На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте
Шрифт:
— Зачем еще этот мелкий поросенок? — Я буквально умолял унтер-офицера оставить хотя бы поросенка. — Ты не можешь так поступить, отобрать у женщины последнее, что у нее есть.
Речи о неповиновении приказу не было, поскольку унтер-офицер, как «более старший», приказал:
— Свинья поедет с нами! — И сам потащил поросенка к тягачу.
В Кировограде поросенка забили, и весь экипаж его с удовольствием съел. Меня можно упрекнуть в непоследовательности, поскольку я тоже участвовал в том обеде. Но это было своеобразным «шагом в ногу». Поросенка все равно «реквизировали», забили и зажарили. И если его ели все, то почему я должен был отказаться? Вот так всё просто было на войне. Но это меня раздражало. После того, как жареную свинью съели, унтер-офицер приказал нам нарубить дров. Это было уже издевательством, потому что дров у нас было достаточно. Просто он всегда и везде должен был показать свой чин.
Но «свинья» в форме был очень хорошим организатором. Пока мы рубили дрова, наш «евин» приехал на новом автомобиле «Опель-олимпия» с полным баком. Машина поблескивала свежей краской серого полевого цвета. И унтер-офицер ее нам представил: «Моя машина!» Его машина? Как легковой автомобиль Вермахта мог стать его машиной? Однажды он приехал на «своей машине», груженной почти десятью канистрами с бензином, и приказал мне ехать с ним. Поездка продолжалась несколько километров до маслобойной фабрики. Когда мы к ней подъехали,
Можно рассказать еще об одном деле «Свина». Наш танк вместе с остальными поврежденными танками был погружен на поезд и был готов к отправке в Германию, чтобы там пройти ремонт. «Свину» удалось получить разрешение на то, чтобы рядом с поврежденным танком на платформу поставили и «его» машину. Но к этому времени в машине не осталось места даже для пассажира рядом с водителем. Вся она была забита всевозможным продовольствием. Там на полу стояли оставшиеся канистры с маслом, копченые колбасы рядами были подвешены под крышей. Сначала эта «машина с продовольствием» нас не интересовала. Во время несения караула на остановках мы следили за ней точно так же, как за поврежденным танком и другими вагонами. Запомнился проходивший мимо состава русский, сказавший нам на ломаном немецком: «Морген руссе — хир» («Завтра русский здесь»), — и попросил отдать ему брошенную шинель. Она была вся запачкана кровью, видимо, ее выбросили из лазарета. Потом поезд пошел на запад, и мы стали мечтать о родных местах. Экипаж 1241-го ехал тем же поездом в теплушке. На какой-то станции нас застал приказ, что дальше с эшелоном отправится только унтер-офицер. Остальные члены экипажа должны пересесть на поезд, идущий в противоположном направлении. Нам предстояло ехать на фронт под Никополь, куда к тому времени была переброшена 24-я танковая дивизия. С вытянувшимися разочарованными лицами, из-за того, что не удалась поездка на родину, мы попросили у унтер-офицера, вытянувшего более счастливый билет, дать нам в дорогу что-нибудь съестного из его «колбасного» автомобиля. В ответ мы услышали:
— Вы ничего не получите!
Это было сказано тем же знакомым нам тоном, что и «Свинья поедет с нами!».
— Дай нам хоть немного колбасы! — попросили мы, так как некоторые из колбас особенно аппетитно висели перед самым нашим носом за автомобильным стеклом. Но он снова грубо отшил нас:
— Нет! Ничего не получите. Ни единой колбаски!
Нас охватила двойная ярость: вместо дома снова на фронт, и «ни единой колбаски!». Я беспомощно посмотрел на наводчика: «Эта свинья! Эта дерьмовая свинья!» Такой же была реакция и у моего товарища, стоявшего таким же взбешенным и беспомощным. Должны ли мы были пару раз дать в морду этой сволочи или отделать его так, как Ремарк своего незабвенного Химмельштоса. Или нам просто расколотить рукоятками пистолетов окна в его автомобиле? Но таким образом мы бы на глазах коменданта вокзала, стоявшего на платформе, повредили военное имущество. На вокзале существовала все та же иерархия Вермахта — от унтер-офицера до коменданта вокзала. Так в своей беспомощности я внезапно оказался в положении того часового на итальянской станции, который безуспешно направил карабин на лейтенанта.
В эшелоне, следовавшем на Никополь, я встретил свое четвертое военное Рождество вдали от дома. 23 декабря 1943 года мы зашли к сестре Красного Креста, которая в своей комнате на вокзале нарядила скромную рождественскую елочку, и попытались, насколько было возможно, прийти в рождественское настроение. Но поездка на фронт продолжалась, и на следующий день мы снова были в 12-м эскадроне и залезали в танк.
Последняя глава — «Свиньи» — развивалась и завершалась не по нашей воле. В будничных фронтовых заботах мы почти забыли этого мерзкого унтер-офицера. Но мы вынуждены были, в общем, рассказать обо всем и особенно о Кировограде, и слухи об этом «свинстве» дошли до ушей эскадронного командира. Однажды возвратившийся экипаж 1241-го танка был вызван к командиру эскадрона. Мы должны были держать ответ, и нам быстро объяснили, что обмен важного для ведения войны бензина рассматривается как злостное преступление. По прибытии на родину унтер-офицеру сначала тоже удалось укрыться в запасной части в Загане. Через некоторое время нашего главного фельдфебеля вызвали на заседание военного суда. Возвратившись, он рассказал, что военный суд разжаловал «Свинью» в простые стрелки. Принимая во внимание приговоры генерала Шёрнера в Никополе и Маразати, о которых будет рассказано позднее, и вынесенный в том же Загане приговор в отношении танкиста Д., можно сказать, что «Свинье» очень повезло.
Оборонительные бои на Никопольском плацдарме
Добравшись до Никополя, на вокзале мы уже очень скоро увидели, что за командующий командовал на этом плацдарме. Если на вокзалах в Германии стены украшали исключительно нацистские лозунги вроде: «Колеса должны крутиться для победы!» или «Тихо! Враг подслушивает!», то здесь на всех стенах были вывешены приговоры жестокого и деспотичного генерала Шёрнера. Здесь мы прочитали, например, смертный приговор, вынесенный офицеру, который вез на своем грузовике не важный военный груз, а матрасы. Смертный приговор обер-ефрейтору, который отстал от своего подразделения и сразу не присоединился к первому же воюющему отряду (может быть, в шуме боя!). Один унтер-офицер, заразившийся венерической болезнью, получил 20 лет тюрьмы. И так далее. Про Шёрнера ходило много историй, в которых говорилось о его самоуправстве и жестокости. Так, например, в одной из них рассказывалось, как своего шофера Шёрнер то повышал в звании, то разжаловал, в зависимости от того, понравилась ему поездка или нет. Одного ротмистра и его денщика, служивших до этого в кавалерии и подъехавших к нему на лошадях, он отправил в пехоту. Сначала, после рапорта ротмистра, Шёрнер приказал сразу же отправить в пехоту денщика. На замечание ротмистра: «Извините, господин генерал, мне полагается денщик…» — последовал приказ: «Вы тоже — в пехоту!»
Как уже говорилось, танкисты в бою носили пистолет на шнуре, пропущенном вокруг шеи или прицепленном к погону. Вне танка его носили в кобуре, и, как правило, он был не заряжен. Носить заряженный пистолет было небезопасно. Было много случайных ранений по неосторожности, особенно во время чистки. Чтобы пистолет не ржавел, его обычно оборачивали в промасленную тряпку. Когда Шёрнер встретил солдата из 12-го эскадрона, то приказал ему:
— Выстрелите немедленно в воздух!
Открыв кобуру, солдату пришлось сначала вытаскивать оружие из промасленной ветоши. Потом, пока он заряжал пистолет, Шёрнер влепил ему 21 сутки ареста на строительных работах. Потом
спросил:— Какое соединение?
— 24-я танковая дивизия.
— Наказание с вас снято!
Все это примеры власти командующего на войне, обладающего неограниченными полномочиями.
Из Никополя мы поехали на танках на фронт и переправились через Днепр с его рукавами по деревянному мосту, наведенному саперами. Наша дивизия на Никопольском плацдарме участвовала во многих тяжелых боях. Поскольку у меня был аттестат, то главному фельдфебелю показалось, что я хорошо пишу сочинения. Поэтому я должен был помогать вахмистру нашего эскадрона в его писательском творчестве, чтобы сочинить статью о боевых действиях для газеты. Я взялся за карандаш и описал необычный, с моей точки зрения, день боев: «Бронекавалеристы 12-го эскадрона 24-го танкового полка никогда не забудут, как они в тяжелый день контратак менее чем за час подбили 28 танков противника, не потеряв ни одного своего. Холодным зимним днем густая пелена тумана покрывала главную линию обороны. 12-й эскадрон под командованием обер-лейтенанта Венцеля получил задачу занять засадную позицию за главной линией обороны. Враг в течение получаса ожидания вел сильный артиллерийский огонь по немецким позициям. Это был верный знак, предвещавший новую акцию противника. Каждый командир исправного танка 12-го эскадрона ждал приказа по радио. Командиры то и дело руками протирали смотровые приборы и прицелы, через которые они наблюдали за местностью и которые постоянно запотевали от дыхания. Медленно туман рассеялся и открыл серо-голубое небо зимнего дня на востоке. Постепенно артиллерийский огонь ослабел. Вдруг в наушниках послышался голос командира: «11 часов. Вражеские танки. Эскадрон, вперед!» Танки сразу же двинулись в направлении высоты, где в своих окопах сидели гренадеры. И что же мы вдруг увидели? Тридцать вражеских танков ехали наискось по отношению к нам на позиции гренадеров. По приказу «Огонь!» каждый из нас знал, о чем идет речь: «Не только стрелять, но и попадать!» С грохотом и скрежетом снаряды попадали в цели. Но вражеские танки и САУ продолжали двигаться на позиции гренадеров. Гренадеры, чувствовавшие себя под нашей защитой, пропустили вражеские танки через свои позиции и начали бой со следовавшей за ними пехотой. Взвод вахмистра Блонски сдержал основной натиск противника и подбил треть вражеских танков. Командир эскадрона заметил, что правый фланг не полностью участвует в бою, поэтому вахмистр А. получил для своего взвода приказ уйти с правого фланга на левый, удлинить его и усилить. Теперь наступающий противник был остановлен сосредоточенным огнем орудий 12-го эскадрона. Из тридцати танков было подбито двадцать пять. Остальные пять стали отступать. Во время отхода удалось подбить еще три танка. Вахмистр А. увидел на левом фланге много стоящих русских танков. Несколько членов экипажей осмотрели их и установили, что два Т-34 еще исправны. В тот день 12-й эскадрон нанес тяжелый удар намного превосходящим силам противника и за 22 дня боев смог довести число подбитых танков до 132». Р. Хинце написал об этом дне боев: «На стыке 258-пехотной и 3-й горнострелковой дивизий танки противника совершили прорыв, который привел к временному кризису на этом участке. Сразу же выделенные для контратаки части 24-й танковой дивизии устранили опасность, подбив 27 танков противника». Офицер оперативного отдела штаба дивизии подполковник Х.Х. фон Кристен после войны рассказывал мне о перехваченной 25 декабря русской радиограмме: «Немцы сегодня идут пьянствовать. У них сегодня Рождество».
Мы теперь должны были вести бои на Никопольском плацдарме во время суровой русской зимы, при ледяном ветре. Наше зимнее обмундирование состояло из зимних маскировочных костюмов с капюшонами. Они были на вате, и их можно было выворачивать и носить на белую или на серо-зеленую сторону. Хотя они в некоторой мере защищали от холода, мы все равно часто мерзли. Поэтому в передышках между боями я просил механика-водителя: «Запусти мотор и дай газу!» Тогда я снимал свои кожаные сапоги (на свой размер валенки я получить не смог) и ставил их для прогрева на выхлопную трубу. Внутренность танка мы согревали мощной бензиновой паяльной лампой, снабженной воздушным насосом и дававшей сильное пламя. Во время боев нас, солдат, не наказывали больше за грязный воротник рубашки или испачканную куртку. И даже не обращали внимания на то, что одежда от головного убора до брюк, особенно по сочетанию, уже не соответствует уставу. Как показывают многочисленные фотографии, теперь сам солдат определял, носить ли ему куртку на зеленую или на белую сторону, черную куртку с пуловером или без него, тиковую куртку с маскировочными или черными брюками, ботинки на шнурках или сапоги, пилотку или танковую шапку, серую, зеленую или черную рубашку, или как было в моем случае — пистолет или фотоаппарат. Когда мой эскадрон в Никополе по приказу командира выехал специально для фотографирования, то я вынул фотоаппарат из кармана униформы, где обычно находился пистолет. Никто из многочисленных начальников, присутствовавших на фотографировании, включая строгого главного вахмистра, не спросил меня, где мой пистолет. Но когда надо было представляться по случаю убытия в отпуск, приходилось приводить обмундирование в порядок.
Из-за многочисленных боев в наших танках IV, значительно более капризных, чем русский Т-34, возникало много неполадок. Приходилось все чаще заказывать запчасти. Командование необходимого числа не давало. Наш главный фельдфебель думал, как можно преодолеть эту нищету на запчасти. Тогда он вспомнил о старом, зарекомендовавшем себя в веках методе подкупа. Он отправил технически подготовленного вахмистра-радиста с пятью сопровождающими солдатами в Магдебург, в управление вооружений сухопутных войск. Но они ехали за запчастями не с пустыми руками. Главный фельдфебель нагрузил их таким количеством коньяка и шампанского, которое присылали в наш обоз из Франции, которое они могли унести. Таким образом, весь их багаж состоял исключительно из алкогольных напитков. Когда команда вернулась, она не только привезла с собой три вагона запчастей, но и несколько новых танков. Главный фельдфебель, гордо выпятив грудь, докладывал командиру полка о получении большого количества запчастей и о новых танках.
Ответ командира полка оказался пророческим:
— Обер-вахмистр С., мы достаточно давно знаем друг друга, и сейчас я скажу вам: если дела обстоят так, что теперь уже не Главное командование Вермахта выделяет нам танки, а вы покупаете их за шнапс, то войну мы проиграли!
Мой танк — теперь 1244 — в боях под Никополем неоднократно получал попадания и останавливался. Однажды снаряд ударил в наклонную переднюю броню и не причинил вреда. В другой раз, 16 января 1944 г., во время налета «швейных машинок», во время которого русские бельевыми корзинами бросали мелкие бомбы, отчего многие гренадеры, шедшие рядом с нашими танками, получили ранения, одна бомба попала точно в середину нашей пушки.