Набег

— Нет, мальчики, я вас нечаянно своими грубыми руками могу помять или поцарапать до косточки. Вы уж лучше кого другого поищите. К тому же сейчас клиенты кто в нужник, кто в тошнильню бегать начнут. — Я оправился от шока и теперь должен был как можно быстрее избавиться от этой компании: не ровен час, кто увидит…

— Фу, какой мужлан невозможный! Лео, мне кажется, от него козлом так и прет, так и прет. Дурно, право, становится.

— Ты прав, Апоний. Только не козлом, а гладиаторской казармой. Они там испражняются, говорят, прямо у постели. Пусть идет себе. Поищем кого-нибудь еще.

— Спасибо, мальчики. Я действительно вонюч, могуч и волосат.

Качнувшись на лопатки, я резко выбросил ноги вперед. Мгновение — и тело уже находится вертикально.

— Фью, ты такой невозможный! Правда, Лео?

Я не стал выслушивать восхищенные речи гитонов по своему поводу. Расстояние до калитки преодолел в один прыжок. И вот она — свобода!

Свобода открылась темной, прогретой за день улицей. Фонарей не было. Только лунный свет и запах прожаренного песка. Я не шел, а почти бежал, желая как можно скорее оказаться в казарме. Одни и те же вопросы мучили меня все сильнее и сильнее: почему в голове Родящего возникают такие нездоровые сюжеты? И почему такие мысли-образы, как я, живут целыми десятилетиями? Почему, в конце концов, нельзя выкинуть их из головы? Я чувствовал все острее, что устал жить в этом качестве. Но не знал, не видел выхода из этого жуткого лабиринта жизни.

Издалека донесся плач ребенка. С каждым шагом плач нарастал. Ну, конечно, первый фонарь и тот возле свалки. Прямо под фонарем шевелилась куча мусора. Пока я шел, ребенок успел охрипнуть. Теперь голос его был негромким и надсадным. В том, что это мальчик, почему-то не возникало сомнений. Я остановился и какое-то время тупо смотрел на шевелящуюся кучу. Самого ребенка сразу разглядеть не смог. И неудивительно. Потому что у него был черный цвет кожи.

— Если хочешь испытать свою добродетель, то дай старику несколько монет, а уж он позаботится о бедном найденыше. — Костыль лег на мое плечо.

— Возьми. — Я скинул пенулу и протянул нищему. — Денег с собой у меня нет.

Он жадно схватил обеими руками и прижал дорогой подарок к груди. Кривая улыбка обнажила черные гнилушки зубов. Слезящиеся глаза часто заморгали.

— Он не будет ни в чем испытывать стеснения. Обещаю, господин, э-э…

— Не обещай того, чего не можешь. А зовут меня гладиатор Белка.

— Как же, как же, слышал, слышал. О тебе много говорят. Сам я мунеры не посещаю. Даже когда вход бесплатный, но за новостями слежу. Гладиатор по прозвищу Белка. Ты ведь издалека, не правда ли?

— Издалека. Из такого далека, что дальше не бывает.

— Рим большой. Очень большой. Скоро все народы ойкумены будут его подданными. Все. И тогда негде будет искать правды.

— Не боишься, старик?

— Мне нечего бояться. Для этого несколько причин. И потом человек, снявший с себя пенулу, вряд ли донесет.

— А если все-таки?..

— Я умею исчезать в темноте и менять облик.

— Ах да. Ты ведь профессиональный нищий.

— И да и нет. Когда я сказал тебе, что малыш не будет ни в чем нуждаться, то не собирался тебя обманывать. Там в далеких оазисах живут кочевники. Они-то и покупают охотно у меня брошенных детей. Я, в свою очередь, знаю, что малюток не будут уродовать для того, чтобы потом зарабатывать на этом. Кочевникам нужны мужчины. Племя без мужчин погибнет.

— Но ведь есть и другие нищие, которые отнюдь не из добродетельных побуждений подбирают младенцев на помойках?

— Из-за них я вот уже пятнадцать лет опираюсь на костыль. Однажды меня сильно избили. Нога оказалась сломана в нескольких местах. К тому же денег на дорогих врачей у меня отродясь не было.

— Каким же образом ты до сей поры жив?

— Несколько раз откупался. Уезжал надолго в Александрию. Нищие ведь долго не живут. Когда вернулся, здесь уже другие хозяева трущоб. Я снова за свое. И так несколько раз. Но теперь все будет иначе. У меня есть охранная грамота — пенула самого Белки. А Белку любят. За Белку болеют. Потому что он не просто гладиатор. Он — раб. Он еще хуже, чем любой нищий.

— Ты прав, старик. Белка хуже любого нищего.

— Пока хуже.

— Хочешь сказать: выпутаюсь?

— Ты не обязан доверять первому встречному.

— Если в голове бога происходят встречи, то, значит, это неспроста.

— Что?

— А во что веришь ты?

— Ад Гурэй Намэ Джугат Гурэй Намэ Сат Гурэй Намэ Сирии Гуру Дэвэй Намэ Сат Нам [36] . Никогда не слышал?

— Нет. А что это?

— Это мантры. Онг Намо Гуру Дэв Намо [37] . Моя родина далеко отсюда. Индия. Когда-то я был купцом и, в общем, неплохо жил, а по теперешним меркам так просто богато. Очень богато. Пираты изменили и спутали все карты. Долгие годы рабства. Затем жизнь вольноотпущенника в разных римских провинциях. Пытался скопить деньги и вернуться на родину. Все неудачно. Наконец я понял, что Высший Разум хочет, чтобы я остался и совершенствовался здесь. Мне почти семьдесят. Так долго, скажешь, не живут, да еще с учетом рабства. Живут. Иногда много, много больше. Есть такая практика, под названием йога. Если хочешь, могу научить?

36

Я склоняюсь перед Изначальной мудростью. Я склоняюсь перед мудростью неизменной во все времена. Я склоняюсь перед мудростью Истины. Я склоняюсь перед Божественной Мудростью, выходящей за пределы моего понимания. Я отождествляю себя с Истиной.

37

Я взываю к Бесконечному Созидательному Сознанию. Я взываю к Божественной Мудрости.

— Спасибо. Наверное, я обращусь к тебе после того, как стану свободным. Если это когда-нибудь случится.

— Случится.

— Ты второй раз говоришь мне об этом. Спасибо, старик, за надежду.

— Я второй раз говорю, что ты не обязан доверять первому встречному. Не гляди так пристально.

— У меня ощущение, что ты следил за мной.

— Может, и так. Мы являемся частью мира, мир является частью нас.

— Как тебя зовут?

— Навараджканьял Гупта.

— Послушай. В северо-западной части города, в иудейском квартале, живет ростовщик Иегудиил. Я хочу, чтобы ты пришел к нему в первый день ближайших сатурналий.

— Дальше не продолжай. Я все понял. Ростовщика найду. А что касается сатурналий — да, пожалуй, тебя уже не будет.

Больше странный старик ничего мне не сказал. Подхватив на руки младенца, он растворился в темноте. Словно никого и не было. Я попытался что-то спросить вдогонку, но ответом мне были тишина и черная африканская ночь. Что-то очень важное заронил во мне нищий с трудно произносимым именем. Зыбкий стебелек легкости в душе. После всего перенесенного за последние сутки не чувствовалось смертельной усталости. Почему-то захотелось увидеть Алорк. Как только я подумал об этом, тут же вспомнилась улыбка старика, словно он рядом и подглядывал из темноты. Эй, я иду спать. Да, да, иду спать. Никаких девчонок. Завтра бой. А сегодня, может, еще успею к прощальной трапезе. Предстоящий бой меня не пугал. То ли я привык… Нет, конечно, к этому не привыкнешь. Я вдруг что-то понял. Но что? Эй, старик, да кто же ты, Цербер тебя дери?

К моему возвращению Веян уже крепко спал. Ему тоже предстояло завтра драться. Только где? Я так был занят собой, что забыл расспросить друга о его делах. Забыл. Неужели жизнь меня ничему не научила? Прости, Веян. Ты, правда, мне очень дорог. Я готов умереть за тебя. Никогда никому не говорил еще ничего подобного. И тебе говорю потому лишь, что ты крепко спишь и не слышишь.

Солнце стояло уже достаточно высоко, когда сон наконец покинул меня. Постель сармата была пуста, что и неудивительно: Летучая Мышь вставал с зарей и до завтрака истово тренировался. А в дни схваток выгонял адреналин из сосудов исключительно с помощью своих акинаков и палуса, стараясь при этом не слишком загружать мышцы.

Я же предпочитал во время игр проводить утренние часы в термах. В тот день я тоже, собрав банные вещи, пошел приводить тело и дух в порядок. В палестре, сбросив тунику, натерся оливковым маслом, надел пояс для борьбы и выбрал глазами партнера. Тот тоже оказался в прошлом из гладиаторской среды. Дело в том, что перед тем, как войти в горячий зал, полагалось хорошенько пропотеть. В палестре для этой цели было все необходимое: гантели, гири, специальные снаряды, пояса для борьбы для тех, кто предпочитал контактный вариант.