На земле Святой Троицы

Попутчица перекрестилась, завершая свой рассказ.

– А источник? – спросил я.

– А что источник? – ответила попутчица. – Источник у Богородицы остался…

7

Редко кто из приезжающих сейчас в Введено-Оятский монастырь, не побывает на этом источнике Богоматери, источающем дивную целебную воду.

Сбегая от колодца-часовенки, вода скапливается внизу в небольшом озерке.

Когда мы спустились туда, словно специально подгадав время, пошел снег.

Осторожно переступая по скользкому глинистому дну, заходили мы в ледяную воду.

Перехватило дыхание, когда я окунулся с головой в первый раз. Перекрестился и – снова в воду. А когда окунулся в третий раз – уже не очень-то и хотелось выходить из источника. Как-то необыкновенно тепло и весело стало.

Нечто похожее происходило и с моими спутниками. Никто не ежился от холода. Не спеша выбрались мы из озерка, оделись и пошли к собору…

Навстречу нам двинулись к озерку женщины.

По-прежнему затянуто тучами было небо. Но прибавилось тепла и как будто прибавилось света, и ясно различал я набухшие на ветвях деревьев почки.

8

– А когда, – спросил я еще в автобусе у монахини, – когда вы поняли, что удалось возродить монастырь? Когда источник забил?

– Нет… – ответила монахиня. – Мы это поняли, когда повсюду из монастырской земли косточки людские стали выходить. Мы их собирали и погребали у креста на кладбище…

Жутковато было думать о костях, которые выходили из земли, чтобы наконец-то отнесли их на кладбище, но это тоже, как и святой источник, часть великого чуда, возрождаемого из мерзости разрухи и запустения монастыря…

Частью этого чуда видится мне и судьба самой матушки Феклы.

Страшными и безжалостными для Русской Православной Церкви были десятилетия владычества ленинской гвардии.

С жалобным стоном валились на землю сбрасываемые колокола, с тихими словами молитвы падали в безымянные могилы расстреливаемые священники. В лютой сатанинской злобе сокрушались кресты и священные алтари.

Ничего не оставлялось народу. Ни священных книг, ни икон.

Только память.

Только больная совесть, в глубине которой и продолжали звенеть сброшенные колокола, петь расстрелянные иноки.

Я говорю сейчас не о памяти отдельного человека. Многие, очень многие сумели все позабыть, но от этой потери память народа не ослабла, душа не омертвела в атеистической пустыне.

И когда это стало нужно, появились такие духовно зрелые подвижники Церкви, как матушка Фекла.

Явились из сокровенной глубины народной души, сберегавшей и сберегшей всю первозданную святость неразрушенной России.

9

Уезжая, мы побывали на монастырском кладбище…

Здесь могила родителей святого Александра Свирского, здесь могила, в которой нашли упокоение кости расстрелянных чекистами монахов, здесь и свежая совсем могила матушки Феклы…

– Какие голоса? – удивилась монахиня, когда мы спросили ее о голосах убиенных монахов, которые слышно бывает в полночь, во время крестного хода. – Не знаю… Это у кого какой слух. А я, например, только колокольный звон слышала.

Она еще хотела о чем-то рассказать, но не получилось.

– Ах, матушка! – воскликнул, перебивая ее, наш сосед по автобусу. – Какая жалость, что нам еще до вечерней службы придется уехать из монастыря. Вот бы пройти с ночным крестным ходом вокруг монастыря да послушать, как Ангелы-то поют… Теплынь-то у вас какая духовная!

Говоря так, он наклонился к кресту на могиле матушки Феклы.

И, видно, не рассчитал движения, неловко ткнулся лбом в угол перекладины…

Получилось, словно матушка Фекла и ударила его по лбу не так чтобы сильно, но чувствительно. Как и в земной жизни, рассказывают, она своим посохом вразумляла шибко восторженных сестер и паломников…

Перекрестившись, наш сосед по автобусу потер ушибленный лоб и поцеловал все-таки крест.

Но про теплынь духовную он уже больше ничего не говорил.

– Радостно, что после нас что-то останется… – говорила матушка Фекла. – Придет человек, когда ему будет трудно, придет от суетного мира и скорбей и найдет тихую обитель, – ведь душа требует покаяния и утешения, главное, чтобы народ пришел к вере, пришел к Богу, главное – понять то, что дерево без здоровых корней не растет и не расцветает, а обители, как и раньше они создавались – это корни всего народа, если обители разрушены – значит народ свою душу искалечил, разорваны сердца людские, как и эти обители.

Медленно кружась, падали снежинки.

Было уже начало апреля…

Господи, помилуй

В поселке Вознесенье, где я родился, церкви закрыли еще до войны, а при Никите Сергеевиче – динамиту тогда у нас уже хватало – последнюю церковь взорвали.

Но Веру, но Надежду на спасение души нельзя ни закрыть, ни взорвать, и Православие тоже не исчезло никуда, а, напротив, оставшись без храмов, порою приобретало даже какую-то изначальную, первохристианскую простоту и ясность.

1

Вот и бабушка моя глубоко и искренне верила, что достаточно прошептать перед смертью: «Господи, помилуй!» – и душа будет спасена для вечной жизни.

– И что же? – спрашивал я. – И молиться не надо? И Евангелие читать не надо?

– Почему не надо? – отвечала бабушка. – И молись, и читай… Только, главное, не забудь, когда придет час помирать, «Господи, помилуй!» попросить.

Конец ознакомительного фрагмента.