Набат

Однажды Миша Грязнов, царство ему небесное, Аркадий Левицкий и Гриша Лаптев заспорили о сущности власти в современной России. Не придя к согласию, они позвали в арбитры Судских. Михаил был сторонником жесткой политики, Аркадий уповал на умный молодняк, а Григорий пытался доказать обоим, что из этого ровным счетом ничего не получится при существующей системе числителя и знаменателя, пытался втолковать им свою формулу линейной зависимости. Судских выслушал Михаила с Аркадием, не отказался от крепкой руки и молодых мозгов, затем предложил выслушать Григория и его знаменитую самопальную теорию. «В нынешней России, — охотно взялся за урок Гриша, — человек приходит к власти полным нулем, поскольку интеллигент максимум во втором поколении, а папа, бывший обкомовский босс, в зачет не идет, и легальных капиталов нет. Помноженный на власть, он так и остается нулем по законам арифметики. Это знаменатель. В числителе имеется Россия плюс капитал. Поделенная на нуль, она сама ничего собой не представляет. И все мы имеем в результате нуль, при всем при том, что с каждым годом наш числитель уменьшается. И как ни меняй знаки, от перемены мест сумма остается нулем». «А если человек станет единицей? Допустим, Егор Гайдар пришел к власти, имея достойную родословную», — усомнился Судских. Всерьез он Гришины витии не принимал, хотя… Послушаем: «А кто это вам сказал, Игорь Петрович, что в шестнадцать лет рубать головы собратьям, будучи командиром полка, — это достойная биография? Для советской власти — да, но мы нуль уже имели от такой биографии. Внучок столь же бесшабашно, как дедушка, пустил в распыл страну. В принципе он дал дорогу колбасе, но не державе, не нам с вами, нас он не защитил от ворья. Как говорят одесситы, Егорушка правил на голом понте. Но давайте вернемся к его легендарному деду — очень хороший пример для понимания моей формулы. Дед Егора, вне сомнений, был талантливым человеком, но был порождением советской власти, всего себя посвятил ей. И я совсем не уверен, что Аркадий Гайдар погиб от шальной пули: шибко много думал, а по складу ума он относился к тем, кто рано или поздно делает ревизию своим убеждениям. А его убеждения покоились на формуле: «Ночь простоять и день продержаться», а там наши подойдут. А нашим самим надо ночь продержаться и день простоять. И дедушке Сталину этого хотелось, и дедушке Хрущеву, и дядьке Леониду Ильичу — всем остальным, кто добирается наконец до власти. Это и есть линейная зависимость. Потому что за день у власти удобно карманы набить, ночью припрятать, а с утра объявить народу, что хотелось как лучше, а получилось как всегда».

Судских посмеялся со всеми. Однако Гриша Лаптев был трезвым аналитиком, и даже шутейное изложение его формулы имело весомую долю серьезной реальности. «Ладно, Гриша, — сказал он, когда все насмеялись вдосталь, выложили все подначки, — тогда у тебя должна быть формула «как лучше». «Есть, — твердо сказал Григорий. — Прежде всего Россию нельзя брать ни в числитель, ни в знаменатель. Это символ, коэффициент, а еще точнее — ординатор, то бишь упорядочитель. Помните систему чисел Гамильтона и его знаменитый «оператор»? Так вот, он вывел каноническое уравнение механики, то бишь вечное. И как ни оперируй внутри уравнения, какие нули ни перемножай, оператор Гамильтона всех и вся выводит на чистую воду. Есть Россия во главе угла, все остальное приложится. А Россия — это вера. И своя. А не заемная. По Христу у нас не получилось, формула раскладывалась на «грешили-каялись-грешили». По Марксу — «грешили-не каялись-грешили» — тоже ничего не вышло. Попробовали как у них нынче: «каялись-не каялись, но грешили» — еще хуже стало». «А ты, предтеча новой веры, что предложишь? — не выдержал Миша Грязнов. — Не грешить и каяться?» «Нет, друг мой, — хитровато усмехнулся Григорий. — Я вам прежде всего напомню слова академика Павлова: «Русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и оперирует ими». Вот отчего у нас формула не складывается, оператор у нас хлипкий больно. Сколько времени на болтовню загублено!» «Оно и видно, — хмыкнул Левицкий. — Мозги нам полощешь больше часа, а дела так и не видно». «Ошибаешься, — возразил Гриша. — Мое дело двигается: я ведь ждал, пока программа зарядится. Извините уж, Игорь Петрович, что занял вас досугом, но вас в арбитры пригласили двое этих горячих, а не я. Но я бы сказал, что у нас к власти допускают со словами, но не с делами, оттого и мучаемся. Возьмите любого нашего посткоммунистического лидера — слова, слова, дела его никто не видел, ему не за что отвечать. Ну, не получилось! Хотел же! Охламоны! Упыри! А было бы дело, по нему судили бы, стоит такого к власти пускать». «Гриша, ты все же проконсультируй меня, почему Европа ли, Штаты ли с Христом и без Христа развиваются, а мы свой воз свезти никак не можем?» — спросил Судских и вполне серьезно. «Игорь Петрович, зачем вам консультант? Бьюсь об заклад, что задай вам этот же вопрос, вы найдете ответ без консультаций на стороне», — ответил Григорий столь же серьезно. «Однако хотелось бы послушать тебя, если ты взялся выводить нас на прямую дорогу цивилизации», — вмешался Левицкий и тоже без юмора. «Друзья мои, ответ прост. Мы пока не жили без крепостного права, а за бугром люди давно наработали кодекс существования. Прошли Дикий Запад, договорились с Ближним Востоком, уравновесили грех и благо, вот и живут. И разве не понятно, что мы у них бельмо на глазу со своей нестабильностью! Мы лет на сто от них отстали, мы для них уроды, недоумки, пещерные жители, и сникерсы нам не помогут, и ракеты, и наше умение из грязи в князи перевоплощаться. Они давным-давно сколотили свою недвижимку на грабежах и разбоях, а наши коммерсанты только-только ножом и вилкой пользоваться, нет-нет и вместо носового платка из кармана кастет по ошибке достают. А посему, если мы хотим жить и думать — подчеркиваю, — думать по-европейски, нам сначала надо от крепостничества избавиться». «Вот он, новый Ильич!» — не выдержал пафоса Гриши Грязнов. «И как это сделать? Давай рассказывай!» — наседал Левицкий. «Пока не скажу. Но! Не потому, что не знаю. Машина знает. Сто лет одиночества преодолеть можно. А для этого нужен элементарный «схлоп», смещение времени. И это возможно. Ключ мне нужен, ключ…»

Из той полушутливой дискуссии Судских вынес нечто существенное: действительно, любой путь для России чреват все тем же блужданием по кругу. Никакие кредиты, никакие благие намерения внутренних и внешних лидеров ничем помочь не могут. Благими намерениями, как говорится, выстлана дорога в ад.

Время от времени Судских спрашивал Гришу Лаптева: как, мол, нашел ключ? Ищу, отвечал тот. И вопрос и ответ были вполне серьезными. Начиналось это с год до смерти Миши Грязнова…

Улыбающийся Гриша Лаптев встречал Судских у самых дверей, у стеклянной переборки дежурного. Небольшого роста, плотненький, похожий на веселый надувной шарик, он всегда излучал атмосферу беспечности, и сама улыбка его казалась нарисованной на шарике несмываемой краской. В мундире он не смотрелся, надевал его только на дежурство и немедленно снимал через пять минут после смены. Трудно было поверить, что это полковник. Еще труднее, что любой трудности вопрос Гриша решал быстро. Другое дело — его решение не всегда совпадало с мнением руководства. Гриша не обижался: решение выдавала машина. Но машина не ошибалась, и приходилось прислушиваться к ее хозяину. Во всяком случае, в УСИ Григорий Лаптев имел статус мыслителя, а мысль убивать нельзя.

Судских давно заметил, еще в пору совместного ничего-неделанья в НИИ, что у Лаптева голова не совсем обычной формы. Сам черепок сверху покрыт почти детской порослью, лоб гладкий, нормальных пропорций, а вот тыльная часть была похожа на транцевую корму мощного контейнеровоза. Мозжечок — личный компьютер Гриши Лаптева — хранил массу неординарных решений, которые на первый взгляд казались абсурдом, но оказывались самыми правильными, что удивляло. Как-то не так мыслил Гриша Лаптев.

В те далекие доперестроечные времена Гриша Лаптев популярно объяснил Судских, что такое френология и на кой ляд она нужна нормальным людям. «Френус — душа, френология — наука о душе. По строению черепа можно прочесть человеческое нутро. В коммунистическом обществе, где «кто был ничем, тот станет всем», френология — лженаука. Потому что сразу возникает вопрос: почему чаще всего к власти приходят люди без чести и совести? Притом еще в середине пути к власти они считались людьми вполне порядочными. Власть развращает? Ерунда! Элементарная предрасположенность к разврату. Есть такое определение — яйцеголовые. Это замаскированные садисты и беспринципные люди. Чаще всего такие попадают в политики. Стать садистами им не дает боязнь ответственности, а прячется шишачок боязни, как у «боинга», наверху. В политике таким легче спрятать дурные наклонности и выдать беспринципность за принципиальность. Человеки с шишаками — вроде как с рожками — ужасные упрямцы. Таких даже по ошибке нельзя пускать во власть. Причины понятны. Хорошо развитый мозжечок говорит о нестандартном мышлении: человек будто мыслит, минуя арифметику, алгебру, диамат — прямо с геометрии Лобачевского. Высокий лоб говорит вовсе не об уме. Как у Пушкина: «Слыхал я истину бывало, хоть лоб широк да толку мало». Высокий лоб — это экран компьютера, а вот программка крутится в мозжечке. Блестящий пример — наш Коля Рыжков. Посмотришь в такое зеркало и разве что причесаться можно или угря выдавить. Нет мозгов, одни желания, как у кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно». «А Мишу нашего куда отнести?» — посмеивался завлаб Игорь Судских. «Игорь Петрович, его ангелочек при рождении сразу плевком отметил. Этот маму родную продаст и объяснит целесообразность поступка. А если серьезно — вы что, не видите? — у него головка на шарик похожа, зацепиться не за что. Прохвост! Вот увидите, он еще нас с потрохами продаст». Было? Было, согласился позже генерал Судских. По Мишке Меченому все тюрьмы плачут. «А вот круглая голова с раздатием кверху — люди с большим самомнением, — продолжал лекцию Гриша Лаптев. — Яркий пример тому — дедушка Ленин». — «А Сталин?!» — «Диктатор и тиран. У него особое строение черепа: вытянутое назад, со скошенным небольшим лбом. Он не обладал аналитическим складом ума, зато вытянутые доли мозга говорили о наличии избытка нервной сетки. О таких говорят: прекрасная интуиция, чутье. Кого вам еще препарировать?» «Давай страдальца восемнадцатой партконференции», — предложил Судских. «Понимаете, Игорь Петрович, он мне симпатичен, но на периферийной сцене. Не все ведь попадают в Большой театр, а его подталкивают именно туда, чтобы макли за спиной крутить. Спектакль это», — с неохотой ответил Гриша.

Сейчас улыбающийся полковник УСИ Лаптев поджидал генерала Судских. Чего-то уловил в свои компьютерные сети.

— И чего? — улыбнулся в ответ Судских.

— Не чего, а что! Приходите ко мне.

— Прямо сейчас и пошли…

Просторный кабинет Лаптева был нашпигован вычислительной техникой, данной человеку для ускорения мысли. При создании УСИ любое пожелание Лаптева исполнялось без оговорок. Нынешний Лаптев чувствовал себя царем: много ли надо человеку для счастья? Едва вошли, он вмонтировал — иначе не скажешь — свое тело в суперкрссло со всякими там штучками вправо-влево, вперед-назад, вверх-вниз и с нетерпением дожидался, когда Судских разденется и устроится рядом на креслице попроще. На дисплее загадочно мерцали звездочки.

— Смотрите, — дождался наконец Гриша и защелкал клавишами. — Имеем соответствие: Апокалипсис и Эклесиаст. Икс и игрек. Функциональное пространство — Библия. Даем предписание… Вводим алгоритм, — еще несколько манипуляций с клавишами. — И вот результат, — пригласил он Судских полюбоваться итогом.

Судских впился в экран:

«Данный текст представляет собой сумму правил и хронологический ряд. Хронологическое счисление дает возможность предопределить ряд событийный. Сумма правил является полигамным дополнительным предписанием для программирования. Введите код».

— Гриша, чуть-чуть попроще для простого смертного, — с виноватой улыбкой попросил Судских. — Я гость в твоем царстве.

— А чего упрощать, Игорь Петрович? — искренне удивлялся Лаптев. — Библия является элементарной дискетой, на которой записано несколько программ. Мы это вычислили исходя из того, что три шестерки — ключ к Эклесиасту. Танцевать надо с него.

— А сам Апокалипсис? Страхи и кары небесные?

— Это интересный вопрос, — живо отреагировал Гриша Лаптев. — Какую-то работу я провел, и оказалось, что не так страшен черт, как его малюют. Это вроде рекламного плаката к зашифрованному тексту. Что вы, например, думаете о конях Апокалипсиса?

— Я полагал, это символы действия. Судного, что ли.

— Почти так. Следует только ввести функцию соответствия множеств, и получим искомое: четыре коня — четыре времени года. Каждый всадник несет в руке символ своего периода.

— Стой-стой-стой! — постепенно вникал в его рассуждения Судских. — А семь печатей? На четыре коня выпало четыре печати, а еще куда три делись? Симметрии не вижу.

— Вот, Игорь Петрович, первое заблуждение живущих в Эвклидовой геометрии: все должно быть симметрично, а дважды два — четыре. Да ведь нам эта действительно святая книга дает выход в четырехмерное пространство! Симметрия еще не разум. Давайте вернемся к началу «Откровений». Помните? Господь послал через ангела своего Иоанну послание на остров Патмос семи церквям. Семь печатей — семь религий. Посчитаем?

— Иудаизм, буддизм, христианство, ислам. Все.

— Вот то-то и оно! — счастливо рассмеялся Георгий. — Четыре есть, а трех мы не ведаем.

— Да, но синтоизм, ламаизм, *— начал Судских, но Гриша тут же прервал его:

— Двадцать четыре старца у престола Сущего есть ответвления от четырех религий, кои считаются каноническими и не отрицают сути главных религий. Но вот ангел снял пятую печать. Что мы находим тут? Убиенные взмолились к Господу: «Что ж ты не судишь живущих за нас?» А он им в ответ: потерпите малое время, работа идет. Снята шестая печать: землетрясения, ужасы, смятение в человеках. Седьмая снята: замолкло все на земле как бы на полчаса. Я так полагаю: седьмая печать — возникновение новой, возможно, седьмой религии. Возможно, двух предыдущих мы просто в счет не берем, возможно, они должны появиться. Тут просчитывать надо, я пока в начале пути. Дальнейший текст Апокалипсиса намекает на это, но хронологический и событийный — истинный — зашифрован в тексте. Надо ввести код.

— Так вводи!

— Эх, Игорь Петрович! Знал бы прикуп — не работал! — опять счастливо рассмеялся Гриша. — Кто-то мне первоисточник обещал…

— С завтрашнего дня поступает в твое полное распоряжение, а пока держи вот, — протянул он Лаптеву папки Трифа.

— Ого! — раз за разом повторял Григорий, пока разглядывал папки. — Бесценный подарок, Игорь Петрович! Кофе в постель и самая коммерческая ресторация!

— Примерно это я обещал от твоего имени Бехтеренко. Это его заслуга. Давай твори дальше.

По пути к себе Судских заглянул в кабинет Бехтеренко. Его там не оказалось. Оно и понятно. Попросил разыскать. Доложили: Бехтеренко выехал на квартиру Мотвийчук, подследственного увезли туда же. Судских связался с Бехтеренко. Трубку взял Синцов.

— Здравствуйте, Петр Иванович. Не ожидал я услышать голос прокурора.

— А чему удивляться, Игорь Петрович? Ваш зам развил бурную деятельность. Убийцу вычислил.

— И кто это? — задержал дыхание Судских.

— Господин Басягин, бывший важняк.