На широкий простор

4

Весенняя теплая ночь только что окутала землю и раскрыла свои тайные чары, полные немного печальной красоты. Первые звезды замерцали то здесь, то там в бездонном небе, а из-за леса, словно залитого пожаром, поднималась круглая блестящая луна. Маленькие белые тучки выстилали ей дорогу легкой, прозрачной тканью и расступались перед ней, как бы омыв в ее блеске свои тонкорунные кудри. Пахла земля, щедро окропленная росой.

В селе слышались говор и песни. Веселые молодые голоса смело врезались в тишину ночи и бойко неслись к реке. Здесь они ударялись о высокий берег, отскакивали и бежали вдоль него по дуге луки, замирая за песчаной отмелью. В ложбине возле Немана дружно и звонко кричали лягушки. Было что-то смутное и печальное в простой и монотонной их песне, которая трогала душу тихой грустью и так полно сливалась с молодой задумчивостью весенней ночи. Село затихало. Изредка по улице брела одинокая фигура запоздавшего крестьянина. Только девчата еще не спали и пели песни, сидя на завалинках.

Накинув на плечи платок, Ганна, дочка Андрея Зазуляка, сидела одна на своей завалинке. Время от времени она вглядывалась в даль и вздыхала. Вскоре возле колодца показалась фигура человека, который важно шествовал посреди улицы. В этой фигуре нетрудно было узнать молодого лесника. И хват же этот лесник! Надо было видеть, как, надев свою куртку с костяными пуговицами и закрутив усы, шел он по улице, преважно выбрасывая вперед ноги, обутые в сапоги с блестящими голенищами. И ему, видно, казалось, что он подпирает головой небо и что на него дивится все село.

— Добрый вечер, Ганна! — проговорил лесник, подходя к дивчине и протягивая ей руку.

Ганна неохотно подала ему свою и тихо ответила:

— Добрый вечер.

— Что ж ты не приглашаешь меня посидеть? — снова сказал лесник, стоя перед дивчиной.

— Или ты очень утомился? Лежал небось, как вол, весь день.

— Разве только тех, кто утомился, приглашают присесть? — спросил лесник, покручивая ус. — Да и ты что, видела, как я лежал?

— Подумаешь, интерес какой — смотреть, как ты лежишь! — ответила Ганна и отвернулась.

Ну и девка! Уродилась же такая красавица… Теперь, когда свет луны упал ей на лицо, лесник с минуту стоял и не спускал с Ганны глаз.

— Может, ты, Ганна, ждала кого-нибудь?

— Известно, ждала.

— Кого ж ты ждала? Может, меня?

— Ой, голубе! Нужен ты мне, как мосту дыра!

Оскорбленный лесник притворился, будто не слышал ее слов, и, важно надув щеки — так делал писарь в лесничестве, — не спеша прошелся вдоль завалинки.

— А я хотел тебе что-то сказать, Ганна, да ты такая гордая паненка, что к тебе и не подступишься.

— Что же умного собираешься ты мне сказать? — со смехом спросила Ганна.

— Знаешь ли, что ты теперь у меня в руках? — неожиданно спросил лесник.

— Я в твоих руках? — Ганна удивленно взглянула на лесника.

В голосе его, в тоне, которым он произнес последние слова, послышалась угроза. Девушка слегка заволновалась. В предчувствии чего-то недоброго сердце ее заныло. Но, скрывая свою тревогу, она ответила:

— Что ты хвастун и высоко нос задираешь, известно всем. Да только я не крепостная твоя и нисколечко тебя не боюсь. Пристанет же человек, как смола, нигде не сыщешь от него покоя!

— Я не хвастун и носа не задираю. А если кто и задирает нос, так это ты. Только я пришел не ссориться с тобой, и тебе ссориться со мной никак нельзя. Ты знаешь, кто сегодня приезжал сюда?

— Землемер, кто ж еще?

— А знаешь ты, что сделали мужики с копцами, которые по его приказу были поставлены на границе?

— Вышвырнули вон, потому что им там не место.

— Ага, и ты такая же! А знаешь, по чьему наущению делали это мужики? Знаешь, кто первый притронулся к межевым знакам?

— А зачем мне все это знать? Да если бы и знала, тебе не сказала бы.

— Мне говорить не надо, я сам все видел и слышал. Меня-то они не приметили, не такой я дурень, как они. Так вот знай же: это работа твоего отца. Он уговаривал неразумных мужиков. И подумай теперь: за уничтожение межевых знаков сажают на целые годы в острог. Вот ты это и знай! Может, нос свой не будешь так высоко задирать.

Лесник говорил со злою насмешкой и тем временем все ближе подступал к дивчине. Он видел, что на сердце у нее неспокойно и что слова его били по самым ее чувствительным струнам. Несколько минут он молчал. Были мгновения, когда он еле сдерживался, чтобы не броситься к дивчине и не обнять ее крепко-крепко.

— Все, Ганна, зависит от тебя! Скажи мне хоть одно ласковое слово, взгляни на меня приветливо, и я от всего отступлюсь. — Говоря это, лесник наклонился к девушке и хотел обнять ее.

— Прочь! — крикнула девушка, высвобождаясь из цепких рук лесника. — Гад! — помолчав, добавила она.

Лесник отступил на шаг.

— Ну хорошо же! — сказал он.

5

С другого конца улицы тихо, словно тень, приближался высокий человек. Лесник узнал в нем Василя Подберезного, молодого красивого парня, и собрался было уходить, но передумал. «Этот журавль еще подумает, что я, лесник, испугался его». Теперь леснику очень хотелось, чтобы и Василь оказался замешанным в историю с межевыми знаками. О, тогда бы он сухим из воды не вышел! Не ходил бы таким козырем по улице, не шептался бы с Ганной целые ночи по темным уголкам, да и она не льнула б к нему, как лисица к земле в чистом поле, как гибкая трава-березка к стебельку ржи. Василь тоже не очень уважал лесника. Давно пролегла между ними тень неприязни и не раз уже сталкивались они, но пока что дело не шло дальше колких слов.

— Добрый вечер, Ганна! — сказал Василь приблизившись.

— Добрый вечер! Садись, Василь, — отозвалась Ганна и подвинулась, освобождая ему место возле себя.

Василь сел. Оскорбленный и злой лесник сидел поодаль.

— А, добрый вечер! — обернулся к нему Василь, делая вид, что только теперь заметил его.

— С каких это пор, Василь, глаза твои стали плохо видеть?

— А с тех самых пор, как ты начал носить сюртук с костяными пуговицами и сапоги с блестящими голенищами, — ответил Василь.

— А ты чересчур умен стал с тех пор, как снял лапти и надел отцовские сапоги. Видать, тебе мои костяные пуговицы глаза колют?

— Колют, брат. Я давно заметил: у кого ума нет, тот на себя спесь напускает.

Лесник поднялся. Пропустив мимо ушей слова Василя, он проговорил:

— Доброй ночи, Ганна!

— Будьте здоровеньки.

— Чем тут с Василем сидеть, пошла бы лучше батьке суму на дорогу сшила, — сказал лесник, отойдя шагов на пять, и засвистал какую-то польку.

— Свищи, свищи! — откликнулся Василь. — Пойди погляди, целы ли копцы, а то даром хлебом тебя кормят.

— Тебя поставить вместо копца, не так бы скоро вытащили — длинный, как шнур, — ответил лесник уже издали.

— Лучше сам стань там, пока место свободное! — крикнул вслед ему Василь и громко засмеялся.

Ганна и Василь несколько минут сидели молча.

— Что ты, Ганна, сегодня какая-то невеселая? — спросил Василь дивчину, положив ей руку на плечо.

— Это тебе так показалось, — ответила Ганна, опустив голову.

— Ой нет! Ну, взгляни-ка мне в глаза, — не отступался Василь и наклонил голову к Ганне.