Набат-2

— Ничего не понял! — покрутил тот головой. — Кто тогда правил страной?

— Симеон Бекбулатович! — в три голоса ответили Перваков, Смольников и Первушин. — Еще один царь, который правил в годы, приписанные правлению Ивана Грозного.

— Татарин? — осведомился Зверев.

— Какой там татарин! — возразил Перваков. — Казак!

Все мы татары, коли так считать. Был Симеон главой Земской думы и царского происхождения. Романовы трактуют историю, будто Иван Грозный впал в шизофрению и правила за него Рада. Симеону, которого выдают за Грозного, было тогда семьдесят лет, и на портрете якобы Ивана Грозного старый мужик изображен, а Грозный-то был тогда молодой! Так и пишут, будто бы он одряхлел в одночасье, ему врачей специально подыскивали в заморских странах.

— И царевича Иван Грозный не убивал, — дополнил Смольников. — Документы тех лет доказывают.

— Ой, ребята, всю историю вы с ног на голову поставили, — ухмылялся Зверев.

— А думаешь, Борька-алкаш, став царем, не переписывал бы историю? Ради Лени Брежнева весь путь 18-й армии переписали. Цари любят из себя героев и праведников корчить, а на самом деле засранцы не приведи господи! — вмешался острый язык Первакова.

— Тогда кем был Борис Годунов? — спросил Валерка.

— Царем был, — ответил Смольников. — Понимаешь ли, были две правящие династии: одна велась от Ивана Четвертого, другая — старая ордынская от Симеона. Его сын Федор правил и внук Борис Федорович с фамилией по матери Годунов. Вполне законный царь, которого Романовы тужились выдать за пришлого человека.

— Чем это доказано? — не верил запутавшийся от потока противоречивой информации Зверев. — Существуют подлинные документы, которые незаконность его правления доказывают.

— Очень просто, Миша, — объяснял Смольников. — Историю и документы эти составили Романовы, чтобы доказать законность своего пиратства. Однако существуют и другие документы, которые переписать они не могли. Иностранные. По донесениям послов из Москвы, купцов, путешественников, Борис Годунов продолжил преследование Романовых, обвинил их в государственной измене, разгромил партию Романовых — Захарьиных в Думе. Вот всех собак они и повесили на Годунова, а себя изобразили борцами за свободу и справедливость, мучениками за святую Русь. Враки!

— А как же Пушкин со своим «Борисом Годуновым»? — не терпелось Валерке.

— Он, дорогой мой юный друг, жил в эпоху Романовых, а против ветра не плюют, — пояснил Перваков, а Смольников добавил:

— Пушкин переписал трагедию заново по личному и тайному распоряжению государя императора. Будучи большим хулиганом во всем, Пушкин противиться не стал. Но между строк читается очень многое, не высказанное открыто. С царями не забалуешь.

От заинтересованной беседы всех оторвал писк мобильной рации в кармане Зверева. Умолкли. По лицу Михаила читалось: он получил разнос от начальства. Отвечал односложно.

— Кто? — дождался окончания разговора Смольников.

— Святослав, — уныло ответил Михаил. — За Трифа разнос… Так, ребята, закончим. Двоим забрать труп в подземном ходе, и к себе. Вы с нами уходите? — обратился он к диггерам.

— Нет, прежним путем, — ответил Первушин. — А вы, Леонид Матвеевич?

— Я с ребятами, — не хотелось Смольникову снова блуждать в сырости подземелья. — Да и время к ночи идет, — оправдывался он, хотя было около семи часов вечера…

«День кончался трудно. Тягостный от неведения и суматошный от смеси многих событий. В слюдяном оконце сеней полоскались отблески московских пожаров…» — литературной фразой думал Смольников, выстраивая впечатления от подземного похода в рассказ. Он обязательно хотел написать о далеких временах, подлинно и серьезно.

Действительно, день был трудным и Москва горела. Жгли усадьбы Глинских, Годуновых, Милославских, тех, кто был оплотом царя Ивана Васильевича. Недавно отстроенным, им не довелось надолго пережить своих хозяев.

Иван Висковатый дожидаться не стал, когда в двери Приказа вломятся опричники. Его не пощадят. Велел двум дьякам готовить книги и рукописи в дорогу, спускаться в подземелье. При себе оставил незаконченную рукопись, засунул ее под нижнюю рубаху, покрепче затянув пояс.

Спускался последним. Покряхтывали под тяжестью сундука дьяки, пламя свечи плавало восковыми слезами в руке Висковатого, фитилек валился на сторону.

Тимоня и Векша дожидались его, пока он опустит крышку лаза. Пропустили вперед. Молчали.

Этот лаз начинали тайно рыть по приказу Ивана Васильевича, закончили с год назад, тотчас отправив копателей в Родню под Псковом, подальше от глаз Шуйских.

«Вот и пригодился ход, — невесело думал Висковатый, тяжело ступая по мощенному камнем полу. — И сколько еще надобиться будет…»

Он присягал царю Ивану спасти в худой час древнейшие книги, летописи Рюриковичей, разрядные книги. Скоро пришел неровный час. Всего не захватишь, а унесенное еще донести надо…

— Стой, Тимоня, — сказал, тяжело дыша, грузный Висковатый. — Стой здесь.

Когда копали ход, измыслил он тайники закошелить. Перед одним остановились сейчас.

— Подымай камень, — носком узорочьего сапога указал боярин. — Нож возьми, я присвечу…

Тимоня, орудуя казачьим широким ножом, выдрал камень из гнезда. Векша помогал. В нишу под ним уложили половину груза из сундука. Самое ценное понесли дальше.

За поворотом хода остановились снова. Почему ровный ход завернули — камень небесный лежал здесь испокон веку, черный и зловещий, каленый топор от него тупился с первого удара…

— Здесь, — сказал он, дождавшись дьяков. — Вот она…

Ниша покоилась в стене, и камень, закрывающий нишу, добыли сразу. Пожалел Висковатый, не вошли все книги. И о другом пожалел, неладно стал камень на место, щель видится.

У выходного лаза он подсвечивал себе долго, искал одному ему ведомое. Передал свечу Векше и нагнулся низко.

— Подсвети сюда. Кольцо тута…

Он нашарил кольцо, потянул с кряхтением… Ойкнул Тимоня, свеча выпала из рук Векши, свалился Висковатый — так быстро случилась неожиданная встреча: из боковых ниш выступили четверо в сутанах, с капюшонами на головах, хрястнули дубины, ломая шейные позвонки пришедших.

— Здеся-таки, — донеслось злорадное из-под одного капюшона. — Висковатого наверх, дьяков добить и замуровать в ниши. А что до этого упрятали, мне доставить.

Каменная плита медленно опустилась под тяжестью противовеса, пахнуло сыростью снаружи…

Смольников прибыл в Ясенево, а его друзья-диггеры толь-ко-только добрались до каменной двери с противовесом.

— Выходим, — скомандовал Первушин. — Завтра вернемся. Валерка, пометь кладку. Нелепая она какая-то, надо будет присмотреться завтра.

Валерка послушно присел у чуть задранного камня, помечая в блокноте с маршрутом нужное место, остальные ушли вперед, когда дробно замолотили несколько автоматных стволов. Вскрикнул Перваков, застонал Первушин. Валерка сорвал с каски фонарик и сжал его на груди. Ему показалось, что он уже никогда не поднимется с корточек.

— Выходи, сучонок! Застрял? — услышал он зычный окрик и рванулся, выпрямляясь на бегу, в обратную сторону.

Пули вжикали по камням стен, сердце рвалось, опережая ноги. Подняться сил не хватало, но надо, надо! Собравшись для рывка, подтянул ноги, как в низком старте. Спасительный поворот рядом…