На веки вечные. Дилогия
Шрифт:
Глава XX
Когда все кончено
Барон и Олаф ужинали вдвоем как в старые добрые времена. Стол был тщательно сервирован – белоснежная скатерть, туго накрахмаленные салфетки, старинный форфор и серебро, прекрасное вино, изысканные блюда, которые подавал старый вышколенный слуга…
– Итак, смертная казнь через повешение для одиннадцати, – хладнокровно сказал барон, откладывая в сторону газету.
– А для остальных – пожизненное заключение или тюрьма на двадцать лет, – уточнил Олаф.
– Да-да, я помню, – рассеянно повертел в руке тяжелую вилку
– Приговоренные к повешению направили апелляцию в Контрольный совет по Германии с просьбой заменить повешение расстрелом… Геринг, правда, не стал этого делать.
– Думаю, просто понимает, что это бесполезно.
– Но за него это все-таки сделал адвокат.
– Бесполезно, мой мальчик, это уже бесполезно. Дело закрыто. Я получил сообщение из Лондона… Лейбористское правительство рассмотрело на внеочередном заседании вопрос о ситуации в Нюрнберге.
– И?
– И член Контрольного совета, Главный маршал авиации Великобритании Дуглас, получил секретную телеграмму: не удовлетворять никаких прошений и не допускать никаких изменений в приговорах. Англичане не собираются прощать Герингу «ковентризацию».
– «Ковентризацию»?
– Ну, ты помнишь, как люфтваффе Геринга снесли к черту город Ковентри ударами с воздуха? С тех пор орлы Геринга очень полюбили этот термин – «ковентризация». Им это казалось очень забавным. Не знаю, как сейчас.
– Но ведь потом был Дрезден, когда англичане снесли город, в котором в отличие от Ковентри не было военных заводов, – решил напомнить Олаф.
– Да, – согласился барон, – там вообще никого не было, кроме беженцев. Но об этом должны помнить мы – немцы. А англичане помнят про Ковентри.
– Русские тоже настроены непримиримо.
– Разумеется. Меня беспокоит другое. Мы перестали получать информацию из Москвы. Боюсь, наш агент там раскрыт. Так или иначе вопрос с казнью Геринга закрыт. Его повесят. Остается другой вопрос: мы поможем рейхсмаршалу Герингу избежать позора петли?
– Этот американский паренек, с которым мы работаем, сказал, что он уже передал Герингу ручку.
– Ему можно верить?
– Он так влюблен в эту шлюшку, что готов на все. Но стопроцентных гарантий успеха я дать не могу.
– Значит, узнать, прошло ли все удачно, мы сможем лишь после казни. Что ж, пусть рейхсмаршал молится и надеется на лучшее. Лучшее для него теперь – избежать позорной петли. Это все, что у него, одного из правителей тысячелетнего рейха, осталось…
Барон поправил тугую белоснежную салфетку.
– А мы с тобой будем ужинать. Нам потребуются силы для работы на благо Германии. Немало сил.
Барон поднял бокал с вином, полюбовался глубоким рубиновым цветом, вдохнул аромат виноградных гроздьев, наполненных светом солнца и благотворными соками земли. Это был запах жизни, которая продолжалась несмотря ни на что, жизни, в которой он еще не сказал своего последнего слова. А главное – у него есть Олаф, молодой и сильный, которому можно доверить продолжение дела.
Генеральный план «Ост» шел еще дальше всемерно осуществлявшегося еврейского холокоста. В рамках этого плана была разработана рациональная, включающая цифровые
выкладки основа планирования свободной от славян Восточной Европы. То есть не еврейский, а другой, славянский холокост!..Концепция уничтожения восточных народов-гелотов (рабов) рабским трудом дополнялась расчетами, как благодаря применению новых методов сохранить рабочую силу миллионов рабов на ограниченный срок, но при этом воспрепятствовать их размножению.
Отсюда вскоре возникло требование принудительной стерилизации большого количества людей.
Глава XXI
Тринадцать ступеней в ад
Четырехсторонняя комиссия по делам главных военных преступников» санкционировала присутствие на казни сорока офицеров и генералов союзников. По два журналиста от США, СССР, Англии, Франции. А так же отдельной группы из 24 американских офицеров. Разрешено присутствие двух немцев – представителей правительства Баварии…»
Филин отложил донесение, посмотрел задумчиво на Реброва и сказал:
– Одним из наших журналистов будешь ты, Денис. Мы должны быть уверены, что знаем все, что там произойдет.
16 октября к восьми часам вечера по берлинскому времени корреспонденты – четверо пишущих, четверо снимающих – приехали во Дворец правосудия, который был пугающе пуст и темен. У входа их встретил полковник Эндрюс, похлопывая стеком по голенищу сапога.
– Господа, сейчас вас разместят в комнатах, где обычно проходили переговоры подсудимых с адвокатами. Каждый из вас обязан не покидать здания тюрьмы и отведенных вам мест до особого указания Четырехсторонней комиссии. Ни с кем не общаться до особого указания… А сейчас вам будет представлена возможность осмотреть тюрьму и увидеть заключенных. Требование – соблюдать полную тишину.
– Господин полковник, подсудимые уже извещены, что их ходатайства о помиловании отклонены? – спросил американский корреспондент, стоявший рядом с Ребровым.
– Нет.
– А что приговор будет незамедлительно приведен в исполнение, они знают?
– Нет. Прошу за мной, господа. Сейчас вы увидите все своими глазами.
По узкой железной лестнице корреспонденты спустились вниз и по тоннелю дошли до тюрьмы.
В коридоре на первом этаже царил полумрак. Лишь у одиннадцати дверей горели яркие электрические лампы, свет от них отбрасывается рефлекторами прямо внутрь камер. У каждой двери стоял охранник, который неотрывно следил за поведением осужденного.
Журналисты молча, чуть ли не на цыпочках, подходили по очереди к каждой из камер и заглядывали в «глазок».
Кейтель зачем-то по-солдатски прибирал свою койку, разглаживая складки на одеяле…
Риббентроп разговаривал с пастором…
Йодль сидел за столом спиной к двери и что-то писал…
Геринг лежал на кровати с закрытыми глазами…
Фрик, укрывшись одеялом, читал книгу…
Кальтенбруннер тоже читал…
Штрейхер, казалось, уже спит…
Заукель нервно метался по камере…