На взлетной полосе

— А тебе, Васенька, тоже приятные новости. Помнишь, ты рассказ посылал в журнал?

— Какой рассказ? — Василий настороженно притих, этого он от тестя не ожидал. Неужели жена постаралась?

— Не помню. Извини, конечно, для тебя это дико, кощунственно. Понимаю. А встретил я старого приятеля. Служили вместе. У него дядя — главный редактор, и представь себе, того самого журнала… Старый приятель в курсе дел, рассказал в подробностях…

Алексей Николаевич замолчал, Василий не торопил его, он попросту был растерян. Он знал тестя, его предприимчивость и деловая хватка были отточены добрым десятком административных должностей, и кривая роста постоянно выносила его к новым высотам. Любил повторять Алексей Николаевич: «До сорока лет я работаю на авторитет, после — он на меня», — и улыбался. Потом улыбка медленно гасла, лицо становилось привычно жестким. Но сейчас тесть был расслаблен, словно все еще был где-то далеко, где не требовали от него твердости.

— Что решили вы… со старым приятелем? — не выдержав, спросил Василий.

— Помочь тебе надо. А так, самотеком, не выйдет. — Он помолчал. — Интересное словечко они придумали, самотек. Верно, Вася? Лучше не скажешь. Течет река, и никому дела нет. Плотину строить не собираются. Дорого, да и хлопотно. Пусть течет.

Машина въехала в черту города. Словно сговорясь, вспыхнули красным светофоры, останавливались на каждом перекрестке. Перед ними шли люди, однообразно покачивались головы, портфели, проплывали детские коляски.

— Это вы мне говорите? — спросил Василий.

— Нет, так, в пространство.

— Вы что-нибудь показывали там, в Москве?

— Так, взглянул он мельком.

— Что сказал?

— Можно дотянуть… Довести до кондиции.

Алексей Николаевич взглянул на Василия, улыбнулся. Тот безразлично откинулся на спинку сиденья, подобрался весь.

— Да ты не сердись, Вася. Все будет хорошо. Покажет знающим людям, поговорит кое с кем. От совета худа не будет.

— Это верно, худа не будет.

До дома они доехали молча. С того дня прошло много времени. Отгремела ручьями долгая весна, сошли снега даже из глубоких лесных оврагов, проплыли высокие облака, округлые и легкие, как кипы черемухи, и наступило лето. Василий не скоро забыл разговор с тестем в такси, но новые дела закрутили его, и новая стопка исписанных листов появилась на его столе.

Тесть, проходя мимо его комнаты, часто останавливался на пороге, осторожно заглядывал, но не входил, а исчезал сразу, как только Василий поворачивал голову. Это внимание настораживало Василия. После таких взглядов он долго не мог сосредоточиться, рисовал чертиков на углах рукописи и терялся в разных предчувствиях.

— Да ты не обращай внимания, — успокаивал его Миша, друг или приятель только — Василий сказать не мог. — Просто мещанское любопытство. Я через это прошел. Работать надо, Вася, все остальное лабуда, — и смотрел на него пристально, не мигая.

Познакомились они давно, на каком-то литературном вечере. С тех пор Миша приходил к нему, иногда часто, по нескольку раз на неделе, а иногда пропадал, как в омут, и ни открытки, ни телефонного звонка целыми месяцами. Рассказывать о себе не любил, знал Василий, что работал в жилищной конторе смотрителем зданий, в должности тихой и необременительной. Еще писал стихи и в каком-то институте учился заочно.

— Надо работать, — соглашался Василий, но это не успокаивало. И когда возвращался в дом тестя — все казалось ему, что ступает на вражескую территорию.

Он по-прежнему посылал свои рассказы в редакции, по-прежнему они возвращались обратно, иногда с рецензией, иногда просто несколько строчек, торопливо отстуканных на машинке. Василий даже папку завел особую, подшивал туда все письма, на обложке крупно вывел «моя переписка с ними». Но почерпнуть для себя из этой переписки смог мало. Как-то очень сходны были ответы эти, как будто монтировали их скоростным методом, из готовых блоков. И за ровными строчками, отпечатанными через два интервала, Василий старался угадать самого рецензента. Старый он или молодой, лысый, в очках, худой или толстый, с одышкой, перхотью на пиджаке. И о чем он думает? Может, о деньгах, которые получит за работу, а может, о своем высоком назначении в литературе?

Василия не угнетало, что рассказы его так аккуратно возвращались, словно на другом конце пути сразу попадали в хорошо отлаженную машину какой-нибудь всемирно известной фирмы, гарантированно-безотказную.

У Миши дела тоже шли не блестяще. Он читал редакционные ответы и впадал в меланхолию.

— А знаешь, Вася, нам ведь тридцать скоро, — говорил он тихо, и очки его блестели тускло, как мокрый асфальт. — Одному из этой чертовой реки не выгрести. Надо, чтобы подтолкнул кто. Один раз, а там — своим ходом.

— Рано еще, — Василий поворачивался к другу, — а если у самого сил не хватит?

— Хватит. Ведь есть же здесь что-то! — Он стучал пальцем по голове, и голос его звучал хрипло. — Не за деньги маемся, ради самоутверждения, слово свое сказать хочется… Ты послушай, вот. «Летите, птицы, кем ваш путь отмечен? Земля, ты их усталостью не тронь, когда кладет туманами на плечи колдунья-осень мокрую ладонь…» Разве плохо? Нет, уйду в личную жизнь.

— Нам все потом зачтется, Миша. Все. Надо уметь ждать…

Прошло и лето, тихое, дождливое, грибное. Алексей Николаевич увлекся поездками за город, посвежел лицом, ходил по дому шумно, размашисто и на Василия не обращал внимания, словно разуверился в нем. Это неожиданно задело Василия, вывело из равновесия, заставило посмотреть на себя со стороны. А со стороны различался сумрачный молодой человек, сотрудник проектного института, не имеющий замечаний по службе, но и не прогрессирующий, а так, темная лошадка. А кругом шла настоящая жизнь, люди летали в космос, побеждали стихию, строили нефтепроводы и гидроэлектростанции. А молодой человек пытался жить в своем замкнутом мире, где бродили его непонятные герои и делали свое дело, лишь чуть-чуть напоминающее настоящую работу…

От этого горько и одиноко стало Василию, будто он отстал от поезда на маленькой глухой станции.

Миша снова куда-то пропал, скучно тянулись дни в опустевшем городе, и Василию просто не хватало воздуха. Он стал ездить с тестем, со всей семьей на воскресные вылазки, но и это не успокоило его, лишь больше добавило неопределенности.

Жена смотрела на Василия, потом молча уводила в лес, подальше от родственников. Уже опадал первый лист, леса тихо впитывали холод остывающей земли. Дали заволакивались с полудня сизой облачностью, моросил дождь, шелестел в траве, и казалось временами, что кто-то подкрадывается сзади. От такого предчувствия охватывал озноб, и Василий прибавлял шагу.

В начале сентября пришло письмо из редакции. В нем сообщалось, что рассказ его, Василия Рослякова, редакции понравился, и она намерена опубликовать его в следующем номере, что в рассказе много хорошего, а теплая атмосфера труда героев не оставит равнодушным читателя.

Василий долго стоял на лестнице, не решаясь подняться в квартиру, не верил своим глазам. Что-то случилось в отлаженной редакционной машине, сбой случился, отработана не та программа, и вот — удача, один шанс из тысячи.