На сладкое
Шрифт:
– Да, когда вы упали, я была уверена, что вам уже не подняться.
Динноталюц приосанился и, подмалевывая своей напыщенной глупости усы назидательности, произнес:
– Отравить человека куда как сложнее, чем лишний разок выпороть придворную даму.
– Откуда вы знаете?
– Но вы и сами...
– Нет, это была просто шутка!
– Положим. Но отчего тогда вы так взволнованы, если не сказать испуганы?
– Думаю, не только меня страшат люди, чья осведомленность переходит границы мыслимого.
"Пожалуй, пристрастное отношение Сафа к этой
– Великолепно! Выходит, моя осведомленность противоречит обычному порядку вещей, в то время как ваша - включена в него неотъемлемой частью? В таком случае, не были бы вы так любезны сообщить мне, что вам еще известно о моей супруге и о моих видах на ее вдовство?
– Вы нахал, вы чужеземец, и вы плохо понимаете, что такое Двор, раздельно произнесла Хармана и из уст Динноталюца против его воли вырвался нелепый смешок:
– А как насчет "южанина"? Умоляю вас, скажите "южанин".
– Южжжанин, - пожав плечами, бросила Хармана.
"Да, сомнений быть не может." - Подумал посол.
– "Те же шершни, тот же нос, тот же подбородок".
– Вы, наверное, всегда мечтали во всем походить на своего брата.
– До того, как он стал Гонцом - да.
– А сейчас?
– Сейчас об этом не стоит и мечтать, - с неподдельной досадой сказала Хармана.
– По-моему, вы преувеличиваете. Стоит ли печалиться, если он даже не в состоянии заткнуть рот какому-то шуту?
– А вы, милостивый гиазир Динноталюц, попытайтесь ненадолго вообразить, что человек, который представляется Сафом, на самом деле носит иное имя и занимает иную ступень лестницы Двора.
Хармана говорила вполголоса, заговорщически отведя глаза в сторону, и, если бы только она не назвала его Динноталюцем, посол усмотрел бы в таком поведении точный слепок с манер упомянутого ею Сафа.
Обнаружив эту удручающую, доселе незамеченную грань ее природы, Динноталюц пришел в смятение и, распростившись с планом овладения укрепленным лагерем неприятеля, над воротами которого была намертво прибита доска с девизом "Чужакам здесь не место", прикрылся ивовой плетенкой мальчишеской запальчивости:
– Зачем вы называете меня Динноталюцем? Этот человек - преступник, он предал мой город, он предал ваше государство, а я - нет, я - Нолак.
Хармана покачала головой.
– Из вас и вправду получается весьма посредственный подражатель и еще худший Нолак. Но, боюсь, мне придется с этим смириться.
– Видимо, из почтения к моим летам, сладенькая?
– съехидничал Динноталюц, укоряя себя за то, что не смог отказаться от такой сомнительной наживки, как намек на наличие сомнительной наживки, шелковичным червем облегающей крючок придворного вероломства.
– Нет,
из необходимости оберегать вас до того момента, когда возвратятся мой брат и его спутник.Посол не смутился видом голого крючка.
– И только?
– Не только. Еще я должна пустить в ход все свое женское обаяние, чтобы выудить из вас побольше секретов Ведомства.
– Я готов, - улыбнулся Динноталюц.
Чувствуя томительное головокружение, он взял первый попавшийся под руку кубок, наполнил его до краев (избыток вина в две спорых струйки сбежал на плотный шелк скатерти), собрался выпить, но, спохватившись, что в первую очередь следовало предложить вино даме, извиняющимся голосом спросил:
– Это ведь ваш?
Вместо ответа она протянула ему другой кубок. Динноталюц, желая с честью выйти из неловкого положения, отлил ей половину своего вина, пытаясь убедить себя в том, что Хармана не подумает ничего дурного, увидев в этом отголоске древних оринских обрядов не мужланство, но знак его готовности поделиться всеми тайнами Ведомства так же, как он поделился с нею хмельным напитком.
– У нас так не принято.
Динноталюц с сожалением подумал, что она усмотрела в его поступке именно мужланство, и в наказание за ее приземленность решительно сказал:
– А у нас не принято разглашать тайны Ведомства, - после чего залихватски осушил кубок до дна.
– По большому счету, в вашей помощи по этому вопросу здесь никто не нуждается, - парировала Хармана, вновь представая перед послом в обличье Сафа.
– Почему?
– Продолжила она, заблаговременно ставя вопрос, который появился у Динноталюца, но еще не был поставлен им в подобающе язвительной форме.
– Потому что гиазир Нолак сейчас сидит по правую руку от государя и, подозреваю, ведет с ним весьма просвещенную или, если угодно, просветительскую беседу.
– Вы говорите неправду.
– Говоря вам неправду, я бы обязательно волновалась грудью, как выражаются иные кавалеры. Этого, однако, не происходит и вам легче мне поверить, чем попытаться доказать обратное.
Если бы в это время все присутствующие за столом не встали навытяжку как гвардейцы на торжественном смотре, сдерживая довольное посапывание и сытую икоту, Динноталюц, наверное, не оставил бы желания опровергнуть утверждение Харманы и обвинить ее в голословности, но в нем победила непосредственность любопытствующего и он, оставляя в стороне их разговор, осведомился:
– Что происходит?
Прежде чем ответить, Хармана поправила прическу, встала, одернула платье и, поглядев на него свысока, пояснила:
– Государь покинул свое место. Мне кажется, сейчас он идет сюда в сопровождении моего брата.
Усилившееся головокружение и сопутствующая ему вялость удержали посла от следования всеобщему примеру, но не смогли притупить испуг перед перспективой встречи с императором, который, будь он хотя бы на четверть подобен своим подданным (а в том, что это именно так, посол не сомневался: "По собаке узнаешь и хозяина", - хмуро ухмыляясь, говорил конюх в их поместье), парой веселых шуток наверняка загонит его на погребальный костер.