На узкой тропе(Повесть)

Сколько он был в забытьи — Роман не знал, потерял ощущение времени. Долго лежал с открытыми глазами, вспоминал происшедшее. В голове гудело и позванивало, как в пустом ведре на ветру. Превозмогая боль во всем теле, он повернулся. И первое, что увидел — Саидку. Тот сидел неподвижно, подобрав под себя ноги — так сидят в чайхане. Но это не чайхана, а всего лишь песчаный холмик, заросший по склону серым от пыли бурьяном.

— Где я? — шевельнулись спекшиеся губы Романа. — Где?..

Саидка отодвинулся и продолжал глядеть куда-то в сторону.

— Я ведь у себя дома, в кишлаке Ашлак. Да?

— «У волосатых шайтанов», — не поворачивая головы, безучастно ответил Саидка.

Со страхом Роман огляделся по сторонам. Что же случилось? Он шел к дедушке Хвану… А что болтает Саидка? Палит солнце, вокруг немые, дышащие зноем бугры и ненавистный Саидка. Он, как сыч, сидит и поводит туда-сюда глазами. А где же эти «волосатые шайтаны»? «Врет Саидка, чтобы напугать, — думает Роман, и ему становится легче. — Ничего не выйдет».

— Что молчишь? — тихо спросил он. — Где шайтаны? Врешь, да? Ты всегда врешь… Всегда обманываешь…

— Тебе тоже надо молчать, — отозвался Саидка. Потом подполз ближе, прижал к земле куст бурьяна. — Гляди сюда!..

Романа бросило в озноб. Метрах в тридцати-сорока от него стоял шатер, возле которого сидел человек. Он такой же, как Душанба, волосатый и почти голый, только очень большой и черный, точно отлитый из чугуна.

— Гузархан-хальфа, — прошептал Саидка. — Сильный человек. Страсть какой сильный.

Это и видно — широкая спина не так уж далеко от Романа. Сидящий у шатра поднялся, порылся в бурьяне и, выкатив оттуда желтую дыню, принялся за еду. Роман почувствовал, как больно свело челюсти. Он забыл, когда последний раз ел, а лепешки, взятой из дома, за пазухой не было.

— Я тебе покажу, Саидка! — процедил он сквозь зубы. — Береги свою башку…

Саидка молчал, словно эти слова его не касались. Он глядел поверх Романа и думал о чем-то своем.

Ох, как ненавидел сейчас Роман этого бездельника! Не будь того страшного человека внизу, Роман кинулся бы на Саидку. Но сейчас нельзя. Он притих и задумался. Вспомнил Федю и его рассказ о Саидке. «Как же я пропустил мимо ушей такой момент, — думал он, кусая губы. — Лопух, настоящий лопух, смеялся еще над Звонком… Иргаш тоже — „тетка у него в Павульгане живет“. Вон там какие тетки…»

Саидка поднялся, задрал исхлестанные полы халата и скатился с бугра. Роман хотел последовать за ним и тут же упал от сильной боли в щиколотке и колене.

«Наверное, вывихнул, когда на меня тот медведь свалился, — мелькнула тревожная мысль. — Ходить нельзя… Как же мне убежать отсюда?»

Вернулся Саидка, присел, с жалостью глядя на стонущего от боли Романа.

— Спит Гузархан-хальфа… Идем, там землянка есть, лежать тебе надо, — зашептал Саидка.

— Никуда с тобой не пойду, — огрызнулся Роман. — Не обманешь!

— Эх ты, совсем дурной. Идем, идем, полежишь! Пойдем! — и, схватив Романа за руку, потащил его за собой.

— Скорее… Проснется хальфа — очень плохо будет.

Скатившись по песку вниз, они оказались в землянке, довольно просторной, с полуобвалившейся передней стенкой, где должна быть дверь. Здесь пахло прелой травой, полынью, было прохладно.

— Сиди тихо, — приказал Саидка и убежал. Но скоро вернулся с консервной банкой, полной воды. Поставил ее возле Романа. Достал из-за пазухи кусок лепешки и накрыл им воду.

— Твой обед, — сказал он и опять куда-то исчез.

Роман, не поднимаясь, дотянулся рукой до консервной банки и со всей силой, какая еще была в нем, ударил кулаком. Банка отлетела к стенке, вода выплеснулась на жесткую, как камень, землю и долго перекатывалась по ней округлыми, точно ртуть, каплями.

— Пейте и ешьте сами! — со злобой прошептал Роман и заплакал.

ПРОЯСНЕНИЕ ПАМЯТИ

Когда учитель узнал от ребят, что Душанба загрустил и даже заплакал, это его обрадовало и вселило уверенность, что он имеет дело с человеком, которому надоела оторванность от жизни. Он не хотел пока торопить события. Вот почему, когда к нему опять пришли ребята, он дал им книгу «Насреддин в Бухаре» и сказал:

— Книга для Душанбы, ребята, сейчас хорошее лекарство. Отнесите ему.

— Так он же неграмотный, Джура Насырович! — удивленно воскликнул Федя. — Он же не умеет читать.

— В том-то и дело, что он умеет читать и писать, — сказал учитель и загадочно улыбнулся. — Он грамотный!

— Грамотный? — переспросил Иргаш. — Непохоже… А потом, почему он молчит? Он что, глухонемой?

— Все у него есть, ребята. Все для того, чтобы быть человеком. Вы только не торопите его. Так будет лучше…

И вот мальчишки снова в больнице. В узелке, вместе с фруктами и кишмишом, книжка про хитрого, но честного Насреддина. Принял передачу сам доктор Мирзакул. Он стоял в дверях, его глаза улыбались сквозь толстые стекла очков, но к Душанбе не пропустил. Больной спит, сказал он.

— Ему надо было еще сказки принести, — заметил Федя. — Читает, наверно, плохо, по складам. Что серьезное — не поймет, а в сказке просто: про волков, про медведей.

— Ему про людей надо читать, — возразил Иргаш. — И про хороших людей, а не так себе…

— Интересное у нас дело, Капитан. Правда?

— Не знаю.

— Чего не знать? Конечно… Ромки нет — жалко, — с грустью заметил Федя. — Заходил к нему, мать сказала: пошел к дедушке Хвану. От большого дела удрал, обиделся.

— Придет. Позадается немножко. За такую обиду ему надо по шее дать, — сердито сказал Иргаш.

Они присели у карагача в палисаднике и стали ждать, когда появится в больничном окне Душанба. Федя, не отрывая взгляда от окна, продолжал думать о Ромке. Даже не верилось, что его нет рядом, не слышно озорного смеха. Конечно, Ромка есть Ромка, он никуда не денется, но все же раздор такой ни к чему… А Ромка все равно был неправ, когда так нехорошо говорил о Душанбе. Ошибается. Надо слушать, что говорит учитель. Он больше видел, воевал с фашистами, а Ромка — что он знает?

— Эй, Звонок, уснул что ли? Гляди!

У окна сидел Душанба и рассматривал книгу. Ребятам было видно, как он перелистывал страницу за страницей и улыбался.

— А ты говорил: не поймет, — шепнул Иргаш.

— И ты говорил. Значит, Ромка угадал: обманывает всех на свете.

Душанба неожиданно рассмеялся. Но этот смех его совсем не походил на тот хохот, каким он наводил на ребят страх. Сейчас он смеялся просто, как человек, которому очень весело. Смеялся и что-то говорил, пока не увидел ребят, притаившихся под карагачом. Увидел и тотчас же бросил книжку. Потом распахнул окно, затянутое сеткой, сел на подоконник, и опять в его глазах появилась тоска и боль.