На самом деле

Роосма М. Я. Образование нитрозодиметиламина при квашении огурцов / Роосма М. Я., Херне В. А., Уйоу Я. А.// Сб. тез. докл. V Респ. съезда эпидемиологов, микробиологов, инфекционистов и гигиенистов ЭССР. — Таллин, 1982. — С. 25–26.

Квадратные скобки, которые надлежало активно использовать, имелись только в латинской раскладке клавиатуры, точки и запятые в ней и в русской клавиатурах не совпадали, а Андрей ссылался как на наши, так и на иностранные источники и книги. В результате раскладку, как мозги, уже почти привыкшие к слепой русской печати, приходилось все время переключать. Чем чаще Андрей это делал, тем чаще путал клавиши, ставил запятую и косую линию вместо точки. От этого он нервничал и жалел, что стал ученым. В результате опечаток становилось все больше. Воспроизведение правильной последовательности сокращений, символов и знаков препинания было необходимым условием для допуска к защите, рецензент или въедливый чиновник мог придраться к ошибкам в сносках. Без соблюдения правил ГОСТа работа ровным счетом ничего не стоила. Андрей правил сноски до половины четвертого утра. Около двух часов Андрей, чья голова, казалось, вот-вот лопнет, снова выпил кофе с анальгином и сказал себе: «Неужто ленинградцам в 41-м было легче? Они продержались почти три года. Значит, и я продержусь!» Он умыл лицо холодной водой и дрожащими руками продолжал печатать, исправлять и снова мазать мимо клавиши.

— Зря ты парился, — сказал Андрею на следующее утро Ваня. — Ну, по крайней мере, с архивными источниками. Проверить-то не смогут!

— Как не смогут?

— Ты не в курсе?

— Нет. А что, собственно, случилось?

Ваня усмехнулся. Как интеллигентный человек, налил немного пива в одноразовый стаканчик и сказал значительно, без спешки:

— Да сгорел архив-то. Вот чего.

— Сгорел? Наш? Областной? — всполошился собеседник, живший эти дни в эпохе Петра Первого, поэтому не знавший, что творится в городе. — Нет, скажи, что, правда? Весь архив?

— Не весь. Только хранилище. Как раз то самое, в котором хранятся документы восемнадцатого века. Не завидую Полинке Рысаковой. Хе-хе… С темой ей придется распрощаться.

Андрей прожевал сухарик и задумался. Выходит, он является последним, кто работал с документами той эпохи. Ну, прямо как Татищев, процитировавший однажды летопись, впоследствии погибшую, и сам ставший источником! Ему теперь и верят, и не верят: как узнаешь, может быть, он ее придумал?

Неожиданно он вспомнил письмо, над которым работала та девушка, письмо, где некий Прошка сообщал царевне Софье, что Петра подменили. Тоже, стало быть, сгорело? И никто так и не понял — подлинник это или нет.

Друг как будто услышал его мысли:

— Ходят слухи, будто там нашли очень странный источник.

— Знаю! Якобы государь ненастоящий. Староверы, видно, баловались.

— А, ты тоже слышал? Как же, интересно, если ты целый день из дома не выходишь? Вчера на факультете ни о чем другом не говорили. Все только и обсуждают, что это удивительное письмо! К кому ни подойти, все говорят про Прошку с Софьей! Ты, как, веришь?

— Нет, конечно. Говорю же — шутки староверов.

— А мне как-то…

— Ой, Иван, вот только ты не говори мне, что считаешь эту липу достоверной!

— Те, кто видел письмо, говорят, что очень… хм… натурально все смотрелось.

— Мало ли чего там говорят! Я это письмо тоже видел. Мне ты веришь?

— Все равно теперь уже никто и никогда правды не узнает.

— Иван! Скажи: ты что, не веришь мне? Я, что, в таких вещах, по-твоему, не разбираюсь?

— Конечно, разбираешься, но ведь и остальные не дураки!

— Черт побери! Я не знаю, дураки или не дураки, но эта писулька не может быть настоящей, ты понимаешь, ну просто не может!!!

— Интуиция пока что не внесена в список источниковедческих методов. А вот что касается описываемых в тексте реалий, почерка, бумаги и остального…

— Ну это же чу-у-у-ушь!!! — застонал Филиппенко.

— Для того, чтобы делать подобные заключения, у вас, уважаемый коллега, все-таки недостаточно оснований!

Андрей заскрипел зубами. Вероятно, аспиранты бы поссорились, не будь Иван столь умным, чтоб тотчас же сменить тему разговора.

— А в курсе ли ты, Андрей, относительно того, что сказало следствие о поджоге?

— Это был поджог?

— А как ты думал? Все подозревают, что подожгли как раз из-за того письма… — Делая уступку товарищу, Иван добавил: — Ну, поддельного. Его хотели уничтожить.

— Да кому оно нужно!?

— Нужно кому-то. ФСБ интересуется. — Иван налил второй стаканчик, пока его друг осмысливал такой нежданный поворот этой истории. — Говорят, в ФСБ взялись за это дело. Значит, о письме узнали наверху. И, видимо, подделкой не считают.

— Бред какой-то!

— Нет, бред сейчас начнется! Обнаружилось, что в день поджога в архив пришел тип с поддельным отношением. Он изучал письмо. Некий Дроздов. С такой, знаешь, огромной бородищей — составили его фоторобот. И ты знаешь, друг мой, кого он напомнил фээсбэшникам?

— Кого?

— Да тезку твоего!

— Филиппенко? — Рот у Андрея открылся сам собой.

— Да, его, голубчика!

Злорадно усмехнувшись, Ваня, видимо, представил, как этот фальсификатор и гнусный клеветник в конце концов получит по заслугам.

— Прикинь, он сейчас в розыске!

— Блин… Что ж это, выходит, Филиппенко сжег архив?! А на фига?

— Не знаю. Может, чтобы оправдать свое вранье? Вообще, какая разница? Главное, что ему наконец-то надают по одному месту!

Андрей порозовел и оживился:

— Да, за это надо выпить! Ну что, возьмем еще по пиву?

Глава 14

Начался новый учебный год, Боря Новгородцев начал учиться на третьем курсе. Он увидел девушку из читального зала внизу, у гардероба. Она болтала с кем-то сидя на скамейке. Пришло в голову, что, она скорее всего, уже перешла на пятый. Это значит, в универ теперь будет приходить редко, а потом вообще исчезнет из него. Борис думал об этом целую неделю. Он должен что-то предпринять. Хотя бы попытаться. Сделать шаг к своей мечте — для самоуважения, чтобы впоследствии не терзаться из-за упущенной возможности.

Борис был виноват в том, что он своей подделкой ввел в заблуждение дипломницу, поставив под вопрос ее защиту, а возможно, и всю дальнейшую карьеру.

Словом, он решил написать девушке письмо.

На доску с расписанием занятий студенты иногда прикрепляли записки: «Толе, 303», «Паша Николаев!!!», «Ирине Т., 4 курс». Боре этот способ показался наилучшим — ведь написать намного проще, чем сказать что-либо лично. Он долго мучился, сочиняя признание, измарал кучу черновиков. Думал даже написать письмо чернилами, которые сделал для поддельного письма, изготовить какую-нибудь куртуазную эпистолу в стиле восемнадцатого века. Но потом решил, что лучше не рисковать, чтобы не показаться неискренним.

На листке для принтера формата А4 Боря качественной ручкой (но не гелевой) старательно, красиво (но и не каллиграфически, а вроде бы небрежно, чтоб честней смотрелось) написал:

«Милая А.! К сожалению, я не знаю Вашего имени: мне известна лишь его первая буква. Ее, как и Вашу фамилию, я нашел в архивном требовании: несколько недель назад Вы изучали рукописи, а я нес повинность в хранилище. Да, я очень мало знаю о Вас — но зато часто думаю. Вряд ли Вам что-то скажут моя внешность или фамилия, хотя мы учимся на одном факультете, и я часто с радостью встречаю Вас в его коридорах. Для меня Вы самая красивая, самая нежная, самая загадочная. Ответьте мне, пожалуйста. Я счастлив был бы любой весточке от Вас».