Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Сразу после выборов я полагаю отправиться в Зону, — сказал Судских. — Если вернусь, принесу ответ, почему остались живыми ваши монахи.

— А как же невозможность вхождения в Зону? — въедливо спросил фермер.

— Есть прямая договоренность с обитателями Зоны. Чтобы все подряд не повадились там рубить тальник, а там помидоры пособирать, взять кое-чего для хозяйства… Опасно это.

— А может, попам Господь помогает? — держался фермер.

— А почему нет? Всякое бывает.

— И это говорите вы, человек грамотный?

— Да, это я сказал. Носите Бога в сердце, а в руках

заботу о земле, а не наживу, тогда, глядишь, не придется далеко за тальником ездить.

Судских промолвил это спокойно, оттого убедительно в полной заинтересованной тишине. Лишь фермер, выслушав Судских, поцокал языком:

— Ловко!

Судских понял его. Все поняли. Других вопросов не последовало.

Позже Г речаный одобрил вмешательство Судских. Стоя у карты России, он подумал и все же поставил в центре Мещерского края оранжевый флажок. Наш, стало быть, округ, поддерживает.

Он раздумывал. Вовсе не над балансом сил в этом регионе, а о другом: до выборов месяц, а союзники напоминают кашу «дружбу». Множество мнений, каждая нужная, а единства нет. К тому же интеллигенты — люди обидчивые: едва отвергнут их мнение — уйдут к противникам. Назло кондуктору пешком пойду!

«Бесово племя!» — часто возмущался Гречаный такой позицией. Ни в одной другой стране такой прослойки нет. Есть специалисты, профессура, кастовые дельцы, профессионалы в конце концов, а в России, вишь ты, интеллигенция.

А что такое интеллигенция? Сборище недоучек, отовсюду понемногу знаний, в целом каша, которую скармливают дурачкам. Для роста, так сказать. Сталин не просто так сбил их в прослойку. Вроде пленочки в говядине. Была корова — есть прослойка; корова упитанна — шире прослойка; нет коровы — хозяйка, разделывая говядину, брезгливо срезает ее острым ножом. Ни сало, ни мясо, ни жир — прослойка.

«Нужен нам для остроты кампании Георгий Момот, — предложил Судских. — Чтобы народ не скучал».

Гречаный собрался уезжать из Кремля, засиделся, но застрекотал прямой телефон с Воливачом:

— Сеня, включи телевизор, госканал.

— Что там? — спросил Гречаный, чувствуя подвох. Последнее время они соблюдали нейтрально вежливый тон, былую дружбу унес ветер предвыборных круч.

— Мать моя женщина! — воскликнул остолбеневший Гречаный: на экране возник он сам собственной персоной, голяком и с завязанными глазами, хватающий хохочущих девиц. Тоже голых. Одна поймалась-таки, хотела пойматься, повязка с глаз долой — атаман Гречаный. Лишь угол экрана затемненный: там был Воливач.

Гречаный удержался от матюков:

— Что ж ты себя не высветил?

— Я уже отрезанный ломоть, — со смешком ответил Воливач.

— Витя, а ты все обдумал, давая добро на показ этого божемойчика? Это война, Витя.

— Снимай кандидатуры — не будет войны.

— А как нам с тобой разобраться?

— Зачем разборки, Сеня? У тебя казаки, у меня чекисты, никто не посягает на твое атаманство, командуй на здоровье, а Россия казакам не принадлежит. Евреизацию она прошла, хохлоизацию, а казакизации не будет. Круто замахнулся, атаман.

— Ты все же послушай, — заикался от возмущения Гречаный. — Твоя провокация была подлой и глупой. Мало нам крови? А ты подумал, что Лемтюгов никому не

нужен, кроме вашей братии коммуняк, проходимцев и недобитков? А ты сосчитал, сколько ретивых голов ждут и не дождутся именно такого исхода, чтобы поквитаться с Россией? А Ирак, готовый расквитаться с Израилем? А флоты США под Владивостоком, Одессой и в Финском заливе? Ты что наделал? А миллиарды Тамуры? Лемтюгову гроша не дадут.

— Японцы нам не нужны вместе с их миллиардами, Сеня, — въедливо ответил Воливач. — Японизация России никак не предусмотрена. Снимай кандидатуру, Семен. Ты уже политический труп.

— Рано хоронишь, Витя. Хочешь пари, выиграю выборы?

— Интересно… Условия?

— Суд над тобой. Открытый трибунал.

— Уважаю казачка.

Ни да ни нет. Воливач положил трубку.

Вовсю тренькали другие аппараты, а в дверях стоял белый как полотно есаул, его адъютант.

— Что? — с перекошенным от злобы лицом спросил Гречаный.

— По прямому — начальник Генштаба.

— Пусть своему Воливачу докладывает! Что надо?

— Израиль нанес ядерный удар. По Италии.

3 — 15

Шалое желание Судских лично отправиться к Момоту ни в какие рамки не входило. Во-первых, как-никак, а бывший генерал УСИ неожиданно появится на форпосте НАТО в Литве, во-вторых, после сенсационного сообщения подозрительность к неожиданным визитерам усилится. Поездка инкогнито — того краше: не та фигура для вольного путешественника, и желающих познакомиться с загадочным генералом довольно много. Гречаный ревностно оберегал Судских.

И все же он настоял на поездке, доказав ее необходимость в критической ситуации: Момот нужен России как непревзойденный авторитет в микросенсорике, человек, способный решать задачи глобального масштаба. Ване Бурмистрову тяжеловато будет выполнить эту миссию. Тузы — к тузам, короли — к королям.

Гречаный понервничал и согласился. Поездку обставили классно.

Из Судских сделали коммивояжера, при помощи макияжа и новых документов, и обычным самолетом отправили в Литву. С негласными сопровождающими.

Момот по-прежнему проживал в своем коттедже над сонной рекой, где нашел его некогда Ваня Бурмистров. Ваня вышел в большие люди, а здесь жизнь текла обычно и размеренно. Момот отменно выучил литовский, был учтив со всеми, налоги платил исправно, властям не докучал и ничем не выделялся среди обывателей, хотя литовские органы безопасности знали, какая крупная величина избрала местом жительства Литву. Досье на него велось и догляд осуществлялся особый, но Момот сумел понравиться властям сначала работами по улучшению качества литовских сыров и пива, а потом отказом датчанам улучшить их сыры.

Приезд коммивояжера из России органами наружной слежки был воспринят как обычный деловой визит к господину магистру Аникщяя на предмет поставки мрамора и гранита для аникщяйского захоронения русских солдат времен второй мировой войны.

Иначе воспринял его Момот.

Позвонивший у калитки располагал и настораживал одновременно, как забытый мотив ранее слышанной песни.

— Лаба дене.

— Лабас…

— А я Судских, — просто сказал он после обмена приветствиями. — Не ожидали?

Поделиться с друзьями: