Набат
Шрифт:
— Неужели так страшно…
— Страшно, страшно, мой миленький. Сегодня приходи, — шепнула она, руки в карманы и бегом в магазин.
Правильно, вечером он пойдет в гости к Татьяне и будет там каждый день. Красивая женщина, тепло и уютно в ее доме. Пусть живут как хотят Третьяк и Казакевич. «Моя жизнь — это моя, а не кого-нибудь другого. Да и жениться можно на Татьяне. То, что разведенка, родителям не скажу, а им главное, чтобы мне было хорошо. Брошу училище и…» Поднялось настроение у Федора, в голове слова Татьяны: «Сегодня приходи, приходи».
Небо было ясное, стоял ласковый майский день. Федор снял сапоги.
«Газик» стоял под деревом, капот был поднят — водитель ремонтировал мотор. Больше никого рядом не было. Только дальше к лесу на столбах сидели ребята.
Начальник управления Кардаш, как обычный монтажник, в рабочей одежде, на бетонном высоковольтном столбе устанавливал оборудование.
— Эй, друг! — крикнул он и опустил к ногам Федора проволоку с привязанным на конце изолятором. — Видишь, там, слева, запчасти. Дай-ка их мне.
Быстро и ловко работал начальник. Завидно стало Федору. Ни одного лишнего движения не сделал.
Сошел на землю, снял ремень, когти, отдал Федору. Носовым платком вытер бритую голову, шею. Тут уже и Лихов закончил работу. И сразу к Федору:
— Нашел Богдана?
— Нашел.
— Где он?
— Спит, как всегда.
Разозленный Лихов запрыскал слюной, замахал руками, закричал, что он не хотел брать Богдана, но его заставили сделать это. И как в управлении не понимают: такому человеку нельзя доверять практикантов. Или мало того, что один в больнице.
— Вернется мастер — решим, — сказал Кардаш. — Ты Розум?
— Я…
— Мне Иван Александрович о тебе говорил, когда звонил насчет отъезда. С Богданом посмотрим, но… спешить очень, Лихов, не надо.
Федор не понимал, куда ведет разговор начальник.
— Давайте, ребятки, давайте. Очень нужна линия. Позови всех. Поговорить надо с людьми, Лихов. — Кардаш достал кулек мятных конфет. Предложил Федору: — Угощайся. Второй месяц сосу — курить бросил.
— Я не курю.
— Ну и правильно. Я двадцать пять лет курил, сердце заболело. Лучше теперь чувствую себя.
Лихов сам собрал ребят. Подошел заросший черной щетиной Третьяк, блеснул голым коленом через разорванную штанину Макарчук. В телогрейке без рукавов был Казакевич, и остальные выглядели не лучше.
— Привет, анархисты. Ну и войско, — захохотал начальник управления. — Лихов, а ты говорил, что у тебя слабые кадры. Это же герои. Посмотри внимательно на них — стахановцы, бусыгинцы! Мы перед ними должны на колени стать! — И начальник поклонился. Ребята стояли как околдованные, а Яков даже рот открыл и за палец себя укусил, как дитя малое, — не верил своим глазам.
— Я только попрошу у вас мелочь. — Голос Кардаша стал тихим, будто хотел сказать сокровенное. — Сделайте для меня это.
— Что надо, говорите! — закричал всегда спокойный и сдержанный Третьяк.
— Снимите
свои лохмотья. Лихов, чтобы завтра комбинезоны и все остальное было здесь. Под твою личную ответственность. Запиши в свою тетрадь, а я утром проверю, как ты выполняешь мои приказы.— Записал. — Лихов думал, где раздобыть эти комбинезоны, потому что через несколько дней подъедут еще пэтэушники, и им обязательно надо дать спецодежду. Однако если таким категорическим тоном начальник управления приказал, значит, что хочешь делай, но приказ должен быть выполнен.
— Нашел ты Богдана? — равнодушно спросил Третьяк у Федора.
— На квартире был. Отдыхает после вчерашнего.
— Ты сказал, что пьяный?..
— Сказал…
— Не надо было…
Навалилась усталость, захотелось вымыть руки, лицо, поужинать и спать, чтобы завтра с новыми силами строить эту линию, которая стала для них испытанием и закалкой.
Они были монтажники, и за ними бегала детвора, с завистью глядя на широкие пояса, когти. В детстве Федор видел монтажников. Они строили недалеко от его деревни электростанцию. Эти веселые ребята были для него долгое время идеалом. И сейчас ему хотелось, чтобы в памяти малышни осталась их бригада: Яков, Казакевич, Николай Макарчук, Третьяк, Криц…
Уже засыпая, Федор вспомнил, что обещал Татьяне прийти к ней. Она, наверно, ждала его.
7
Яков уныло собирался на работу. Немилой она была ему. В училище на практических занятиях он мог залезть на столб на два-три метра, как требовал мастер. А выше ему делалось дурно. Через силу Яков заставлял себя подниматься, но однажды наступил момент, когда только от мысли, что надо надевать когти и лезть вверх, захотелось сесть в автобус и уехать из деревни. Видно, так оно и есть: Казакевичу хватит и земли. Пусть другие ищут, чего не теряли.
«Купим тебе мотоцикл или, если захочешь, через год-два «Жигули», — говорил Якову отец.
«Хочу сам попробовать жизнь, чем она пахнет».
«Брось дурное. Ты парень не очень сильный, не для тебя эта работа, да и что хорошего — командировки… Твой брат шьет сапоги, туфли, и он уважаемый человек, потому что всем нужна обувь. А что ты со своей проволокой и столбами?»
Теперь все чаще вспоминал этот разговор Яков. Грустно делалось и когда видел себя в зеркале: рыжий, в веснушках, ростом — как тот огурец. В клубе девчата и разговаривать не хотят. Думают, неинтересно с таким парнем, а пойдешь с ним — подружки засмеют. Пожаловался Яков на свои неудачи с девчатами Третьяку. Федору не говорил, потому что он, казалось, был далеко в небе и разговоров на такие темы не любил.
Третьяк падал на землю от смеха и расстегивал рубашку, будто воздуха ему не хватало от шуток Якова.
— Хочешь, расскажу рассказ Новикова-Прибоя об одном рыжем?
— Давай.
— Прочитал я его неделю назад в той книжке, что старуха прячет под балкой. Была, значит, у матроса царского флота красавица жена. То ли месяц, то ли два, как обвенчались они. Офицеры, чиновники под нее клинья подбивали, а она хоть бы на кого глянула. Такая верная жена была. И вот пошел матрос в дальнее плавание. А в том городе жил хитрый, как ты, Яков, приказчик и рыжий, как ты. Может, больше немножко, а может, меньше. Не могу сказать точно.