил с сарказмом пан Хриштоф, — воротившиеся из Москвы послы, как я знаю, советуют королю заключить со знатным боярством династический союз.

49

Уния — союз, объединение государств, церквей и т. д.

— Какая уния, когда Россия едва ли не в наших руках! — воскликнул гневно Сапега. — Надо брать Смоленск. Шляхта в сенате, а с ними вместе и гетман Жолкевский — это сановитое стадо тупиц, у которых заплыли жиром мозги. Они слепцы и трусы!

…К воеводе Григорию Борисовичу Долгорукому и архимандриту Иосафу и еще трем стрелецким сотенным, стоявшим возле порохового погреба, подошел пономарь Иринарх, в кожухе и с лопатистой бородой.

— Было видение. Мне явился святой Сергий. Вот с места не сойти — говорю сущую правду! — перекрестился Иринарх.

— Говорил с тобой чудотворец? — спросил Иосаф.

— Изрек он, что пошлет гонцами трех иноков на конях в Москву. И те гонцы явятся к царю, и скоро нам будет подмога.

— Не удержим, пономарь, монастырь, — заметил Долгорукий, — то и подмога выйдет, что мертвому припарки. А без подсобленья нам удержаться тяжко будет.

На другой день посадские люди действительно видели троих всадников-иноков на худых конях, въехавших с северной стороны в Москву.

Вскоре же стало известно, что воевода Скопин с ратью подходит к Москве. Известие это достигло и до осажденных, в монастыре ободрились. Святой Сергий подсоблял им. Архимандрит Иосаф, воеводы и прочие сидельцы, как только услыхали вести об изгнании литвы из Переяславля, «мостяша пути трупом нечестивых», сумели под покровом ночи отправить к князю Скопину нарочного, которому Долгорукий наказал:

— Передай князю Михайле Васильевичу, чтобы, много не мешкая, шел к нам на выручку!

XXI

Помощь шведов до самой весны 1609 года оставалась лишь посулой. Несмотря на то что в январе король Карл IX сообщал в Новгород о посылке войска, — в грамоте его говорилось о защите их «древней Греческой Веры, вольности и льготы» и желании не дать извести «славный российский род», — шведов прождали всю зиму. До весны воевода Михайло Васильевич Скопин-Шуйский не мог начать широких наступательных действий против тушинского вора и рыскающих по центральной России его гетманов. Дело ограничилось стычками, которые не могли ни к чему привести.

В конце марта на Новгород двинулись полковник Кернозицкий с литовскими людьми. Они с ходу взяли Тверь и Торжок, приближались к Новгороду, норовя переправиться через Мету. Получив это известие, князь Скопин собрал военный совет.

— На тот берег Кернозицкого никак пускать нельзя. Сейчас же слать отряд под Бронницы. — Скопин обвел всех взглядом, остановил его на новгородском воеводе Татищеве, тот посунулся вперед с тем нетерпением, которое говорило, что он рвется в битву.

— Я стану в голове, — сказал с жаром Татищев. — Ты меня, Михайло Васильевич, знаешь: я готов положить живот за родную старину!

— Так сему и быти, — согласился Михайло Скопин. — Чтобы ни одного наемника и ни одного подлого русского, предавшегося самозванцу, не перешло мост через Мету! Не жди, Михайло Игнатьевич, утра, выступай теперь, а как рассветет — ударь по Кернозицкому.

— Я привезу, князь, тебе его голову, — пообещал Татищев.

Но наутро трое новгородцев, явившись к Скопину, обвинили Татищева в измене.

— Ежели не подтвердится — вам не сносить голов! — сказал им воевода. — Михайло Игнатьич не убоялся первого самозванца и Сапеги. Глядите!

По Новгороду забурлили слухи… На площадь высыпал народ. И как только Скопин бросил: «Воеводу Татищева обвиняют в измене», закричали:

— Смерть ему!

Скопин не успел ничего проговорить в защиту воеводы. Толпа вдруг с ревом ринулась на Татищева, его сбили с ног и стали топтать с такой ненавистью, как будто им попался сам дьявол. В один миг от воеводы осталось безобразное месиво. При виде крови все вдруг ужаснулись тому, что сделали. Какое-то время стояли молча над изуродованным трупом. Зароптали:

— Что ж, тоже христианин был. Чай, учинили не по-божецки…

Скопин похоронил его тело в Антониеве монастыре, и, когда зарыли, какой-то старец воскликнул:

— Боже милосердный, как опасна на святой Руси смута: способна затмить разум даже мудрых!

Кернозицкий подошел вплотную к Новгороду, собрав основные свои силы у Хутынского монастыря. Воевода Скопин с отчаянием искал выхода: отбиться от поляков не было никакой возможности! Тщетно глядел он на север — шведы все еще не показывались.

…Весна 1609 года занималась слякотная, ранняя, пустоглазая, а воевода Михайло Скопин чувствовал себя загнанным в мышеловку. Скудно отпраздновали святую Пасху, хотя службы в храмах шли с обычной торжественностью. На оборону города встали все — от мала до велика, но не хватало ни пушек, ни пищалей, даже злости — и той не было. Изолгавшийся царь ни в ком не вызывал желания положить за него жизнь.

Но пошел слух по Новгородской земле, что поляки подходят к Новгороду, и народ стал подходить на выручку городу: привел тихвинцев Степан Горихвостов, следом за ним показались крепкие мужики, кто с вилами, кто с дубинами, из заонежских погостов во главе с Евсеем Резановым. Несколько человек из них попались литовцам. Кернозицкий допрашивал и пытал взятых в плен мужиков, те не знали счету и заявили, что в помощь Скопину пришла громадная рать, — поляки испугались и поспешно отступили от города.