На южном берегу

Она вдруг спрашивает:

— Сашко, ты не знаешь, чего это Роберто стал вести себя как-то странно. Будто сонный ходит? И с сестрой почти совсем не разговаривает. Они, может, поссорились?

— Не знаю, Леся. Это все заметили. Наш Каминский как-то из себя вышел на съемках, начал на него кричать: «Ты же испанец, понимаешь, испанец, а не вареная морковка! Ты что, не проспался или у тебя живот болит? Ты можешь двигаться или нет?» Потому что Роберто действительно как-то не воспринимал того, что ему говорили. Все не туда лезет, не то делает...

— Может, он болен?

— Да нет, вроде здоров. Во всяком случае зарядку утром делает такую, что больному не под силу. А ты так им интересуешься, Леся?

— Почему это особо интересуюсь? Просто спросила — вижу, что-то творится с парнем.

— Скажи, Леся, а тебе Роберто нравится?

— Ишь ты какой! Что это за вопрос вдруг? Чего ты?

— Да ничего, просто мне показалось, что ты могла бы ответить даже на такой вопрос. Не хочешь — можешь не отвечать.

— Знаешь, Сашко, ты меня так неожиданно спросил об этом, что я просто растерялась. Собственно, ты и сам знаешь, что нравится. Но, искренне говоря, я его до конца не понимаю. Слушай, а ты можешь дать честное слово, что все, что я говорю, ему или кому-то из ребят пересказывать не станешь?

— Ну конечно! Честное слово. Я б и так даже не подумал. Я уже понимаю.

— Видишь, Роберто безусловно интересный парень, ну и симпатичный, и все так у него складно. Но что-то в нем, ну не то чтобы не искренне, а какое-то другое, будто не его, несвойственное ему, чужое. Он как будто состоит из нескольких частей. Его собственная основа и что-то другое, и я не пойму, где его собственное, а где — то, другое. Понимаешь, у парней разный интерес к девчатам. Но мне интересно, что у него внутри на самом деле. Потому что бывает момент, когда я вижу, что он абсолютно откровенен со мной, а бывает и так, что мы смотрим друг на друга будто сквозь стекло. Все хорошее, но ненастоящее. Скажи, а тебе он нравится? Вот ты, парень, как ты его оцениваешь?

— Мне Роберто очень нравится. Хоть я его и не знаю хорошо, мы не так давно и познакомились, но все равно. Я думаю, это очень хороший парень, хотя у него, как и у каждого, есть свои недостатки. И немало. Но это все, я думаю, не главное в нем. Одним словом, Роберто мне нравится.

— Я так и думала. Он всем нравится. А это и хорошо, и плохо. Потому что привыкает, что всем нравится, и уже о себе думает: ах, я испанец, я такой красивый, такой умный...

— Леся, но он же совсем не такой!

— Конечно, не такой. Но это есть где-то внутри. У него, наверное, родственники на какой-то высокой должности или что-то в этом роде. Откуда-то она идет все-таки, эта самоуверенность, которой немного слишком. Но я придираюсь. В конце концов через несколько дней мы разъедемся — и все.

— Так-таки и все. Львов не заграница. Думаю, еще сто раз можно увидеться, было бы желание. Надо записать все адреса и при случае писать, а может, и приехать...

— Мне кажется, Роберто там, в Киеве, кружит головы девчатам. Если по нему — скоро все забудется. Впрочем...

— Ого, ты уже секреты выспрашиваешь! Правду скажу: насколько я знаю — нет. Но я ведь знаком с ним совсем недавно, вот только на съемках. А ты лучше сама признайся, кому кружишь голову в своем Львове?

— Я, знаешь, размениваться не хочу. А так, лишь бы время убивать — не стоит. Ну, давай, уже наша очередь, сколько брать порций? На ребят тоже?..

Вот такой был разговор. Потом мне было и очень приятно, и как-то немного грустно. Мы с Лесей вроде и сблизились после всяческих выяснений, но, с другой стороны, я еще раз убедился, что все ее мысли заняты Роберто, даже слишком заняты, и для меня там совсем нет места. Разве что вот так, для разговора о Роберто.

Леня! Как видишь, все прекрасно и все вверх ногами. Я убежден, что и мой разговор с Лесей был не менее удачный, чем это: «Здравствуй, кума!» — «На базаре была?» — «Ты что, глухая?» — «Купила петуха я», и т. д.

Потому что каждый из нас добивался своего. Она хотела узнать больше о Роберто, а я — о ее отношении ко мне; мне хотелось, чтоб она увидела меня, она же искала источник дополнительных сведений о человеке, в которого влюблена. А она таки в него влюблена.

Ну, вот и все. Прости за эту мешанину. Если не найдешь времени, не отвечай. Лучше поболтаем, когда приеду. Уже немного осталось.

Всем нашим приветы.

Целую сердечно!

Сашко».

IX

— Камера! Мотор! — сегодня режиссер подавал команду, как будто выстреливал слова.

Песня звучала приподнято и взволновала всех. Даже сам исполнитель, смуглый кубинец Аурелио, казалось, на самом деле клялся бороться за свободу и независимость Испанской республики.

Перед кинокамерой, к которой приник оператор, — рядом с ним застыл режиссер — полукругом стояли интербригадовцы, окружив Аурелио. Тот сидел с гитарой в руках и, аккомпанируя себе, пел песню независимости — одну из самых любимых песен республиканской Испании.

За матерей, что плачут о нас, ушедших из дома, За отцов, ожидающих наших сыновних объятий, За сыновей, растущих без нашей ласки, Будем бороться, будем бороться! За наше небо, лазурь которого пересохла, За наш воздух, от обиды и боли дрожащий, За нашу землю, не успевшую дать плоды нам, Будем бороться, будем бороться!

«Стоп!» — и прекратилось потрескивание кинокамеры, замерла на магнитофонах песня, зашевелились актеры-интербригадовцы.

— Аурелио, я же тебя просил, следи за музыкой и, когда ритм начинает убыстряться, сразу же переходи! Но только точно! А ты то отстаешь, то спешишь. Это же ты пел! Вот и подстраивайся теперь под самого себя. Пой так, как тогда. Я тебя просто прошу.

Каминский сегодня был как демон. Носился с одного конца площадки на другой, расставлял актеров, дирижировал каждым движением. Этот эпизод он снимал сам и хотел придать ему особый смысл.

Песню повторяли с начала несколько раз. Но каждый раз, когда она звучала, Роберто снова и снова охватывало ощущение подъема, желание слиться с этой песней, иметь право петь ее самому. Сейчас он чувствовал себя настоящим испанцем. Где-то в глубинах его памяти всплывали отцовские рассказы и рассказы дяди Андрия, прочитанное, увиденное в кино и еще что-то подсознательное, не поддающееся объяснению, роднящее его с этой песней, со всем, что стояло за ней, настоящей Испанией, землей его отца.

Голос Аурелио задрожал в торжественной тишине, приобретая более высокую тональность, и Роберто почувствовал, как в его сознании вспыхивает связь с прошлым. Он уже мог сказать себе: пусть его вправду расстреляли бы и он умер бы за свободу и независимость, за братство людей, за волю...

— Перерыв, — объявил режиссер. — В вашем распоряжении полчаса, а потом еще один план, и на сегодня достаточно.

Все участники съемок разбрелись над морем кто куда, но в пределах зоны, недоступной для других пляжников. Зона кино. Сотни любопытных взглядов останавливались па них и во время съемок, и просто так, даже на улице. «A-а, это те, киношники!» Сначала это волновало ребят, придавало нм вес в собственных глазах, заставляло напрягаться. Но как-то Виталий сказал: «Еще немного, и мы начнем считать себя артистами кино. А на самом деле? Только те двое артисты, что исполняют главные роли. И все. А мы, остальные, просто случайные дополнительные элементы. Если эту роль может исполнять кто угодно, то ты только статист, а не актер...»