Набат-2

В рубке, с обзором во все стороны, собрались старшие. Момот проследил последний круг секундной стрелки и сказал в микрофон:

— Внимание… Начинаем. Все по местам, согласно расписанию. Дежурным проверить наличие детей на палубах.

— Жаль кораблики, — смотрел на рейд Судских. Без экипажей вся мощь надводных кораблей ни к чему.

— Надо будет, новые построим, — кратко бросил Момот и поднял никелированный колпачок перед собой, который выделялся особо среди приборов, лампочек, мерцающих глазков. Под колпачком оказалась кнопка оранжевого цвета.

— Старшой, не держи дизеля, — пошутил Луцевич, хотя внутренне волновался не меньше остальных.

Момот повернулся к нему неодобрительно.

— Ехай, ехай, — махнул ему безбоязненный Луцевич, и Момот улыбнулся. Все же лучше, когда тебя не боятся.

Кнопка нажата, и, к удивлению Бехтеренко, внутренняя поляна между сегментовидными зданиями стала преображаться. Ровно вычерченные тропинки между ними взрыхлились, обнажились мощные тросы, они стали набиваться и зависли над землей метрах в двух. Потом, к удивлению Бехтеренко, здания стали съезжаться.

— Ничего техничка, да? — подмигнул ему Луцевич.

Бехтеренко догадался, что произойдет вскоре: две половинки стянутся, и получится единый плод, очень напоминающий продолговатую сливу. Ковчег. Закрытый от невзгод.

Здания съехались. В выдвинутые штанги упрятались тросы. Внутри половинок стемнело, и зажглись лампы дневного света. Чуть вибрировал корпус, пахло чем-то специфическим, что отличает корабль от обычного строения: разогретые оплетки электропроводов, кембрика и крутящихся механизмов.

— Готово, — за всех произнес Тамура.

— Видишь, Игорь Петрович, — развернул кресло от пульта в сторону Судских Момот, — куда завело тебя знакомство с Георгием Момотом? Не жалеешь?

— Ничуть. Но думаю, плавание предстоит долгое.

— Ждем полной воды, — сказал Момот. — Жаль. Сейчас бы детишки резвились на лужайках, но береженого бог бережет. Хироси, — обратился он к японцу, — расчеты подтвердились?

— Почти полностью, — кивнул Тамура.

— Почему почти? Почему не с точностью?

— Каплевидный эффект. Водный покров смещается в зону Тихого океана. Сам Господь Бог не знает точных масштабов своей затеи. Полагаю, и орбита сместится.

— Вряд ли, — отрицал Момот. — Нигде нет фиксации.

— Случаи бывают всякие, — шутливо, но веско вставил Луцевич.

— Вот именно, — поддержал Тамура. — Луна сместит приливную зону, она увеличится, капля потяжелеет.

— Что-нибудь придумаем, — успокоил Момот так, будто его не интересовало дальнейшее. Ковчег он построил? Построил. Запасы и все необходимое взял? Взял. Условия прекрасные? Прекрасные. Что надо кроме? — Почему молчишь, Святослав Павлович? — явно искал поддержки Момот у Бехтеренко. Тот смотрел себе и смотрел на остров, не вслушиваясь в разговоры.

— А я вот прикидываю: пройдет наш ковчег между трех гор, когда вода подымется?

— Не сомневайся, — уверил Судских. — Всплываем до нужной отметки и попрощаемся с горами. Взрывчатка заложена.

— А посуху не лучше их дернуть?

— Слава, дай полюбоваться напоследок, — отвечал Момот. — Когда еще на нашем веку доведется? Мы ведь пристанем к необитаемой земле, где ничего не будет…

Пока такое не представлялось.

Видевший погружение Японии в океан, Тамура вздрогнул. Неприятное воспоминание о возмущенной воде, когда он чудом спасся, жило с ним подобно родинке, которую нельзя трогать. Сковырнешь — рак обеспечен.

Он появился на острове, когда сооружение ковчега шло полным ходом. Тамура обнаружил упущения в проекте и настоял на доделках. Антиштормовые кили ставили по его настоянию. Он помнил, как бушевала возмущенная вода в хаотичных плясках, а ураганный ветер менял направление каждые полчаса.

— Слава, ты доволен? — спросил Момот Бехтеренко.

— Вполне, — отвечал Бехтеренко. — Тут другое. Я ведь сугубо сухопутный, а меня мореходом делают.

— Переделывают, — поправил Луцевич. — Все мы были земноводными и вышли из океана. Так что не печалься, приходи, я тебе первому жаберки поставлю.

— О! — поднял палец Момот, призывая к вниманию: поползла диаграмма из сейсмографа, и он повернулся к прибору. — Рановато жаберками занялись…

Он проглядел диаграмму.

— Спутниковые станции слежения дают усиление активности вулканов и активную подвижку земной мантии. Везде, — дополнил он свое сообщение. — Святослав Павлович, установи связь с Гречаным и Новокшоновым. Пусть уходят с приграничных территорий в верховья Урала. Там относительно спокойно. Пусть уходят все. С пожитками и бабами. Нечего там делать.

— Наконец и для меня работа нашлась, — удовлетворенно сказал Бехтеренко.

— Истомился молодожен, — обронил Луцевич.

Бехтеренко не обиделся. Семейная жизнь много чего отнимала. Во всяком случае, перекроила сутки на лично свои и общественно полезные.

— Друзья, — зацепил тему Луцевич, — вы думаете, потоп начался из-за каких-то глобальных происшествий? Ошибаетесь. Господь внял мужским мольбам защитить их от женского посягательства на мужские свободы и решил наказать сразу всех. Мужиков, чтобы не очень доверялись женским обещаниям, а женщин, чтобы, шепча на ухо, не выдували у мужчин последние мозги.

Ему жизнь всегда была со смешинкой. Он бы и в самоволку махнул — бежать некуда.

— Внимание, — вернул всех в рубку голос Момота. — Поступление воды началось…

В мире как будто ничего не изменилось, только исчезли белые бурунчики в барьерных рифах вокруг острова. Вчера их плюмажи украшали океанский пейзаж, сегодня поверхность стала мертвенно однообразной.

— Это что такое? — никто не понял в первый момент, откуда появилась темная туча, стремительно приближаясь к ним. Радары не засекли опасности, и на тучу это нечто походило мало. Момот чуть было не нажал кнопку аварийной тревоги. Остановил Бехтеренко:

— Птицы…

В самом деле, громадная стая пичуг с гомоном стала устраиваться на всех выступах зданий, билась в остеклённые стены рубки, густо покрывая палубы белым пометом.

— Воробьи, — узнал Судских. — Сермяжные российские воробьи.

Птицы принесли хлопот больше, чем печали. В России они селились везде. Бились за скворечники, за чердаки высоток, за голубиный корм в скверах. Их нещадно убивали на плантациях подсолнухов, гречихи, гоняли с вишневых садов и за настоящих птиц воробьев никто не принимал. Жидята. А ведь если извести их, исчезнет еще один волосок на скрипичном смычке, погибнет, приближая симфонию жизни к какофонии звуков.