На задворках галактики. Книга 2

Начинало темнеть. Вскоре стали бить русские миномёты. Ужасно воя на излёте, мины начали вспахивать всё вокруг, перемешивая с землёй и битым кирпичом тела живых и мёртвых. Взрывы были повсюду, капралу казалось, что следующая мина непременно угодит прямо в него. Или коварные осколки вскроют его беззащитную плоть как только что это сделали с одним из солдат.

Но вот миномёты замолчали. В небе заново разыгрался воздушный бой. А по окнам и пробоинам жёлтого дома начали работать 12,7-мм 2LMT. 'Жнецы', как их называли русские дикари. Капрал и остальные начали бить по дому из винтовок. Верные RV-30 опустошали магазин за магазином, пока к зданию бежали штурмующие группы. Патронов было много, о них капрал не беспокоился. Не стрелял только Шейн, его гладкостволка сейчас была бесполезна, а тратить патроны от трофейного пистолета-пулемёта, он не хотел. ППК пригодится ему потом при очистке дома. Этого или другого. Пусть пока 'Жнецы' работают.

Капрал огляделся. Вокруг штурмовали и другие дома. Штурмовали во всём квартале. Звуки боя доносились и из соседних улиц. Всё так же уносились куда-то вглубь русских позиций тяжёлые снаряды, в небе продолжался непонятный воздушный бой. Капрал скомандовал продвижение короткими перебежками к жёлтому зданию. Сидеть на приколе у БТРа не хотелось, да и в штурме помочь бы надо. Он сколотил из отделения и примкнувших бойцов новую штрумгруппу, разбив её на двойки и тройки.

Внутри дома рвались гранаты и бахали, трещали выстрелы. Первый этаж уже успели зачистить. Кажется, была рукопашная. Мёртвых здесь было много. Вповалку. И почему-то велгонцев больше.

Бой шёл за второй этаж. По пути капрал наткнулся на взятого на штыки русского в нелепой чёрной шапке. Потом порезанных солдат, кажется, из четвёртой роты. В проёме прямо на выбитой двери лежал заколотый премьер-лейтенант в окровавленной саблей в руке. Рядом стонал капрал Флавер, с которым довелось оканчивать одну и ту же учебку. Служить их отправили в один батальон, но виделись они редко. У Флавера не было обоих кистей и скоро он умрёт от потери крови, если срочно не помочь. Капрал не успел распорядиться о помощи, как Шейн пристрелил Флавера, пробубнив о последнем милосердии. Капрал чуть самого Шейна не застрелил в спину, но одумался. Слишком много свидетелей вокруг. Ну ничего, потом с гадом расчёт будет.

Они залегли по центру этажа, держа круговую оборону. Левое и правое крыло дома осталось за русской пехотой. Все попытки выкурить противника ни к чему не привели, только раненых добавилось. Так и лежали, время от времени обмениваясь выстрелами. Гранаты у всех кончились. Очень скоро стемнело. В сумерках к дому попыталась прорваться помощь. Снаружи поднялась жуткая стрельба и никто не пришёл. Наверное, если бы не станковые пулемёты, периодически бьющие по крыльям здания, русские взяли бы их в штыки.

Самым жутким страхом для капрала ночью стал соблазн поспать. Он и Шейн ревностно следили, чтоб никто не уснул и это, не смотря на сильную усталость, удалось. Так и лежал капрал, ожидая утра и надеясь на подмогу. Вспоминал родной город, чёткие коробки аккуратных домов, идеально распланированные улицы, детский приют, друзей, считал до ста и обратно, да каждые четверть часа делал перекличку.

От приятных воспоминаний его отвлекла возня сзади. Опять кто-то тишину нарушает, вместо вслушивания. Капрал повернулся и в свете луны разглядел совершенно седого незнакомца. Молодого, но уже седого и рожа у него была жуткая. Незнакомец вынимал кинжал из перерезанного горла Шейна, а за ним лежали другие солдаты. Видимо уже мёртвые. Испугаться толком капрал не успел. Схватился за винтовку, но тут кто-то сбоку нанёс удар по голове…

Очнулся капрал утром, по крайней мере уже рассвело. Руки и ноги связаны, рядом ещё трое из его отделения. Какая-то комната. Они связанные в одном углу. А в противоположном в два ряда валялись мёртвые велгонские солдаты. Стена забрызгана кровью и иссечена пулями. Значит их расстреляли. Судя по всему, та же участь ждёт и их, всё ещё почему-то живых. Это не удивляло, разве могут дикари поступить по другому? Мысли о смерти капрала не испугали, настолько он устал морально, да и голова болела просто неимоверно и кружилась. Иногда накатывала тошнота — верный признак сотрясения мозга. Чем же его так по голове двинули? А ведь в каске был!

В комнату вошёл русский и что-то выкрикнул на своём диком языке. Потом капрала и остальных заставили подняться и выволокли в другую комнату. Какой-то хлипкий на вид русский, в очках и с ополовиненным ухом тыкнул на его капральские нашивки. Наконец, до него как из-под земли донеслись исковерканные акцентом слова:

— Ты из какой части?

Капрал молчал, выдавать военных секретов он не желал, да и выдать было нечего. Но и такую малость он не скажет!

Очкарик ударил его по лицу и просунул руку за отворот шинели, потом грубо ковыряясь, долез до нагрудного кармана кителя. Ну вот и конец стараниям капрала.

Вольноопределяющийся Лучко развернул книжку капрала. Полистал, хмыкнул.

— Что там, Юра? — спросил Масканин.

— Триста первый пехотный полк. Это не про него разведчики говорили?

— Про него, — Масканин вошёл в комнату, желая посмотреть на велгонцев, отметившихся недавним уничтожением деревни.

— Что делать с ними? К стенке? — спросил Лучко.

— Зачем? Муранову сдадим.

— Да нахрена они ему? — отозвался с наблюдательного поста Гунн. — Вшивый капрал и трое рядовых. Ценности — ноль. В расход и все дела…

Гунн был прав и поручик знал это. Муранов их не примет. Если б офицер попался, желательно из штабных, ротмистр попотрошил бы на совесть. Но не в привычках штабных в атаки ходить. Но имеем то, что имеем.

— Вот я и говорю, — Лучко бросил унтер-офицерскую книжку к обледеневшую кучу давнишних экскрементов, — к стенке их, а Макс?

— Нет, честная пуля — это не дело. Будем вешать.

Капрал не понимал ни слова. Когда разговор прекратился, его и остальных поволокли словно тюки куда-то в другое место. Потом они долго лежали и слушали непонятные разговоры.

— Эй, Макс! — скривился Лучко. — Капрал блеванул. Хорошо ты его по кумполу приголубил.

Их пинками заставили подползти под дыру в крыше. Хотелось пить и капрал смог поймать пару крупных снежинок ртом. Это не помогло. Потом он ПОНЯЛ, что их ждёт! Верёвки легли на шеи каждому пленному и очкарик с тем же дикарским акцентом произнёс:

— За уничтожение деревни Саяновка, за грабёж и насилие над мирным населением, за убийства беззащитных… Весь триста первый пехотный полк… Всех вас, ублюдков, изведём.

Капрал застыл, под ложечкой засосало и жутко захотелось завыть. Но мышцы оцепенели. Седой юнец хищно ощерился и начал натягивать верёвку крайнего рядового. Капрал не мог поверить, их не просто вздёрнут со сломом шеи! Нет! Их повесят и петля будет медленно удушать…

Масканин вышел. На казнь смотреть не хотелось. Гунн знает своё дело, пусть делает. Гунн с совершенно седой головой смотрелся скелетом. Доходягой он конечно не был, просто из-за худобы форма на нём висела как тряпка. А ведь был цветущим юношей когда-то. Вместе с Масканиным добровольцем в начале войны записался. Худобой и сединами девятнадцатилетний Гунн, а по-настоящему его звали — Епиношин Ратислав, был обязан велгонскому плену. В него он угодил в ноябре пятидесятого в качестве 'языка'. По глупости угодил, покинув расположение по какой-то надобности, уже и сам не помнил зачем. Что с ним там делали он не рассказывал, да и никто и не спрашивал, достаточно было видеть его порванные ноздри, вставные железные челюсти, следы химических и термических ожогов на всём теле, когда он парился в бане. Ногти тоже у него отсутствовали. Все: на руках и ногах. Почти четыре недели он провёл в плену у велгонцев, пока не освободили его десантники воздушно-гренадёрской бригады. Если б не десант, замучили бы Гунна до смерти. Велгонских офицеров разведотдела бесило его молчание. Сам факт бесил, ведь какой-либо особо ценной информацией пленённый егерь не обладал. Иголки под ногти — молчит, зубы под рашпиль — молчит. Нет, он орал, выл, но не говорил. И резали его, и жгли, и били несчётно. И до этого подобные молчуны велгонским разведчикам попадались, но с ними куда меньше 'мучились'. Потрошили и пулю в затылок с досады. На Гунне, что называется, свет клином сошёлся. Не понимал он, семнадцатилетний тогда Ратислав, как можно предать боевых товарищей, ценой спасения от истязательств или жизни. Его система ценностей и выбор-то такой не предусматривала. А когда гренадёры его освободили, а потом и фронт подошёл, провалялся Гунн в госпитале больше двух месяцев пока кости срастались и струпья лечились. В госпитале его Аршеневский нашёл, серебренный Крест Славы вручил. Слабое и может даже никчёмное утешение. Да и не утешение это конечно. Но червонцы золотом ежемесячно за Крест Славы и высокий статус кавалера… Теперь-то он полный кавалер трёх степеней.