На затонувшем корабле

Канал резко уклонялся к югу, обходя песчаный выступ. Слева высокий поросший лесом мыс резко оттенял очертания берега.

Фрикке хорошо знал этот лесистый мыс. На нем развалины орденского замка Бальги. И там же, среди деревьев, пряталось каменное здание школы. «Домик над морем», где он изучал секретные науки. Прислушиваясь к далёкому кенигсбергскому шквалу, Фрикке старался выбросить из головы все то, что его связывало с осаждённым городом.

Город Пиллау перед глазами Фрикке возник как-то сразу. У причала застыло несколько высокобортных пустых транспортов. На рейде виднелся низкий серый корпус сторожевого корабля. Около него суетились буксиры. Ещё дальше, из глубины порта, выглядывали мачты и трубы какого-то большого пассажирского судна. На вышке сигнального поста у входа в гавань трепетал на ветру сине-красный флажок.

Пройдя мимо высокой башни маяка, стоявшего у гостиницы «Золотой якорь», буксир вошёл в ковш и пришвартовался у каменной стенки. Как раз напротив оказался красочный плакат, призывающий горожан к защите своего города. Плакат был украшен гербом Пиллау: на щите — синее море и красное небо. По волнам плывёт серебристый осётр с короной на голове; сверху на щите — пять крепостных башен.

Неподалёку — железнодорожный вокзал. По сутолоке на перроне Фрикке догадался, что кенигсбергский поезд пришёл раньше расписания. На причал высыпали пассажиры с испуганными лицами.

На буксирном пароходике двое вооружённых до зубов гестаповцев начали проверку документов.

Артиллерийская канонада с востока теперь едва слышалась, это успокаивало Эрнста Фрикке. Ощущение безопасности расслабляло, обволакивало тело приятной истомой. Вдобавок свежий морской ветер разрывал и расталкивал тяжёлые тучи. Выглянуло солнце, показалось голубое небо. Но долго любоваться весенней картиной не пришлось. Неожиданно многочисленные репродукторы, охрипшие за время войны, возвестили очередную воздушную тревогу. Русские! Улицы сразу опустели.

Над притаившимся городом среди каменных зданий ещё долго бился тревожный голос сирены.

ГЛАВА ШЕСТАЯ КТО БЕЖИТ ПЕРВЫМ, КОГДА КОРАБЛЬ ТОНЕТ

Проводив племянника, профессор Хемпель сразу успокоился. Ему показалось, что чёрные тучи, собравшиеся в последние дни над его головой, рассеялись. Он попросил жену сварить кофе покрепче из последних зёрен, выпил две маленькие чашечки и откинулся на спинку кресла.

Сегодня утро какое-то особенное. На улицах по-настоящему запахло весной. Мокрый асфальт, блестящие камни мостовой. Кора деревьев тоже сырая, потемневшая. На тонких веточках повисли прозрачные, сверкающие капли. Медленно уходит в этом году зима. Ещё дышит холодом Балтийское море. Но почки на каштанах набухли.

Пользуясь затишьем, кенигсбержцы выползли на воздух из душных, отсыревших за зиму квартир.

Туман стал редеть. Казалось, вот-вот проглянет синее, весеннее небо.

— Альфред, — словно издалека услышал он голос жены. — Ну что ты сидишь! Я с ума сойду! Что нам брать с собою?

Слова фрау Эльзы вернули профессора в мир действительности. Да, он оставляет Кенигсберг. Вернее, его насильно эвакуируют по приказу свыше. Приказ есть приказ, но… эти «но» иногда разрушительно действуют на логику мышления.

Профессор снял очки и вынул замшевую тряпочку.

— Мы возьмём только самое необходимое, — сказал он, закончив протирать стекла очков, — то, что войдёт сюда, — он показал на небольшой фибровый чемодан.

Фрау Эльза, кивнув, с печальной улыбкой смотрела на мужа.

Вдруг профессору Хемпелю показалось, что дрогнула и качнулась земля. С грохотом разорвался воздух, как часто бывает в весенние грозы, после сильного разряда молнии. Мощный и несмолкаемый гул распластался над городом. Тревоги не объявляли. Профессор не мог понять, что происходит. Радио по-прежнему молчало… Зазвонил телефон. В трубке знакомый голос штурмбанфюрера Эйхнера:

— Русские начали обстрел наших укреплений. — Он закашлялся. — Наша поездка не отменяется. Через полчаса я буду у вас…

— Хорошо, — с раздражением проговорил профессор. — Я вас жду. — И бросил трубку.

…Грохот, заполнивший город, не ослабевал, он звучал все на одной и той же грозной ноте. Машина мчалась на запад. Перед глазами профессора Хемпеля проносились знакомые места: кварталы аристократического Амалиенау с роскошными особняками, парк, кладбище, полуразбитая кирха. На улицах пусто и глухо. Куда-то тянутся и тянутся чёрные телефонные провода. Приходится объезжать опрокинутые трамваи, обгоревшие грузовые машины, завалы из железных балок и кирпича.

К небольшому домику изнемогающие от усталости ополченцы подносили мешки с землёй, у амбразур устанавливали пушки и пулемёты, закладывали кирпичом окна нижнего этажа. Несколько санитарных машин с большими красными крестами стояли на тротуаре.

Все громче и явственней тяжёлый гул канонады…

Промелькнул посёлок Юдиттер с сохранившейся кирхой из красного кирпича. По сторонам шоссе — надолбы и противотанковые рвы, наполненные талым, грязным снегом.

На каждом перекрёстке стояли солдаты. У них нарукавные повязки со свастикой — это проверочные посты. Но машина штурмбанфюрера Эйхнера не вызывала у эсэсовцев подозрений, её не задерживали.

Профессор Хемпель знал, что немцам удалось прорвать брешь в кольце русских войск, окружавших город. Теперь к Пиллау, как в старые добрые времена, вели железная дорога, шоссе и морской канал.

Из осаждённого города катили в комфортабельных лимузинах «коричневые» отцы Кенигсберга, не забывшие захватить и своё имущество. «Оппель-капитан» штурмбанфюрера то и дело обгоняли громоздкие дымные машины-дизели. Груз во вместительных кузовах был аккуратно укутан брезентом и крепко перевязан верёвками.

Штурмбанфюрер с неодобрением поглядывал на грузовики и что-то неразборчиво ворчал про себя.

По обочинам шоссе лежали подбитые ржавые танки, брошенные здесь в памятные январские дни…

Справа от шоссе артиллерийский снаряд угодил в небольшой кирпичный дом. Столб огня и дыма, туча черепицы, земли и камней взлетели в воздух.

Штурмбанфюрер Эйхнер сбавил скорость. Он осторожно объезжал воронки и выбоины повреждённого танками шоссе.

— Куда мы едем? — спросил молчавший весь путь профессор. — Там идёт сражение, русские могут перерезать дорогу, и мы попадём в ловушку.