На Улице Старой

– Леночка, а у тебя-то как дела? – обращалась Марья Васильевна, бывшая учительница географии в школе Ленки и Катерины.

– Да потихоньку. Как у всех, наверное.

Отвечая, Ленка краснела, стыдилась, что рассказать ей совсем нечего. Пенсионерки, хоть и не блистали умом, но, острые на язык, всегда находили, чем поделиться, что обмусолить и кому перемыть кости. Марья Васильевна расхохоталась, но расхохоталась по-доброму, не для того, чтобы укорить Ленку или не дай бог обидеть, а лишь для того, чтобы помочь ей вспомнить действительно что-то важное.

– У всех по-разному, знаешь ли, дорогая. – Тут в разговор вступила Людмила Николаевна, баянистка из детской школы искусств. Каждый год она обещала, что уйдет на пенсию, что, возможно, переедет к детям в Питер, но пока оставалась преподавать сольфеджио и баян.

– Ну вы же прекрасно все знаете, Людмил Николавна, – по-свойски обращалась к женщине в леопардовом платье и черных колготках Ленка. – Мужа нет, детей тоже. Все же всё прекрасно знают. Зачем по десятому кругу обсуждать?

–Так мы всегда так, – удивленно разводила руками Марья Васильевна.

– И не думай, что мы потешаемся над тобой, родная.

Людмила Николаевна приобняла Ленку и усадила рядом с собой. Достала из сумочки сушек с маком, которые купила к чаю, и раздала собравшимся. Старовойтова, по началу отказываясь, все же приняла сытные дары из птичьих лап Людмилы, сильно походившей и в манере держаться, и даже внешне то ли на курицу, то ли на страуса.

– Ты в клуб не ходишь? – спросила вдруг Марья Васильевна и поправила соломенную шляпку, которую купила в магазине женской одежды «Анкара», где затаривались всем городом.

– Иногда. Надо как-то жизнь личную налаживать.

Старухи переглянулись между собой. Конечно, они знали, какую личную жизнь налаживает Ленка. Не раз ее подвозили до дома на рендж ровере или лексусе не раз забирали на мерседесе, но не таком, какой Водкины взяли в кредит, а на том, что глава города рассекает. До него Ленка, разумеется, не добралась, но постоянно лелеяла мечту о том, чтобы отомстить Абрамову за всех униженных и оскорбленных. Тем более, что по тем слухам, которые она бережно собирала и сообщала лишь избранным, глава города совсем не чтит семейные ценности, а потому часто ходит по бабам.

Перламутровое небо затянуло цепью тучных, громовых облаков. Поднялся ветер, чуть не сдувший пакет с маковыми сушками. Дворовые коты примостились напротив старух и Ленки, на недавно крашенной лавочке, где они лежали друг на друге, отгоняя жирных мух длинными хвостами. Марья Васильевна, продолжая слушать Ленку, подзывала котов к себе, и одна из кошечек, беленькая, с рыжими пятнашками на животе и мордочке, подбежала к ней, запрыгнула на коленки и замурчала.

– Вот мое утешение – животные. Я своим новый корм решила купить. Он чуть подороже, но разве суть? Я лучше на Палыче сэкономлю. Этот пердун на войну идти собрался, мол, «справедливость будет восстанавливать».

– О, кстати о справедливости! – воскликнула Ленка и сразу оживилась.

Все-таки обсуждать свою греховную, полную жидкой грязни жизнь уже не хватало сил. Губы ссохлись, неспокойное сердце продолжало покалывать, даже закружилась голова – все говорило о том, что пластинку на советском проигрывателе давно пора сменить.

– Захар тоже о справедливости толковал. Мы как раз на днях пересеклись.

– Погоди, какой такой Захар? – спросила Людмила, разламывая сушки на маленькие кусочки: так удобнее жевалось.

– Ну Водкин. Зять Валентины Федоровны. Они около Волги живут, за «Арсеналом», – разъясняла недопонявшим старухам Ленка.

– Ясно все. Вспомнила. Захар-то? Запойный мужик. Так Валентина говорит.

– А вовсе и не запойный. Балуется, но так кто не балуется? Катька зря жалуется, скажу я вам. В такой ситуации, как у нас, выбирать не приходится. Мужик должен быть здоровый и чуть красивее обезьяны.

– Зарабатывал бы еще! – добавила важный пункт Марья Васильевна. – Так где вы с ним пересеклись?

– В парке Урицкого. Слушайте, слушайте. Целая история из этого вышла!

И Ленка стала рассказывать так, как случилось на самом деле, без обиняков, прямо и ответственно заверяя, что «врать ей смысла нет». Старухи, зашуршавшие пакетами, придвинулись ближе, чтобы лучше различить в словах женщины что-нибудь пикантное и любопытное. Но дело, как выяснялось, касалось совсем не полюбовных отношений и не какой-то интрижки, а так, совсем сорного: Захар и Ленка встретились в парке на открытии очередного памятника.

В тот прохладный день, когда апрельский ветер еще напоминал о недавно отступившей зиме, когда он сильными порывами сносил шляпки и чепцы с благовоспитанных и дородных дам города, собравшихся по важному случаю в парке Урицкого, катился велосипед Захара. Он отправился и по делам, и просто подышать свежим воздухом. Водкина тянуло в город, к людям. С тех пор, как президент объявил о начале специальной военной операции, он недовольно сплевывал и горестно вздыхал, потому как обсудить столь важное и волнующее душу событие было натурально не с кем.

Катерина привычно отмахивалась от мужа и чаще переводила разговор на тему огурцов, роз и курей. Куры требовали много внимания, особенно петушок Гриша, горделивый и нагловатый, как и сам Захар. Водкина постоянно сравнивала горластого петуха с мужем, любившего поднимать голос почем зря. Захар свирепел при одном лишь упоминании гей-браков и странноватых увлечениях дочери.

– Нет, а зачем она смотрит вот это все? Чем ей эти корейцы и тайландцы нравятся, объясни?

– Ну хочется ей. И не тайландцы, а тайцы. У тебя что по русскому было в школе? – смеялась Катерина, когда кормила прожорливых курочек.

Те сбегались на вкусное пшено. Быстрее всех мчал Гриша. Построив кур, он первым снимал пробу и дозволял остальным присоединиться к пиршеству. Катерина щедро сыпала, продолжая разговаривать с Захаром, переводя взгляд с петуха на него и обратно.

– Твердая четверка была. Пунктуация хромала. Но да не важно! Оля совсем от рук отбилась. Дурное влияние сверстников. Хоть бы в Твери нашей училась, так нет, потянуло на Урал! Ельцин-то, придурок, с Урала! Замочить падлу надо было. Все сбережения наши в девяностые сгорели.