На районе

Когда засыпал в своей кровати, представлял, будто спасаю сестру из рук жениха и увожу ее в горы, где никто не сможет нас достать, где мы будем жить-поживать, а Фатима каждый вечер будет читать мне самые волшебные сказки.

Моя сестра долго собиралась к никаху. У нее было много времени, чтобы подумать и понять, что ничего сделать уже нельзя, чтобы надеть на голову косынку и больше никогда не снимать ее. Моя сестра долго собиралась к никаху…

Две татарские притчи

В электричке

Майя-апа с большой осторожностью переступила с перрона в электричку. Она уже давно все делала долго, основательно и с осторожностью. На Казанском вокзале, как и во всей Казани, было ранее утро. Первая электричка улыбалась свежими с ночи стеклами окон. Людей было немного, а те, что были, собрались в двух первых вагонах, как приличествует всем социальным существам. Майя-апа вошла одной из последних и заняла место у окна чуть в отдалении от всех. Через несколько мгновений, за пару минут до отхода поезда, к ней подсела еще одна женщина – как бы сказала Майя-апа, интеллигентного вида, а напротив устроилась мама с ребенком-подростком.

Электричка дернулась и поплыла по рельсам. Вокзал качался, как на волнах, и убегал все дальше и дальше. Люди друг на друга старались не смотреть. Так всегда бывает в первые мгновения совместных поездок, посиделок незнакомых людей, которые все же всегда и всюду стараются держаться вместе.

Майя-апа глядела на свои руки – маленькие руки маленькой татарской женщины – и вспоминала, как ее дочь как-то тянула ее за подол платья и громко просила купить ей квасу, а потом протягивала свои детские пальчики за стаканом, прихлебывала и хохотала, потому что квас «шевелится в животике».

«Какие бы сейчас ручки у моей Неллечки были?» – думала Майя-апа и сжимала пальцы, стараясь скрыть даже от самой себя все их бессилие и всю их старость.

Мысли ее прервал мальчик. Он жаловался матери:

– Мама, пить хочу.

Майя-апа окинула мать с ребенком взглядом. Что-то странное было в их разговоре. Они смотрели друг на друга не отрываясь, и руки все время показывали какие-то знаки. Мать молчала. В ее глазах был испуг. В ее глазах была необходимость бежать без оглядки. Мальчик четко произносил слова и показывал, постоянно показывал пальчиком себе в рот.

– Пить.

Мать печально покачала головой.

Тогда Майя-апа порылась в своей хозяйственной сумке и вытащила оттуда бутылку с темным напитком. Это был квас. Хороший квас из бочки. Еще холодный. Бутылка без этикетки с запотевшими стенками.

– Возьми, – сказала бабушка.

Мальчик взял в руки бутылку, и через несколько секунд с квасом было покончено.

«Как же долго он пить хотел, бедняжка!» – думала Майя-апа и смотрела на эту парочку уже не отрываясь.

А паренек поставил бутылку на пол, поблагодарил бабушку и прижался к матери. И в этом жесте тоже было столько всего бессильного.

– Вкусный квас, – сказал он.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросила Майя-апа, повинуясь какому-то скорбному чувству долга.

– Дима.

– А маму твою?

– Оля.

Мать мальчика, уже улыбаясь, слушала этот разговор, потом раскрытую ладонь приложила к груди, слегка наклонила голову и взглядом поблагодарила бабушку.

– Далеко едете? – спросила Майя-апа мать парня.

Та кивнула.

– За Арск?

– Кукморка! – крикнул мальчик и засмеялся.

Видимо, его веселило название деревни. А Майя-апа поняла, что ехать им еще долго, несколько часов. Ее билет стоил меньше пятидесяти рублей, а билет до Кукморки, должно быть, около сотни. Так Майя-апа все еще училась считать расстояние в рублях.

Еще через полчаса женщины разговорились. Мать закрывала уши и рот руками по очереди, что должно было означать: «Не слышу, не говорю», а мальчик объяснял, что мама его все понимает, главное – четко произносить слова и по возможности использовать язык жестов. Это было на удивление легко.

– А где ваш папа?

Глухонемая женщина сжимает руки, прикусывает губы и отворачивается.

– Он был плохой, – строго произносит мальчик.

– Бил? Хулиганил?

Кивок. Женщина машет рукой в сторону от себя и снова отворачивается: прогнали, значит.

– Что же делать теперь будете?

Женщина пожимает плечами и придвигает к себе сына, кладет руку ему на голову. Жить будут, значит.

В вагон входит кондуктор. Начинается процедура проверки билетов. Обычно в такой ситуации настораживаются все, даже те, у кого билет есть. На некоторое время затихают начавшиеся было разговоры, люди хмурятся, отодвигаются друг от друга и начинают судорожно доставать из карманов и кошельков билеты или деньги для оплаты. Затих разговор и в этом углу. Женщины зажали в руках бумажки и стали ждать, когда их проверят и кондуктор взглядом патологоанатома оценит внешний вид каждого пассажира. Вскоре подошла грузная женщина – как полагается, с чрезвычайно неприветливым лицом. Она неподвижно и немо стала напротив сидений и сложила руки крест-накрест на груди. Поза загробного судии.

Майя-апа и сидящая с нею рядом женщина так же молча и не глядя ни на кого показали свои билеты.

Кондуктор перевела взор на мать с ребенком. Глухонемая достала из кармана билетик.

– А у ребенка билет есть? – раздался резкий голос кондуктора.

Мать покачала головой: «Нет билета».

– Оплатите тогда за него, – начала нервничать кондуктор.

Женщина терла друг о друга большой и указательный пальцы обеих рук и делала отрицательный жест: «Нет денег».

– Нет уж. Оплатите за проезд немедленно.

Глухонемая качает головой и пожимает плечами.

– Вы что же, думаете, раз глухонемая, так теперь за проезд и платить не нужно? Может, мне вас пожалеть еще? Меня бы кто пожалел! – кондуктор щурила глаза и зло ухмылялась, напирала всем телом на женщину с ребенком.

В вагоне многие почувствовали себя неуютно, отводили глаза или, наоборот, смотрели пристально. Майя-апа ощутила, как кровь ударила ей в голову, как руки сжались, как ярко-красный гнев поднялся откуда-то из глубины. При ней унижали человека, мать с ребенком, – это было выше ее сил.

Женщина «интеллигентного вида», что сидела рядом, поднялась и прямо посмотрела на кондуктора:

– Уходите. Не видите, что вы и так натворили дел? Раньше фашисты над нами издевались – а теперь вы?! Уходите отсюда!

– Как вам не стыдно? – тихо спросил старичок, сидящий напротив через проход.

Кондуктор махнула рукой и ушла. Почла за благо не связываться с вагоном филантропов (никто из которых, правда, за мальчика не заплатил).

Глухонемая долго нервничала, потирала руки, ломала пальцы, смотрела на сидящих вокруг людей с болью и пыталась что-то сказать, но ее уже никто не понимал. Пассажиры успокоились. Майя-апа, которой скоро надо было выходить, гладила мать по колену и успокаивала ее: «Она ушла, эта женщина… ушла… не переживай».