На земле живых

Эммануэль, однако, уверил его, что Гилберт прав, и никакого пятна сзади и впрямь нет. Он сильно осунулся, казался похудевшим и больным, но уверял Хамала и Невера, что чувствует себя хорошо. Морис бережно укутал Эммануэля махровой простыней, собрал банные принадлежности, и оба медленно потянулись на выход. Риммон и Хамал проводили Эммануэля взглядом. Так смотрели апостолы на Христа, остановившего бурю на Генисаретском море. Хамал пробормотал:

– Ты что-нибудь понимаешь в нём?

– Он - сын Бога Живаго... или я вообще ничего не понимаю.

– Мёртвые восстают - слепые прозревают...

– Ты же клялся, что уверуешь, если увидишь чудо, Фома. Тебе мало?

– Нет. Если у такого, как я, может быть Бог, его Бог будет моим Богом.

Риммон с изумлением заметил на лице друга совсем новую, странную полуулыбку, болезненную, жалкую и затаённо-печальную. Хамал выглядел утомлённым, но в его глазах, потерявших блеск, светились робость и надежда. Он всё понял. То непостижимое счастье, что он ощутил, вернувшись из Зала Тайн, заключалось в обретённом им бессмертии. Да-да, неожиданно для самого себя в двадцать три года он, Гиллель, обрёл бессмертие, заключавшееся вовсе не в богатстве и славе Ротшильда. Встреча с невысоким черноглазым испанцем была для него встречей с Богом, хоть он далеко не сразу понял это. А теперь Истина вошла в него, он был прощён и свободен, и явственно осознавал это. Ригель прав. Бог есть Любовь, и хотя любовь болезненна и скорбна, но именно она сняла с его души чёрное бремя беды. Он будет любить. Он научится любить, и Любовь не оскудеет в его душе. Потому, что Бог есть. Мертвые восстают - и слепые прозревают. Его ум отказывался это понять, ну и что? Понимание было выше ума.

– А почему он называет тебя Гилбертом?
– голос Риммона вывел Хамала из задумчивости.

– Меня так крестили, но... я... Меня так зовут.

Сиррах с удивлением покосился на Хамала. Оба некоторое время молчали.

– А ведь он любил Симону, - неожиданно заговорил Риммон.
– Я понял на похоронах.
– Сиррах вздохнул и покачал головой.
– Непостижимо... Как ты сказал?
– встрепенулся он вдруг - 'Его Бог будет моим Богом?..'

Хамал кивнул. Медленно поднявшись, оба пошли за Эммануэлем и Морисом.

– ...А насчет свадьбы, Риммон, - заметил Хамал по дороге, понимая, что от обсуждения этой темы ему всё равно не уйти, - почему бы ни сыграть её немедленно, до Поста ещё есть время.

Риммон покачал головой.

– Траур по Симоне. Да, ты слышал? Потолок в Зале Тайн обвалился.

– Ты ж его и обвалил.

– Ничего я не обваливал. Он сам упал. Сегодня. Сразу после похорон Симоны. Я и не подозревал, какой он толщины. Завален даже боковой выход, тот, что наверху. Не разгрести и за год.

– Ты ходил смотреть? Зачем?

Риммон замялся.

– Да подумал, вдруг...

Лишившись дьявольской способности читать чужие мысли, Хамал, однако, отнюдь не поглупел.

– ...Вдруг ты недостаточно хорошо прожарил Мормо? А заодно хотел проверить, не шевелится ли Нергал?

– Что ж ты врал, что больше не понимаешь, кто что думает?
– вспылил искренне возмущенный Риммон.

Хамал рассмеялся.

– Тоже мне - иероглифы. Будто я тебя не знаю? Небось, ещё, на всякий случай, и ружьецо туда захватил, а?

– Нет.
– Торжествующе сообщил Риммон.
– Кочергу.

– Ясно. А Эстель рассказала, как всё произошло? Как их туда заманили, зачем это понадобилось Мормо и Нергалу, и, самое главное, почему она не улетела? Что ей стоило-то? Ведь полнолуние же! Говорила она?

– В самых общих чертах. Я особо не расспрашивал. Начинает дрожать и плачет. Как я понял, им передал куратор, чтобы они пришли в деканат как можно скорее. В коридоре они встретились с ним, он куда-то отлучился, просил их подождать. Тут их и схватили оба выродка. Мормо читал какие-то дьявольские заклятия, хотел, убив их, воскресить свою Лили. Сумасшедший. То рыжее привидение, что я спалил, была, видимо, она. Я-то подумал, что мне мерещится. Симону убил Нергал, а её - Мормо.

– Почему она не улетела? Она же носится на своей метле как шаровая молния. Мормо не догнал бы её!

– Она осталась с Симоной.

Оба замолчали. Риммон задумался об Эстель, гордясь своей избранницей, а Хамал - об Эммануэле. Он онемел, когда Ригель воскресил Эстель, а не Симону. Сейчас он увидел в этом странную предопределённость. Удивительно. Невер кинулся в огонь за Риммоном, между тем был куда как уязвим для ожогов. В готовности Сирраха рисковать жизнью за любого из них он не сомневался никогда. Ригель был готов умереть за Эстель. Оказывается, и малютка Эстель была готова разделить участь подруги, хотя и могла спастись. Не потому ли именно ей предстоит - жить? А он? Что сделал он для других?

Хамал уже забыл, как, трепеща и цепляясь за каменные выступы, шёл по карнизу спасать друзей. Последовавшие за этим события вытеснили из его памяти этот незначительный эпизод.

– Ей надо отдохнуть, - заговорил вдруг Риммон, отвечая своим чаяниям, - успокоиться. Она немного не в себе. Всё время плачет и молится. Метлу поломала и выкинула. Разбила даже стеклянный шар Симоны, представляешь? Иногда вообще заговаривается, словно бредит. Говорит, что подлинная Любовь - только Господня, и - это очень больно. Уверяет, что видела там нашего Вальяно, и что он - как тебе это понравится?
– Архангел. А куратор, говорит, - ангел смерти. Это ведь пройдёт, как ты думаешь?

На Хамала эти слова произвели совсем не то впечатление, какого ожидал Риммон. Не проявив ни малейшего беспокойства о душевном здоровье Эстель, он метнул быстрый взгляд на Сирраха.

– Где она их видела? В Зале Тайн?

– Нет.
– Глаза Риммона указали вверх.
– Там.

– ... я так и думал.

Глава 36. Благость Господа.

'Подлинная вера в бессмертие - вовсе не утешительна,

ибо отягощает жизнь безмерной ответственностью'.

А. Шопенгауэр.

На следующий день обнаружилось исчезновение куратора. Он не просто исчез, - пропала и его комната в Южном портале корпуса, стена как в воду канула, и коридор стал длиннее на сотню футов. Эммануэль почти бегом помчался к Вальяно. Явленная ему странная связь этих людей заставляла предполагать, что профессора он тоже больше не увидит.

Он ошибся. Рафаэль Вальяно сидел в своем любимом кресле у камина под деревянной статуей Христа работы Богара де Нанси, уткнувшись в толстый фолиант, и с улыбкой поднялся навстречу Эммануэлю.

– Мой мальчик!

– Профессор...
– Эммануэль был так рад видеть Вальяно, что эта радость на миг затмила в его душе скорби минувших, таких страшных для него дней. Вальяно нежно обнял его, и Эммануэлю снова явственно почудился запах лигуструма, ореховой пасты, греческого ладана и сосновой хвои - ароматы его детства.

– Я ещё здесь, не волнуйся.

– Ещё?

– Да. Но у тебя будет достаточно времени, чтобы получить ответы на все свои вопросы.

Эммануэль смущённо молчал. Слишком многого он не понимал. Но главный вопрос он задать боялся и потому осторожно спросил: