На самых дальних...

Шел о д и н н а д ц а т ы й д е н ь войны.

Они в последний раз поднялись на Стояновский кряж. Перед ними с севера на юг простиралась почерневшая, выжженная земля. И по ней, подобно серой гадюке, настороженно скользил Прут. Два черных провала с обломками разрушенных мостов метили реку.

Их было шестнадцать. Шестнадцать из шестидесяти трех, начавших войну у молдавского села Стояновка. Взгляд каждого из пограничников был прикован к клочку обожженной, истерзанной земли, который в их памяти навсегда оставался «Береговой крепостью», к шоссейной насыпи, укрывшей их погибших товарищей, к границе, которую они оставляли с болью в сердце и мысленно поклялись вернуться сюда. Они еще не знали, как долог и труден будет тот путь, какой ценой придется им заплатить за него, кто из них сложит голову в предгорьях Кавказа, у стен Сталинграда, на Курской дуге, а кто дойдет до Вены и Берлина…

Этого они знать не могли.

Впереди было еще 1407 дней войны…

Вечер. Догорает, садится за рекой отпылавшее за день щедрое молдавское солнце.

Мы с лейтенантом Михальковым не спеша обходим территорию бывшей «Береговой крепости», подолгу задерживаемся у обвалившихся, заросших травой окопов и траншей, разрушенных, а некогда грозных, неприступных дзотов, у насыпи, у противотанковых рвов. Тянет от реки прохладой, но земля еще пышет жаром, и вместе с ним исходит из нее густой, терпкий запах. Неподалеку от казармы старой заставы, а точнее, того, что от нее осталось, под сенью раскидистого орешника и щедрого яблоневого сада, мы останавливаемся с ним у скромного белого обелиска. На нем написано:

«ЗДЕСЬ В ПЕРВЫЕ ДНИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ МУЖЕСТВЕННЫЕ ПОГРАНИЧНИКИ ЗАСТАВЫ СТАРШЕГО ЛЕЙТЕНАНТА ТУЖЛОВА В. М. СТОЯЛИ НАСМЕРТЬ, ЗАЩИЩАЯ СВЯЩЕННЫЕ РУБЕЖИ СОВЕТСКОЙ РОДИНЫ ОТ НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ.

ДОБЛЕСТНЫЕ ВОИНЫ ЗАСТАВЫ В ТЕЧЕНИЕ И ДНЕЙ В ЖЕСТОКИХ НЕРАВНЫХ БОЯХ УНИЧТОЖИЛИ СВЫШЕ 1000 ГИТЛЕРОВЦЕВ.

ЗА МУЖЕСТВО И ОТВАГУ, ПРОЯВЛЕННЫЕ В БОЯХ, ПРИСВОЕНО ЗВАНИЕ ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА А. К. КОНСТАНТИНОВУ, В. Ф. МИХАЛЬКОВУ, И. Д. БУЗЫЦКОВУ».

Мы молча стоим перед обелиском, и каждый думает о своем. Я — о том, что встало передо мной из глубин памяти и пронеслось с ошеломляющей быстротой за одиннадцать дней того далекого сорок первого. Анатолий Михальков… О чем может думать начальник заставы Трех Героев Советского Союза, один из которых — родной ему человек, его отец? Смотрю на серьезное, чуть отрешенное лицо лейтенанта и вспоминаю наш недавний разговор. «Трудно нам, — говорил Михальков. — Застава наша — преемница «Береговой крепости». Ее героическую историю все здесь знают, а многие в Стояновке и помнят тех ребят. Вольно или невольно нас сравнивают с ними. Мы у всех на виду. Пройдет пограничник по селу — внимание к нему особое. Случится что на заставе — все село в беспокойстве, шлют делегацию: нужно ли чем помочь? Сами понимаете, все это нам надо оправдывать. Другими словами, быть постоянно начеку, отмобилизованными, готовыми к схватке…» Михальков, конечно, не говорит об этом, но ему-то, знаю, трудней вдвойне. Отца здесь, в Стояновке, хорошо знали, он часто приезжал сюда, в год своей смерти тоже… И даже чисто внешнее их сходство неспроста здесь подчеркивают: хотят его видеть таким же, каким был отец.

Догорал, заканчивался день. Долгий летний день.

Заканчивались пограничные сутки. Первые дни лейтенанта Михалькова самостоятельные, в качестве начальника заставы. И такие скоротечные. Михальков, как мне показалось, с сожалением посмотрел на часы. Лейтенанта можно было понять. День его командирства выпал ничем не примечательный. Вхолостую сработала ночью «система», а вместо нарушителей оказались обыкновенные кабаны. Утром — нелицеприятный разговор с директором совхоза по поводу кукурузного поля. Письмо шефам в Славянск. Встреча на мосту с румынским пограничным нарядом. Приглашение на свадьбу. Вот и все события. Конечно, ему бы хотелось, чтобы именно в этот день случилось что-то невероятное, выпало бы и на его долю испытание, которое хоть сколько-нибудь было соразмерно прошлому. Но ничего такого не случилось.

«А может, это и не самое главное? — мысленно спрашиваю я у молодого лейтенанта. — Может, значительно важнее то, чтобы тот же дед Таукчи и его односельчане каждое утро по заставе сверяют свою жизнь. И красный ее флаг в ясном голубом небе был для них как бы свидетельством того, что все на земле спокойно, все идет как надо. Может, именно в этом и заключена сегодня высокая миссия пограничной заставы Трех Героев Советского Союза, носящей в народе прежнее свое имя — «Береговая крепость».

ДОРОГА НА ТИХИЙ ОКЕАН Рассказ

Все-таки лучшее слово на свете — дорога, —

Честная, жесткая дружба с пространством земли.

П. Антокольский

1

Эта история началась с приходом на нашу заставу лесничего Семена Кочуганова. Было это осенью прошлого года, перед самыми заморозками, когда редко, но все ж таки раз-другой выпадет в нашей гнилой курильской погоде погожий солнечный денек.

До его появления у нас я твердо был уверен, что земля наша круглая, возраст у нее солидный и что белых пятен на ней больше нет. Этому меня учили в школе, потом в военном училище да и сам я читал немало. Правда, утверждают, что встречаются еще такие пятна в сельве реки Амазонки, где сравнительно недавно нашли какое-то дикое племя, живущее якобы первобытным укладом. Но туземцы тоже люди, я так считаю, и если по этой самой сельве ступала нога туземца, значит, ступала и нога человека. И выходило, что никакого белого пятна там фактически не было. Но это к слову. Так вот пришел Семен Кочуганов, невзрачный такой человечек неопределенного возраста, со шрамом на обветренном лице, и мое представление о мире в корне переменилось.

Вначале он, как водится, потолкался в сушилке, перекурил с нашими пограничниками, со многими из которых был хорошо знаком по прежним своим визитам, угостился в столовой обедом, а уж потом пожаловал к нам в канцелярию. Сел на предложенный майором Хобокой стул у торца письменного стола, с таинственным видом по очереди посмотрел на нас с начальником заставы, после чего полез в карман куртки и извлек оттуда засаленную, сложенную гармошкой карту-километровку. Разложив ее перед нами на столе, он спросил:

— Интересуюсь, Степан Ильич, сколько вы до комендатуры, извините, топаете? Семьдесят верст с гаком?

Хобока кивнул.

— А что?

— А я знаю, — в голубых глазах Семена сверкнула лукавинка, — как пройти за двадцать, в три раза, почитай, короче.

Мы втроем склонились над картой. Семен с видом доброго фокусника, мы с майором в качестве заинтригованных зрителей, для которых эти фокусы предназначены.

Дело в том, что правый наш фланг — из разряда непроходимых. То есть наши пограничные наряды по нему, конечно, ходили и регулярно несли службу, и неплохо несли. Но это был, как говорится, всем флангам фланг!

Если поверить на секунду в тот библейский миф, как бог создавал нашу землю, то легко можно себе представить, что именно здесь пролегал тот самый путь на Голгофу. Узкая кромка прибоя с нависшим над ней нагромождением диких, мрачных скал; путь, усеянный щебнем, сыпучей галькой, огромными валунами, пористой вулканической магмой. Добавьте к этому непропуски, подстергающие в самых неожиданных местах, участки осыпей, обходные тропы, по которым надо карабкаться, подобно скалолазу, — и в вашем воображении может возникнуть отдаленный образ нашего правого фланга. Отдаленный потому, что эту немую картину надо, опять же в воображении, еще и озвучить: артиллерийскими залпами прибоя, грохотом низвергающихся сверху водопадов, натужным пыхтением сольфатар, испускающих клубы желтовато-грязного пара и отравляющих берег зловонным запахом сероводорода. И надо быть по крайней мере человеком без комплексов, чтобы притерпеться к такой обстановке, выбросить из головы все эти страсти-мордасти и сосредоточиться на главном — несении службы. Потому как в нашем пограничном деле, как ни в каком другом, бытует известный принцип: где тонко, там и рвется. То есть где труднее пограничному наряду, там легче нарушителю.

Да, правый фланг — это наше мучение и наша гордость. Мучение потому, что опасность подстерегает здесь пограничный наряд буквально на каждом шагу, и его судьба в те несколько часов, которые он несет службу, выматывает нам с Хобокой все нервы. Ну, а гордость — гордость по той причине (тут нас просто распирало от патриотических чувств), что больше ни у кого в отряде такой достопримечательности нет.

Так вот, захваченные заманчивой перспективой втрое укоротить «нашу Голгофу», мы дружно склонились над картой, и заскорузлый палец Кочуганова широким, коротким ногтем старательно прочертил на карте извилистую линию от нашей «Керчи», между двумя вулканами, прямо к Тихоокеанскому побережью, где пестрел флажок погранкомендатуры.

— Вот, — шумно вздохнув от натуги и выпрямляясь на стуле, сказал Семен.

— Ну-ну. — Хобока улыбнулся. — Что ж это за дорога, которую мы не знаем?

— Да на вашем же участке. От третьей речки в аккурат и начинается…

Хобока недоверчиво покосился на карту.

— Не о той ли тропе ты толкуешь, Семен, что еще мой предшественник Рогозный искал?

— О той самой…

Пока они выясняли, что к чему, я подвинул к себе карту и увидел, что действительно от третьей речки легким штрихом была нанесена кем-то извилистая линия, которая точно выводила к океану. Не скажу, что она, эта дорога, решила бы все наши проблемы, но сама идея показалась мне в высшей степени заманчивой. Пройти тылом острова, где, может быть, никогда не ступала нога человека, найти дорогу, проложить, освоить, вычеркнуть это маленькое белое пятно на карте, оставить свой след, который (вполне возможно) могут назвать твоим именем. «Тропа Астахова» или «Астаховская тропа» — а что, звучит! Все это мгновенно пронеслось в моей голове, прежде чем я понял, что спор между Хобокой и Кочугановым разгорелся не на шутку.