На суше и на море. 1962. Выпуск 3

— Попятно. — Петр Андреевич обернулся к Домнушке и произнес так, будто увиденное в салоне нисколько его не удивило. — Оставайся здесь. Твое хозяйство.

…Широким трапом поднялись рыбаки в просторную штурманскую. Миновав ее, вошли в ходовую рубку. От большого стола поднялся высокий худощавый старик с темным острым лицом, одетый в тужурку с широким золотым шевроном на рукаве.

— Келтен! — представил его Джим Олстон. — Ричард О’Доновен.

Капитан, почти не сгибая длинной худой спины, опустил голову.

Петр Андреевич привычно вскинул руку к мокрой ушанке.

— Первый помощник траулера «Тамань».

Он обернулся к стоящим позади товарищам и по очереди представил их.

Морозов переводил бойко и лишь изредка запинался, останавливаясь взглядом на капитане «Гертруды», словно спрашивая, понимает ли тот его.

Каждый раз, когда называли новое имя, Ричард О’Доновен опускал темное лицо с синеватыми припухшими подглазницами и резкими морщинами по краям тонкого рта с бледными нечеткими губами.

— Я прошу вас снять экипаж, — перешел к делу Ричард О’Доновен. — Дальнейшая борьба за судно бесполезна. Мы потеряли ход, а вместе с ним и управление. Смещение груза достигло критической точки и, к сожалению, все еще продолжается.

— Как машины? — поинтересовался Петр Андреевич.

— Это, пожалуй, единственное, что осталось на пароходе в порядке, — ответил Ричард О’Доновен.

— Но не маловажное, — значительно вставил Морозов, уже тяготившийся выпавшей на его долю пассивной ролью переводчика.

— Что машины, если нет винта? — бросил капитан. — Жить пароходу осталось немного. Крен усиливается. Стоит ветру переменить направление, и «Гертруда» перевернется, как лоханка на ручье.

— А если переместить часть груза? — спросил Петр Андреевич и в поисках поддержки посмотрел на стоящего за капитаном старшего помощника.

— Вы предлагаете раскрыть трюм, — Ричард О’Доновен приподнял широкие густые брови, казавшиеся на его узком морщинистом лице чужими, приклеенными, — когда накренившаяся палуба обращена на волну?

— Есть же на пароходе лазовый люк? — настаивал Петр Андреевич.

— Ни один матрос не полезет в такую мышеловку, — устало возразил капитан. — Ни один. Если пароход перевернется, никто из трюма не вырвется. А в том, что он рано или поздно перевернется… нет никаких сомнений.

— Возможно, есть все же какие-то пути к спасению парохода? — Петр Андреевич настойчиво посмотрел на капитана, затем на старшего помощника. Говоря «пароход», он думал о беспомощных людях, лежащих в матросском салоне. — Надо осмотреть его, подумать.

— Подумать? — Лицо капитана сморщилось в слабом подобии улыбки. — Неужели вы полагаете, что я решил оставить судно… не думая? За трое суток шторма у меня было вполне достаточно времени для размышлений. — Он глубоко вздохнул и продолжал, с трудом выжимая из себя фразу за фразой. — Этот пароход я получил семнадцать лет назад. Я сплю и слышу, что делается в машинном отделении, слышу, кто стоит у руля. — Он помолчал и продолжал, отрывисто роняя слово за словом: — На судах компании «Меркурий» я плаваю неполных двадцать пять лет. Всего три месяца с небольшим осталось мне, чтобы получить пенсию и уйти на покой. Моя пенсия! Покой!.. Вы сами понимаете: компания не любит убытков. Да, да! За убытки пенсию не дают. Но на палубе почти шестьдесят человек команды. Люди боролись со штормом. Отчаянно боролись. Жизнью рисковали! Вы были в салоне. Видели. Пострадали лучшие люди экипажа. Штатные матросы! Остальные наняты в порту на рейс. Сброд. Завсегдатаи бордингхаузов. Положиться на них нельзя. Мне остается одно из двух: либо продолжать безнадежную борьбу с бурей, имея ослабленный экипаж, и в случае гибели судна ответить перед морским судом не только за «Гертруду», но и за людей, что погибнут вместе с ней… — Он запнулся и тяжело произнес: — Я не говорю уже о том, как ответить за них перед господом, собственной совестью и моими детьми.

«О своей жизни не думает, — с уважением отметил про себя Петр Андреевич. — Морская косточка!»

— Я хотел бы знать, что думает о положении судна старший помощник? — спросил он.

Джим Олстон выслушал перевод Морозова с неподвижным лицом и четко ответил.

— Капитан лично отвечает за пароход и груз, а потому любой мой совет неуместен.

С трудом скрывая досаду, Петр Андреевич отвернулся от старшего помощника.

— Вы ничего не сказали о втором «либо», — напомнил он капитану.

— Второе либо… — Ричард О’Доновен справился с охватившим его волнением и заговорил убежденно, твердо. — Надо позаботиться о спасении экипажа… Когда «Гертруда» потеряла ход, — продолжал он, не дождавшись от Петра Андреевича ни одобрения, ни возражений, — я запросил компанию: как мне быть. Вот ответ.

Ричард О’Доновен брезгливо, как нечто нечистое, поднял двумя пальцами смятую, видимо в гневе, радиограмму и подал ее Морозову.

— «Ричард О’Доиовеи! — читал Морозов. — Вы отвечаете за пароход, груз и экипаж…»

— Прошу прощения! — остановил Морозова капитан. — Сперва пароход, потом груз и в последнюю очередь экипаж. Это не случайно.

— «…Предоставляем вам право решать самому, как спасти доверенные вам компанией ценности и людей, — продолжал читать Морозов. — Действуйте в соответствии с обстоятельствами. О вашей пенсии мы помним, так же как и о пенсии Тони Мерча».

Капитан жестко усмехнулся и бросил радиограмму в ящик стола.

— Не может же компания радировать прямо: плевать нам на людей и на вас, почтенный Ричард О’Доновен. Сделайте все, чтобы спасти ценности. А чтобы я не колебался… напомнили о пенсии. — Он гневно сощурился, отчего синие мешочки под глазами набухли, стали тверже. — И я принял решение. Один раз за двадцать пять лет беспорочной службы моим хозяевам. Я отодвинул интересы компании «Меркурий» на второй план. На первом у меня жизни моих людей: хороших и беспутных, умных и идиотов. Все же это люди, черт возьми! Они хотят жить и имеют на это право. Тогда-то я и решил: бросить к дьяволу все и снять с этой развалины экипаж.

Слушая измученного бессонными ночами капитана, Петр Андреевич испытывал все более крепнущее желание сохранить пароход, а вместе с ним и пенсию этому мужественному старику с усталым морщинистым лицом и широкими мохнатыми бровями.

Петр Андреевич привычно, по-военному четко бросил руки по швам.

— Разрешите познакомиться с положением парохода?

— Это ваше право, — поклонился капитан. — Вы дали нам буксирный конец. Осматривайте «Гертруду». Принимайте любые меры, чтобы спасти судно. Быть может, вам повезет больше, чем мне. Желаю удачи.

Ричард О’Доновен показал на стоящего в стороне моряка.

— Вам поможет Тони Мерч. Боцман. Старый моряк! Знает каждый закоулок парохода. Тони начал службу на судах компании на два года раньше меня. Его имя также упоминается в радиограмме. Это единственный человек в экипаже, не считая меня, кто кровно заинтересован в спасении «Гертруды».

Петр Андреевич обернулся к Тони Мерчу и приветливо произнес одну из немногих знакомых ему английских фраз:

— О’кей, Тони!

Боцман «Гертруды» был полной противоположностью подтянутому холодноватому капитану. Невысокий, с могучим телом на коротких кривоватых ногах и приподнятыми широкими плечами, он походил на старого добродушного пирата из романов Стивенсона. Усиливала это сходство большая голова, черная, с густой проседью курчавая шевелюра и плотные, словно приклеенные бакенбарды.