На своей шкуре

Нет, говоришь ты. Об Урбане и иже с ним ты перестал думать много лет назад и советуешь мне поступить так же. Ничего нового это не дает.

Пожалуй, все-таки дает. Например, что Урбан и я имеем крохотную толику общего, крохотное связующее звено. У тебя когда-нибудь мелькала мысль, что смерть, возможно, еще и самое надежное укрытие? Что человека гонит к ней не отчаяние, а трусость?

Какого человека? Урбана?

Например, Урбана. Может, у него просто недостало мужества жить дальше. Трудновато бы пришлось, верно?

Но ведь цинизм всегда его спасал.

Да, долгое время. Но, как видно, не всегда. Та искорка надежды, что еще теплилась в нем, была его слабым местом, ахиллесовой пятой. Туда могло ударить роковое копье. Он упустил возможность вовремя убить всякую надежду. Чем себя и погубил.

Ей он однажды настоятельно это рекомендовал. А сам свой совет не выполнил, похоже, не сумел-таки выполнить. Надежда как слабое место. Он вроде бы именно так и выразился? В тот самый последний раз, когда они встречались? В фойе конференц-зала. Во время перерыва с роскошным буфетом, который должен был настроить их на вторую, решающую часть собрания, а ходом собрания, как выяснилось, дирижировал Урбан - такую проверку ему надлежало пройти. Было это после его оголтелой речи. Когда коридорчик, ведущий к туалету, и тот находился под бдительным надзором неприметных молодых мужчин. Ей бы следовало рассвирепеть, а она, увы, опечалилась. И вдруг нос к носу столкнулась с Урбаном. Она обронила что-то насчет спецагентов, в ответ он лишь пожал плечами: Не моя епархия.
– Купить нас хотите бутербродами с семгой, сказала она, он скривил уголки рта: Кой-кому из вас цена повыше. Она спросила, сам ли он написал текст своей речи, и он не задумываясь ответил: Нет. Во всяком случае, не все пассажи.
– Она спросила: Так надо?
– Да, сказал он. Так надо.
– Теперь, сказала она, вы стараетесь нас запугать. Если в результате мы получим хоть на десяток меньше голосов "против", дело того стоит.
– По-твоему, совершенно в порядке вещей клеймить позором и исключать людей, которые, как тебе известно, всего лишь требуют своих прав.
– Я этого не говорил, сказал Урбан.

Оказалось, что он, в общем-то, ничего не считал "в порядке вещей", или она за дурака его держит, что ли? Просто, когда на карту поставлен авторитет высшего руководства, необходимо делать все, чтобы решения принимались действительно в соответствии с их линией. Вот он и вписывает в свои выступления все, что они полагают правильным.

Но я, например, буду голосовать против, сказала она. И еще несколько человек тоже.
– Урбан, поджав губы: он это знает и весьма сожалеет. Может, они и мнят себя большими храбрецами, но на самом деле просто не видят дальше своего носа. Если б это собрание, наперекор всем опасениям, прошло дисциплинированно и по плану, они бы могли кое-что стребовать с руководства, сделать лишний шаг вперед на другом поле. Однако на это, увы, надежды нет, он пробует спасти то, что еще можно спасти.

А что еще можно спасти?
– спросила она.

Урбан ответил: Фасад. Хотя бы на время.

Значит, вот как, по-твоему, обстоит дело?
– сказала она, и он кивнул: Да.
– Она: И зачем же тебе нужен этот фасад?
– Чтобы прикрыть упорядоченное отступление, сказал он и спросил: Или ты предпочла бы беспорядочный крах?

Помолчав, она сказала: Ты ведь понимаешь, что это значит, когда можно выбирать только между ложными альтернативами.

Он понимал. И посоветовал ей наконец оставить надежду на невыполнимое, а тем самым и бесплодное сопротивление, которое, по всей видимости, основывалось на иллюзии, что она еще способна что-то изменить. Это ребячество.

Новый Мефистофель, сказала она. Искушение не бессмертием, а бездействием. По-твоему, стало быть, всё пропало.

Да, по крайней мере в эту эпоху. Она не годилась для нашего эксперимента. И мы тоже не годились, особенно мы. Только не надо говорить, что ей жаль. Жаль жертв, число которых наверняка еще возрастет. По сравнению с ними те несколько человек, кого придется исключить сегодня, вообще не в счет. Эти упадут мягко, сказал он не без горечи, могу гарантировать. Еще спасибо нам скажут.

Непримиренные, они вернулись в зал.

Поздно вечером она спрашивает у Коры Бахман, известно ли ей, что боль, какую испытываешь от утраты, есть мерило надежды, какую прежде питал. Кора этого не знала. Пройти по следам боли, безоружным, говорю я ей, ради этого стоит потрудиться. Стоит жить.

Кора целиком и полностью согласна. Мы опять держимся за руки, город скользит у нас под ногами, кое-что совсем иначе, нежели всегда. Кора говорит: Нам нельзя оглядываться назад, обеим нельзя. Я понимаю, и наконец-то мне открывается, кто она такая - вестница, что перехватывает еще не умершие души на пути в Гадес, отнимает их у нижнего мира и возвращает в царство живых. Вы справились, Кора, говорю я, а она полушутя роняет: Тяжелая была с вами работенка.
– Я знаю, ей пора оставить меня. Она выпускает мою руку и исчезает.

С горестным чувством я просыпаюсь. Ясное утро, Янина стоит возле моей койки и провозглашает, что нынче мы дойдем до окна. Восемь шагов, говорит она, теперь это вполне нам по силам. Возражений она не терпит. Когда мы уже у окна, входишь ты вместе с профессором. До сих пор секретные конференции? Нет, отнюдь. Они чисто случайно встретились у дверей моей палаты.

А теперь полюбуйтесь видом из окна, узнайте наконец, где вы все это время находились.

За окном - город, и сады, и озеро, большое, до самого горизонта, сверкающее на солнце. О том, как озера сверкают на солнце, написано великое множество стихов. Однако и в натуре это очень красиво, говоришь ты. Да, красиво, киваю я.

Не надо плакать, говоришь ты.

И это тоже, говорю я, строчка стиха.

[1] Перифраз первых строк "Песни духов над водами" Гёте: "Душа человека воде подобна...". Перевод Н. Вольпин. (Здесь и далее - прим. перев.)

[2] И.-В. Гёте. Фауст, ч. II, акт 5. ChorusMysticus. Перевод Н. Холодковского.

[3] Так называли узников гитлеровских концлагерей, потерявших волю к жизни и впавших в полную апатию.

[4] И.-В. Гёте. Символ. Перевод А. Кочеткова.

[5] Это эссе Т. Манна написано в 1905 г. и посвящено Ф. Шиллеру; ниже цит. в переводе А. Федорова.

[6] И.-В. Гёте. Божественное. Перевод Вяч. Иванова.

[7] Здесь и ниже цит.: И.-В. Гёте. К месяцу. Перевод А. Кочеткова.

[8] Перифраз из Гёте: Фауст, ч. I, сц. 3 ("Частица силы я, / Желавшей вечно зла, творившей лишь благое". Перевод Н. Холодковского.

[9] Ласло Райк (1909-1949) - венгерский политик, министр внутренних дел (1946), министр иностранных дел (1948); в 1949 г. осужден как приверженец Тито и казнен; в 1956 г. реабилитирован.

[10] Имеется в виду песня Ф. Шуберта "Липа" из цикла "Зимний путь" на стихи В. Мюллера. Перевод С. Заяицкого.

[11] Критическая точка, черта, за которой нет возврата (англ.).

[12] Не вполне точная цитата из стихотворения немецкого поэта Ханса Фердинанда Масмана (1797-1874) "Обет". Перевод В. Бакусева.

[13] Старший брат (англ.); здесь: спецслужба.

[14] Здесь водятся львы (лат.).

[15] На всех не угодишь (франц.).