На задворках галактики. Книга 2

— Я смотрю, ты никак очевидцем был.

— Очевидцем и был, — согласился крепыш. — На моих глазах всё было. Я у свахи две недели сидел… А Вежецк наш хоть и не самый большой, но город губернский. Сам видел, как на театральной площади губернатора и его не успевших удрать администраторов вешали. Видел, как калабыри банки обчищали. Много чего ещё видел. Мы об этом с мужиками из моего цеха вдосталь натрепались. Может, я языком чего натрещал, раз сюда попал…

— А что губернатор ваш? Бежать не успел?

— Знать, не успел. Не нянька я ему…

— Да уж… Сдаётся мне, что-то не то. Я откуда-то знаю, что мы успешно на всех фронтах наступали. А что с Хаконой?

— Сейчас, понятное дело, не знаю. А тогда, значит, велгонцев из неё почти выбили. Да и на Пеловском фронте газеты писали, что велгонец драпает.

— Драпает… — Максим хмыкнул. — Хорошо же он драпает, аж до Вежецка.

На душе у него стало как-то тяжело от прозвучавшего рассказа. Новости, что не говори, аховые. Хоть, впрочем, и новостями их назвать нельзя. Конец зимы тогда был, а сейчас? А сейчас, если Масканин ничего не путает в определении широты и в рисунке редких среди разрывов облаков звёзд, где-то конец лета. Северного лета. А может и середина. И находятся беглецы где-то на севере Велгона. Это ж как домой добираться? Лихо, однако, дела идут. Ну ничего, рассветёт, скорректируем координаты, а там посмотрим.

— Бежать нам с тобой, Михалыч, домой и не представлять, что нас там ожидает.

— А я, Макс, домой не собираюсь. Боюсь я теперь в моём Вежецке появляться. Надеюсь, хоть семью не тронули. Ну да ничего, — вздохнул он мечтательно, — изловчусь потом им как-нибудь весть подать. Ежели нас велгонцы не нагонят.

— Не нагонят. Я уж постараюсь.

Дальше ехали молча. Обоим зверски хотелось спать — тут и хроническая усталость сказывалась, и систематическое недосыпание, да и мягко подползающая, убаюкивающая иллюзия безопасности, когда часа три ни одного преследователя не видно.

Стемнело окончательно — тучи уплотнились, совсем закрыв Ирису. Масканин сбросил скорость, всерьёз опасаясь налететь на невидимые теперь возможные опасности. Крепыша разморило, он дремал, не смотря на неудобную позу и периодические подпрыгивания, от чего его голова стукалась о стальные листы. Максим ему даже слегка позавидовал, сам-то он вздремнуть права не имел. А веки, как нарочно, всё больше тяжелели, когда он до рези в глазах пытался разглядеть дорогу, проклиная, что нельзя в данных обстоятельствах воспользоваться фарами. Испытывать судьбу — тем самым давать хоть малейший шанс погоне, он считал просто преступным.

Стрелка датчика топлива перевалила за последнюю красную риску, доходя до полного нуля. Что поделаешь, 'Дюркис' — не верх совершенства, его двигатели жадно пожирали горючее, почти полные баки опустели за каких-то три часа.

И тут это случилось.

Масканина словно головой окунули в горячую воду. Но даже вскрикнуть не успел от шока и боли. Дыхание спёрло, словно на грудь навалилось нечто непомерно тяжёлое. Задыхаясь и борясь с наступающим приступом паники, он вдавил педаль тормоза. В ушах нарастал звон, пульсирующий в такт сердцебиению, а зрение отказало вовсе. Он больше ничего не видел! Хоть глаза выдери — вместо зрения нечёткие и неясные, наплывающие друг на друга пятна. Пришла очередь осязания, руки переставали чувствовать то, к чему прикасались. Вскоре и сами руки, а за ними ноги и остальное тело переставали существовать. Только дикая, всё раздирающая головная боль. Внутри черепа во всю долбили кувалды, с усердием палача намериваясь расплющить голову в тоненькую лепёшку. Боль была такой, что хотелось выть, но он не мог выдавить ни звука. Вопль ужаса и боли так и не смог разродиться, застряв где-то в глубоко в горле. То, что навалилось на грудь, не давало ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Что это? Смерть? Явилась, обнажив свою безобразную личину? А что потом, конец мучениям и покой от всех жизненных невзгод?

Нет уж. Просто так он сдаваться не собирался. Много, слишком много у него скопилось злости, чтоб поддаться вдруг возникшему зову, обещающему покой и забвение. Не все счета оплачены. Да и в забвение он не верил.

Он пытался бороться — выбраться из БТРа, куда-то убежать, отчаянно желая понять, что же это с ним сейчас происходит. Сознание угасало. Угасало медленно, как будто не торопясь, неумолимо. Среди всего хаоса мелькавших и тут же растворявшихся мыслей, промелькнула одна — что, возможно, его хотят убить именно таким вот способом. Ментальным воздействием, подобным тому, что зомбирует заключённых в лагере. Так ли это или не так? А если так? А если это так, смог же он в лагере противостоять этому самому воздействию! Значит…

Всё это промелькнуло в голове за пару секунд. Бесконечно долгих, впрочем, секунд. Масканин успел ухватиться за эту забрезжившую надеждой мысль, ощущая, как скопившаяся в душе злость вот-вот готова вырваться. Надо только указать ей направление. Именно злость вытеснила нараставший ужас и притупила раздиравшую голову боль. Благодаря ей, мыслеформы становились всё чётче и ярче. Максим отстранился от самого себя, остановил внутренний диалог, и с некоторым даже удивлением как со стороны теперь смотрел на собственный вскрытый череп, по которому, резвясь, лупили, видимые как нечто материальное, кувалды, а чьи-то окровавленные, судорожно дрожавшие от напряжения, пальцы стискивали его обнажённый трепещущий мозг. Теперь он знал, что делать. Дикий, буйствующий поток, в раз получивший свободу, смял бесновавшиеся кувалды, покатился дальше, сметая все препоны. Максим чётко видел чужие руки. Вцепился в них, давил, грыз зубами и, наконец, наверное, от страха и отчаяния, создал мыслеформу до жути едкой кислоты. Залил ей всё, что воспринимал как чужое.

Раздался жуткий, как будто не человеческий вопль, в котором боль переплелась с отголосом удивления. Вопль этот слышался отнюдь не ушами, а как если бы кто-то чужой провопил внутри черепа.

И сразу стало легче. Лёгкие сами судорожно вздохнули. По мере того, как отпускала дикая боль в голове, начало возвращаться и зрение.

Ещё толком не придя в себя, Масканин вспомнил о крепыше. И испугался. Человек рядом с ним хрипел и выл, конвульсивно дёргаясь, раздирая собственное лицо, искажённое демонической гримасой непереносимого ужаса и нестерпимых мук. Масканин бросился к нему, попытался разжать его пальцы, вот-вот готовые выцарапать глаза. Но ничего не выходило. Не переставая истошно выть, крепыш извивался и зарядил коленом Максиму в пах, на что, однако, тот и внимания почти не обратил. Теперь Максим попытался проделать то же, что спасло его самого, но как на зло, никакие мыслеформы не выходили. Никак не получалось сконцентрироваться.

А драгоценные секунды, между тем, иссякали. Крепышу оставалось совсем не долго мучаться, если ему не удастся помочь. Проще его убить сразу.

Масканин аж дёрнулся от пришедшего озарения. Рука сама нащупала в сумке банку с тушёнкой. И сама, описав полукруг, приложилась по голове несчастного крепыша. Тот затих и застыл. Масканин и сам застыл, затаив дыхание. Переусердствовал? Приложил пальцы к шее. К счастью, пульс у крепыша прощупывался.

Максим облегчённо перевёл дыхание. Признался себе, что страшно рад, что случайно не убил, пусть и из добрых побуждений. Повезло, конечно, что озарившая его догадка оказалась верной. Похоже, воздействовать на человека можно только когда он в сознании. Он пошарил в хозяйстве товарища, достал сигарету и зажигалку. Последнюю, прикурив, вернул обратно. С первыми затяжками нервы начали успокаиваться. Но вот тело не хотело расслабляться. Мышцы оставались напряжёнными и дышалось, как после долгого забега в быстром темпе.

Крепыш теперь размеренно сопел, кажется, он просто спал, а не пребывал без сознания. А может сейчас так и было.

Докурив, Максим выбрался наружу, досадуя, что боль в голове до конца не улеглась. Но эта боль была сущей ерундой, слабым отголоском того недавнего, чуть не убившего ужаса. Поэтому, чёрт с ней, можно и потерпеть, (а куда денешься?) и вовсе забыть о ней.

За бортом господствовала тьма, не полная к счастью, но брести в потёмках — удовольствие сомнительное. Такой фактор, как время, тоже поджимал. Особо рассиживаться некогда. И как бы ему это не нравилось, придётся просто бросить тела велгонца и рыжего без погребения.

Как будто мысли о времени кто-то подслушал, откуда-то из далека, (а на самом ли деле из далека?), появился равномерный гул. И сложно было определить, приближается ли он или нет. Звук этот ни с чем другим Масканин спутать не мог, так могли гудеть только двигатели велгонского десантно-боевого вертолёта. Что ж, вот и авиация. А если у вертолёта ещё и тепловизор на борту, тогда, как говаривал какой-то напрочь сейчас забытый персонаж из прежней жизни, могло выйти совсем не весело. Сейчас Масканин не знал или не помнил, с какой дистанции можно засечь неостывшие движки 'Дюркиса'. Да и их самих засечь тепловизором можно, правда от этого существовал старинный испытанный метод — окунуться как следует в жидкую грязюку с головой. Или в воду. Откуда-то он знал, что раньше ему это помогало.