На сопках Маньчжурии

Он сложил аккуратно папки в стенной сейф, запер его и опечатал. Проверив комнату и ставни на окнах второго этажа, выходящие на Китайскую улицу, Корэхито покинул здание штаба военного округа.

Его путь к гостинице «Ямато-отель» пролегал мимо здания полицейского участка. Над дверью висело полотнище с надписями на китайском, корейском, японском и русском языках: «Вход свободный!». И это неизменно вызывало улыбку на болезненном лице Тачибана. Сегодня Корэхито не до улыбок: простуда гнула его к земле. Голова словно налита свинцом. Но шёл он, как и подобает японскому офицеру, выпрямившись, придерживая правой рукой саблю в ножнах.

На каждом перекрёстке городских улиц — цудзи-блокгаузы. Из шпальных брусьев в два ряда. Пустоты заполнены гравием. Из амбразуры — обзор улицы. Тачибана контролировал возведение цудзи. В инструкции японского военного командования цель строительства указана витиевато:… «Для противодействия пагубным усилиям тлетворных, неразумных, заблудших элементов, к нашему прискорбию, существующих в сем мире, нарушить покой, благоденствие и счастье граждан империи Маньчжоу-Ди-Го, осиянной благодатью великой эпохи Сиова, простёршей свои лучи над божественной Ямато». И во всей надзорной службе Тачибана соблюдал жёсткий посыл: «Вы должны быть вечно благодарны Ниппон за её заботу о вас. Вы должны знать, что делают ваши соседи, и сообщать нам. Тогда благоденствие будет царить в государстве Маньчжоу-Ди-Го».

Квартира-номер Корэхито Тачибана находилась на втором этаже «Ямато-отель». Оборудована она была на японский манер. Дверь из коридора в номер обыкновенная. Далее — раздвижная дверца. Перед ней Тачибана оставил уличную обувь и заменил на комнатную. По деревянным ступенькам он поднялся в крохотную прихожую. Здесь же помещение с постелью и ночной одеждой. Он миновал эту комнату. Вошёл в раздвижную стенку — сёдзи из рисовой бумаги. Циновки на полу гостиной светло-жёлтого цвета. Крохотные столики. Игрушечный комод. Грелка — хибати. На стенках свитки с изречениями мудрецов древней Страны Восходящего Солнца. Картины. Потолок в виде камышового переплёта. От окна гостиницы внутренняя комната отделена сёдзи — дневной свет проникал сквозь рисовую занавеску. Отодвинув сёдзи, Корэхито вновь по ступенькам спустился к окну настоящего номера. Он как бы пометил родной очаг, потрогал перья тростника, свисавшего с потолка.

Омыв руки, Тачибана опустился за столик. Позвонил в колокольчик. Явился китаец в белой блузе, переломился пополам в ожидании приказаний. Корэхито распорядился подать ему скияки — тонко нарезанную жареную говядину, приправленную овощами и соевым соусом. И обязательное блюдо «Национальный флаг». В центре подноса с белым рисом выложены кружки красной моркови — флаг Страны Восходящего Солнца…

Корэхито не какой-то «собственник солнца», как русский эмигрант, который весь день бродит в поисках занятий и подачки, а с темнотой укладывается спать на тепловой трассе или, в лучшем случае, отправляется на ту сторону Модягоу в китайскую ночлежку или солдатскую казарму, а офицер императорской армии и может позволить себе питаться по своему вкусу, как приличествует капитану разведки генштаба воинов микадо.

Орудуя уверенно палочками, Корэхито разрушил белый круг на «Национальном флаге», пожевал крупинки риса. Маленькими глотками отпил из стаканчика горячее сакэ и с удовлетворением отметил тёплый ток, разливавшийся по телу, оттесняя озноб.

Разомлев от сытной еды и приятного сакэ «Белый журавль», Корэхито размышлял о положении в Харбине. Взвесив все «за» и «против», он уверовал в свои предположения: полковник Киото покровительствует армянину Наголяну только из корыстных побуждений! Капитал приносит дивиденды семейству полковника. При удобном случае, стоит, наверное, поделиться наблюдениями в разведотделе штаба Квантунской армии…

В контору нотариуса Труфанова вошли два китайских солдата в светло-серых одеждах и картузах с красными околышами. Замерли по обе стороны двери. Возглавлявший их офицер в серо-голубом мундире без позволения сел в кресло для посетителей.

— Нинь-хао! — Леонид Иванович вышел из-за барьера своего бюро, поклонился, стягивая с рукавов налокотники, отложил в сторону пенсне. — Чем обязан, господа?

— Как ваша драгоценная фамилия? — Офицер утробно рыгнул. У китайцев это считалось признаком хорошего тона: угостили, мол на славу!

Труфанов вырос и воспитался в обстановке харбинского общества и хорошо знал правила здешнего обихода. Ответил, как положено в данном случае:

— Моя дешёвая фамилия Труфанов, — И вновь наклонил голову.

— Игонян! — насупился офицер. — Твоя вредный! Ходи участок!

Перебирая в памяти встречи последних дней, вспоминая прегрешения минувшего, Леонид Иванович не находил в своём поведении ничего такого, что могло быть расценено властью как нарушение закона. Объясняться с офицером не стал: в полицейском участке всё выяснится! Задёрнул шторки среднего окна…

Накануне Труфанов рассчитал клерка-японца Никагомицу за нерадивость и слишком неумеренное любопытство. Нотариус заметил, что служащий заглядывал в тетрадки, оставленные отцом на сохранение и опрометчиво не закрытые им в сейф. Помощник оскалил зубы: «Русская собака, попомнишь меня!». Не он ли наплёл что-то японцам? Инспектор на Полицейской улице был хорошим знакомым Труфанову и нотариус полагал уладить недоразумение без осложнений. Но стража конвоировала его на Таможенную — там обосновались японские жандармы.

Шагали по середине Китайской улицы. По бокам — солдаты с короткими винтовками. Офицер двигался по тротуару.

Труфанову обычно нравилось толкаться в толпе, запружавшей улицы Пристани. Он чувствовал себя уверенно — город русского облика! Оазис России среди Захинганских плоскогорий, островок славянского духа на Сунгари. Добротные дома, слаженные умелыми руками. Церкви и храмы. Говор типично московский, «аканье» на всяком углу. И одежды европейского покроя. Всё это принималось Труфановым как незыблемая данность. Как в Чите или Подмосковье, или в Казани, где отец начинал службу священника. И вишнёвые палисадники с мальвами и георгинами, и дворики с запахами укропа и спелых яблок, и утренние перебранки соседок…

— Твоя ходи! — Солдат ткнул стволом задумавшегося нотариуса. Задержался офицер, зло зыркнув на Труфанова.

На пересечении Путевой улицы к Труфанову подбежал китаец.

— Капитана, где тут вода бросай? — Торопливо начал расстёгивать ширинку широких штанов: ему нужна была уборная! Труфанов узнал в спрашивающем хозяина фанзы возле Иверского собора, там некогда справлял службу отец.

— Цу! — крикнул офицер с тротуара.

— Ни на-бень куй? — семенил рядом прохожий, делая вид, что вот-вот обмочится.

— В зиндан ведут! Во шан зиндан куй! — Труфанов обрадовался: есть свидетель, который наверняка сообщит Наголяну о происшествии.

— Куня твоя еси? Сеза еси?

— Куня осталась дома. Девочка Нина.

— Шанго! Сё-сё, капитана! — Китаец свернул в подворотню и начал «вода бросай».

Скопцев возвращался в посёлок Модягоувку с угрюмым лицом. Ягупкин волынит: «Отчётные документы на проверке». В «Союзе резервистов» поцапался с мордастым чиновником из-за пособия и расплаты за дни отлучки из Харбина по делам сотника. Кинули гроши, как нищему. Наведался в артель грузчиков — новая осечка. За неявку на работу выхерили из списка!.. Ягупкин сперва наплёл напраслину насчёт измены и тут же лисой: «Славный сын казачьего войска!». Он, Платон Артамонович, сын русского купца, имевшего тысячи капитала, бродит по китайскому городу с протянутой рукой, уподобившись последнему попрошайке! Артельщики дали понять: с белогвардейским начальством якшаешься, вхож в клуб фашистов — разминёмся по-доброму!