На заре царства (Семибоярщина)

Таковы были действительные или кажущиеся соперники Годунова. И Борис приступил к устранению их. В отношении Романовых он до времени воздержался от решительных мер и, чтобы вернее впоследствии погубить, пока угодливой лестью и медовыми речами располагал их в свою пользу. Симеон Бекбулатович был удален в уединенное село Кушалино и там ослеплен по сказанию летописца. Борис в день ангела Симеона послал ему в подарок знаменитое испанское вино в знак своего расположения, смешанное с ядовитым зельем, тот поднял кубок во здравие царя и его «правителя» (любопытно, что к тому времени уже сложился обычай пить здравие обоих правителей одновременно) и вскоре ослеп. С Марией Владимировной Борис поступил не менее решительно: он убедил ее вернуться в Россию, что было равносильно необходимости принять иноческое пострижение — таков был на Руси обычай в отношении вдовствующих цариц. Мария Владимировна пошла на это: обеспеченная, покойная жизнь в родном краю, хотя бы и в монастыре, все же казалась милее безвольной свободы и зависимости в негостеприимной стране Она вернулась, приняла иноческий чин, и цель Бориса была достигнута. Оставалась, правда, малолетняя дочь Евдокия; для нее постриг был преждевременен, и… она погибла. Молва указывала на виновника ее гибели: то был тот же Годунов. Подозрение осталось явно недоказанным, но оно было тем более вероятно, что затем Борис не напугался предпринять еще более страшный шаг, благодаря которому он устранил наиболее опасного соперника — царевича Дмитрия.

Сущность этой кровавой угличской драмы общеизвестна, но подробности ее до сего времени остались загадочно-темными… Помимо явного соперничества Дмитрий был во всех отношениях опасен Годунову. С боярами Нагими — матерью и родственниками Дмитрия — Борис был с давних пор во враждебных отношениях. Он же стал виновником их ссылки в Углич. И в случае воцарения Дмитрия Годунову могло грозить от темницы до плахи включительно. И властолюбие, и желание обезопасить себя привело к решимости раз и навсегда покончить и с Дмитрием, и с Нагими. Помог в этом Борису усерднейший его приверженец, царский дядька, окольничий Лупп-Клешнин. Он указал на дьяка Битяговского как верного человека для исполнения злодейского поручения. Тот был послан в Углич (с сыном Данилой и племянником Никитой Качаловым) в качестве управителя земскими делами и двором царицы. Злодейское дело вскоре было исполнено. Девятилетний царевич был заколот ножом предателя. Но удивительное совпадение: убийство Дмитрия произошло 15 мая 1591 года, а затем, почти ровно через пятнадцать лет, 17 мая 1606 года пал жертвой мести народной Лжедмитрий, присвоивший себе имя убиенного царевича.

О том, что случилось в Угличе, немедленно была послана в Москву весть с гонцом. Но Борис принял меры предосторожности: вестника перехватили, привезенную им грамоту подменили подложной, о которой и доложили царю. Грамота извещала, что царевич умер от болезни и несчастного случая: в припадке черной немочи он якобы ранил себя ножом. Несмотря на маловероятность сообщения, кроткий царь поверил: он уже не мог не верить Борису. «Да будет воля Господня», — смиренно сказал он и поручил все дело Борису. Тот не замедлил послать следствие. Результат его заранее был предопределен: следователями были назначены тот же Лупп-Клешнин и князь Василий Иванович Шуйский, недавний явный враг Годунова, а нынче его ярый приверженец. Годунов умел выбирать людей, не ошибся он и на этот раз: Василий Иванович, несмотря на явные улики против Битяговского, блестяще доказал то, что угодно было Борису. Он вообще оказался мастером доказывать: пятнадцать лет спустя, перед воцарением Лжедмитрия, он, распинаясь, доказывал Москве, что Дмитрий 15 мая 1591 года убит не был и чудом спасся. А позже, перед своим воцарением, Василий Иванович заявил обратное…

Что касается угличской драмы, то дальнейшие последствия ее для Нагих — несчастной царицы-матери убиенного царевича и ее родственников — не могли не сказаться: их, привезенных в оковах в Москву, пытали; царица, насильно постриженная, была сослана в Никольскую пустынь на Выксе (Новгородской области), а остальных Нагих сослали в различные отдаленные города и заключили в темницы; им всем ставилось в вину умышленное подстрекательство народа к убийству Битяговского с сыном и племянником, которые на самом деле были убиты угличанами, пришедшими в ярость от их злодейства. Затем жители Углича, как соучастники Нагих, были кто казнен, кто заключен в темницу, а остальные сосланы в Пелым. Даже колокол, возвестивший о свершившемся, был отправлен в Сибирь. Что касается самих виновников убийства, то их тела торжественно предали земле, а вдов и сирот хорошо обеспечили.

Так закончилась угличская драма и был совершен Годуновым непоправимый ложный шаг. Борис хотел, достигнув высших благ для себя, став царем, облагодетельствовать Россию, и он же ее погубил. После убийства Дмитрия на Руси возникло явление, получившее название «самозванства». Самозванцы создали Смутное время; благодаря им Россия чуть не попала под власть иноземных царей. Существует даже предание, что Борис после убиения Дмитрия сам воспитал юношу, похожего на него, на случай, если бы его надежда на избрание царем после Федора Иоанновича почему-либо потерпела поражение. В этом случае, чтобы спасти свое положение, он выставил бы воспитанника в качестве истинного царевича, имевшего законные права на престол.

Итак, ближайшие соперники были удалены. Оставалось покончить с Романовыми. Это дело Борис отложил до ближайшего случая и стал ждать смерти царя, чтобы занять его престол.

Седьмого января 1598 года кроткий царь, который последние годы своей жизни всецело посвятил молитве, праведно и мирно почил, оставив престол царице Ирине. Прекратилось тихое царствование последнего отпрыска Мономаховой крови. Народ при жизни Федора отдохнул от гнета тяжелых лет грозного правления Иоанна Васильевича. Но царствование Федора не имело естественного и полного покоя. Страна переживала лишь временное, кажущееся затишье перед новой бурей. Как только злой гений Годунова расправил свои крылья, народный поток грозно забурлил, и в нем слились разные течения: одно составлял преданный родине и престолу народ, который желал себе могучего природного царя из исконно русского царственного рода и который не мог мириться с насильником Годуновым, выходцем из татар, подозреваемым в убийстве царевича, прямого потомка стародавних русских царей. Другое течение составляли отщепенцы, придерживающиеся порядка и разумной жизни. Неизбежным стало то, что случилось. В грядущей смуте люди порядка должны были сильнее закалиться, чтобы, сплетясь, избрать основателя новой могучей династии. Люди смуты должны были в ней погибнуть, чтобы уцелевшие от гибели увидели в порядке единый, верный путь государственной жизни. Благодаря Годунову бурный народный поток прорвал последние сдерживавшие его плотины, возведенные неверной дрожавшей рукой терзаемого муками совести правителя. Нет худа без добра: наступила гроза, которая была очистительной, а жертвы — искупительные.

Итак, праведно почивший Федор оставил престол бездетной Ирине, женщине разумной, наделенной светлой головой и добрым сердцем. К сожалению, царица устрашилась бремени правления и на девятый день после смерти супруга приняла иночество в Новодевичьем монастыре под именем Александры. Несомненно, решение это исподволь подготовил брат, имевший на сестру огромное влияние. Также были подготовлены бояре к мысли о неизбежности избрания царем Бориса. После пострижения Ирины они направились в Новодевичий монастырь, куда удалился к сестре Борис, и молили его принять венец Мономахов. Но, желая укрепить свое избрание волей, выраженной якобы всем народом, он отклонил их просьбы и настоял, чтобы для решения вопроса о выборе царя был созван Земский собор. Результатом недолгого совещания наспех собравшегося собора стали возгласы: «Да здравствует государь наш, Борис Федорович!» Но он хотел еще сильнее упрочить свое избрание. Оставаясь в монастыре и предаваясь плачу и горести, он продолжал отказываться. Тогда под предшествием патриарха Иова и всех владык, несших иконы, Москва двинулась к монастырю молить несговорчивого правителя. Взяли даже особо чтимую Смоленскую икону Богоматери, хранившуюся в монастырском соборе, которую вынесли навстречу Борису: сама Богоматерь как бы явилась молить Годунова! Дрогнуло сердце, и Борис, обливаясь на этот раз уже искренними слезами, пал ниц перед иконой. Но даже в эти минуты не мог он воздержаться от лицемерного вопроса:

— О, Матерь Божия, зачем, зачем Ты подвиг сей сотворила воздвижением святого образа Своего!..

И в ответ раздался взволнованный голос патриарха:

— Подвиг сей из любви к тебе сотворила Богоматерь. Устыдись и покорись!

Но Борис и тут не покорился. Отслужили литургию, молили его, внесли святые иконы в келию инокини Александры, упрашивали, но брат не соглашался. Заставили собранный народ пасть на колени в ограде монастыря, притворно рыдать, ломать руки, молить Бориса… И он наконец устыдился и, как рассказывает историк, «в сокрушении духа» воскликнул: «Буди же святая воля Твоя, Господи!»

Достигнув престола тяжелой ценой, Борис испугался, помня, вероятно, что «поднявший меч от меча и погибнет». Как ни был самоуверен этот властолюбивый правитель, он усомнился в прочности престола и в своей безопасности на нем. Он заставил народ при принесении присяги на верность новому царю целовать крест, давая клятву не посягать на жизнь царя ни убийством, ни ядом, ни заговором, не посягать на царствование его, желая избрать другого царя. Давая такую беспримерную в истории клятву, Борис сам заставлял народ строить догадки, показывая свою нечистую совесть.

Сколько усилий приложил он, чтобы заставить замолкнуть этот назойливый голос своей заговорившей совести! Еще при венчании он давал торжественное обещание, что в царстве его не останется ни одного сирого, убогого и голодного, которого бы он не одел и не накормил, — и при этом привычным красивым движением картинно рвал на себе драгоценное ожерелье у ворота рубахи и восклицал: «Последнюю рубаху отдам, чтобы накормить голодного!» Увы, его обещания оказались бессильными, когда вспыхнул небывалый в Москве голод! Следует, однако, отдать справедливость Борису, что при всех отрицательных его качествах он оказался действительно щедрым, заботливым и умным царем. Руководили ли им искренние побуждения или корыстные расчеты, но добра им сделано было много. Сам человек безграмотный, Борис понимал важное значение просвещения: он мечтал создать в России целую сеть правильно организованных школ до университетов включительно, приглашал в Москву иностранных учителей, первый из русских царей посылал московскую молодежь учиться за границей. Упрочив мирные отношения с иноземными государствами, Борис занялся внутренним устройством страны. Москву, по свидетельству патриарха Иова, Борис «украшал, словно красивую женщину», заботился о возведении в столице новых построек, окружал ее новой каменной стеной, укреплял и дальние города — Смоленск, Астрахань, заселял тысячами переселенцев пустынные юго-восточные степи.

Пользуясь каждым случаем, каждым бедствием, чтобы показать обездоленным свое участие, продолжая успешно бороться с нищетой, показывая свою щедрость, Борис своей личной жизнью давал хороший пример подданным: он вел трезвую жизнь, отличался набожностью, был примерным супругом и отцом. Обожая детей — красавицу Ксению и умницу Федора, — он заботливо следил за их воспитанием, стараясь дать сыну разностороннее образование. Гордясь своими детьми, он в них видел свое счастье.

И государственная, и личная жизнь Годунова вполне было наладилась. Но ненадолго. Начались стихийные народные бедствия. После затяжных ливней весной, длившихся два с половиной месяца и погубивших урожай, небывалый мороз в августе сгубил и новые посевы. Житницы истощились; поля, засеянные слежавшимся невсхожим зерном, не дали урожая. И начался страшный голод. Борис оказывал помощь, раздавал в день по пятьсот тысяч денег (в то время — копеек), хлеб десятками тысяч пудов, но был бессилен в борьбе со стихийным бедствием. По рассказам современников, люди питались травой, ели кошек, собак и всякую падаль. В одной Москве умерло за это время до пятисот тысяч человек, а в провинциях дело обстояло еще хуже: голодные крестьяне целыми селами замерзали в лютый зимний холод. Чтобы дать голодающим заработать, Борис стал строить огромную колокольню Ивана Великого и большие каменные палаты в Кремле. Средства государственные истощились, а чернь, развращенная милостыней, отказывалась от работы, требовала новых подачек и бушевала. Вспыхивали мятежи. Недавнее очарование царем сменилось ненавистью. Темное прошлое Бориса, казавшееся ему прочно похороненным и забытым, снова всплывало. Разрасталась и забытая им тревога. Под ее влиянием он стал подозрительным и мстительным. Начались доносы, а с ними и гонения на лиц, казавшихся опасными, и наступило время избавиться от Романовых, продолжавших пока жить в Москве.