Набитая рука

Самолеты с разным овощем-фруктом пошли на Север так густо, что чуть ли не гуськом.

Все перевозимо самолетом. Летают здесь яйца и костюмы, парфюмерия и сметана, телевизоры и медикаменты, трубы… А однажды целый год путешествовал по всему Северу дизельный двигатель. Завозили его до полусмерти, но хозяина так и не нашли. То ли заказывали его геологи, то ли гидрологи, то ли метеорологи, то ли стоматологи…

Да, стоматологи. Для мамонтов, которые до сих пор здесь, по некоторым сведениям, похаживают, но которых, правда, не обнаружил еще ни один браконьер. Зубы им (мамонтам) сверлить.

Зубы ихние я видел, а вот мамонтов нет еще. Я больше на другом чудовище специализировался, на «черте», который в Якутии на необитаемом Сордонгнохском плато в озерах ютится и которого искали уже три экспедиции из Москвы, Таллина и Дубны.

Я тоже в одной участвовал, но тоже особенной чертовщины, как на грех, не углядел.

Местные якуты вели себя потом явно неправильно. Несерьезно.

— Черт? — спрашивали они. — Да. Конечно. Он там есть. В любой воде есть. У нас — черт, у вас — водяной.

…«Материк» уже позади. Дозаправившись топливом в Воркуте, мы летим над Ямало-Ненецким национальным округом.

Ночь. Солнце лупит в глаза, оба пилота прячутся от него за темными щитками. Из-за шторки внизу, где сидит штурман Ижутсв, струится то ли дымок от «Беломора», то ли парок от штурмана, которому в застекленном носу самолета деваться от солнца некуда. Бортпроводник Кубышкин разогревает на плитке аэрофлотовскую курицу.

Гвоздики буровых вышек в тундре сейчас едва заметны сверху. Кое-где они понатыканы так часто, что о них можно расчесывать облака.

А восемь лет назад геологи только еще начинали забуриваться в тундру. Это сейчас они ездят и летают по всему полуострову, а тогда, восемь лет назад, когда мне нужно было попасть на одну из факторий, какой-нибудь воздушной «оказии» и не предвиделось.

А зима была. А в кармане у меня было письмо с этой фактории о том, что у них там пригрелись жулики.

Самолетами ближе чем на триста километров я к них. не подобрался, оставались только олени.

Звезды едва пузырились сквозь дрожащую муть полярного сияния, когда с оленеводом Сянгоби мы выехали из поселка Яр-Сале.

Визжали под нартами сугробы, я хватал куски снега и демонстрировал Сянгоби знание ненецкого языка.

— Сыра, — говорил я о снеге. — Нгэва, — показывал на голову. — Хамолы!.. — сыпал снег себе на капюшон.

Я хотел сказать, что мы вот свалимся на жуликов, как снег на голову.

— Так и будет, — подтверждал Сянгоби. — Действительно.

И действительно. Грянул снег на голову. Налетел буран, захлестал по лицу острой крупой. Сразу стали олени.

Через десять минут нас уже не было на белом свете. Да и белого света тоже, кажется, не было. Съежившись покомпактней, мы лежали под снегом, как куропатки, — «куропашкнн чум», как говаривают ненцы.

Несколько часов мы так покуропатились, а потом, когда буран немного присмирел, Сянгоби выбарахтался на поверхность, нащупал меня хореем и спросил:

— А тебе долго надо?

— Километр, — окоченело сказал я, так что Сянгоби сразу гонял: пора поворачивать обратно.

Оказывается, из моих лихих речей по-ненецки он усвоил главное: мне для литературных впечатлений позарез требуется буран, чтоб полежать в «куропашкином чуме».

Пришлось поручать жуликов заботам майора милиции Смеховича.

Теперь не то. Теперь только на попутных самолетах и вертолетах можно за месяц облетать чуть ли не весь полуостров. И не только с нефтеразведчиками, которые здесь главные заказчики. А в августе это можно сделать с районо, собирающим детей по тундре с каникул в школы-интернаты.

* * *

…Командир вертолета — Хасаншин, второй пилот — Кузнецов, бортштурман — Вануйто. Вануйто — внештатный бортштурман, он инструктор райкома. Но сейчас без него пилотам трудновато, потому что Вануйто отмечает на карте передвижения оленьих стад, при которых имеются школьники.

Летим к стаду Мэйдася Неркагы, а потом полетим дальше, по Томбойтонской тундре.

Впереди на желтом ягеле бурое пятно. Стадо.

Садимся. Шестеро оленеводов, скрестив под малицей руки на груди, выжидательно разглядывают машину, а дождавшись посадки, выпрастывают правую руку из рукава и подходят здороваться.

Разговор короткий и по делу.

Вануйто. Ну, давай собирай своих.

Неркагы. Зачем собирать — вон они. (Из чума один за другим выходят четверо несовершеннолетних Неркагы с чемоданчиками.)

Вануйто. (доставая небольшую карту). Куда нам тут еще лететь за детьми?

Неркагы. Зачем лететь — вон остальные. (Из других чумов тоже подходят школьники, предусмотрительно собранные в одно место Мэйдасем.)

Вануйто. Ну, молодец! А вообще, как дела? Как поголовье? Волки много молодняка утащили?

Неркагы. Зачем утащили — я сам волка утащил. Вон у меня в чуме сидит.

Вануйто. Опять молодец!

Дальше я не дослушал и вместе с пилотами побежал взглянуть на волка. Тот сидел на короткой цепи и грыз кость, не обращая ни на кого внимания.

Когда мы вернулись к машине, школьники, прокричав на прощание «Лакомбой! Лакомбой!», полезли в вертолет, а Вануйто поспешно закруглял профессиональный разговор с юным зоотехником Петей Кожуховым.

* * *

…Проплыла внизу широченная Обская губа, и теперь мы идем уже над Таймыром, над Долгано-Ненецким национальным округом, к Норильску. Прямо над жирной «ниткой» газопровода идем.

О самом Норильске писать, наверное, и не стоит. Уж столько восторженных аханий раздавалось в его адрес и по радио, и по телевидению, и в печати… Я сам ахал.

Поэтому можно просто мимоходом ошеломить читателя сообщением, что Норильск выпускает полиметаллов столько, что другим городам и не снилось.

И неизвестно еще, насколько этот выпуск возрастет, потому что геологи активничают на полуострове вовсю.

С валунно-поисковой партией Сивака мне довелось поколесить на вездеходе, вертолете и так, пешочком вдоль горных ручьев и речушек в районе реки Рыбной.