Наблюдая за сменой тысячелетий

Они, не задумываясь, идут прямо на нас. Мой волосатый друг приосанился и банку с пивом поближе к телу прижал, как бы защищая. Неужели думает, попросят глотнуть? Я в шоке - в центре гораздо больше народу для интервью. Вот, значит, до чего дошло. Что они надеются здесь найти? Я смотрю на волосатика и думаю, может еще раз проявит проницательность, но он пожирает глазами съемочную группу, а те устраиваются перед нами - ноль внимания на потенциальную агрессию, таящуюся в его лице.

– Здравствуйте, - приятным голосом говорит женщина. Она одета как телеведущая или думает, что одета как телеведущая, - стильное шерстяное пальто, приличная голубая блузка и грациозно закрученный вокруг шеи платок, темно-синяя юбка с разрезом.

– У вас есть свободная минутка?

Звукооператор, тоже женщина, делает кислую физиономию:

– Нет, Молли, черт тебя подери, они сидят здесь, потому что очень спешат ровно в полночь им надо быть на Лондонском мосту.

Молли невозмутима.

– Кит не умеет говорить о погоде. Светская беседа для нее непостижима. Она не смогла бы развлечь собственных гостей даже под угрозой смерти. Вы не ответите на несколько вопросов для новогодней программы новостей на первом канале Би-Би-Си?

– Думаете, кто-нибудь ее увидит?

Молли делает несколько отработанных жестов и мохнатая "колбаса" на штанге опускается прямо перед нами, а оператор - такой молоденький, похоже, только начал бриться - наводит на нас свой объектив, как будто это базука, а он учится из нее стрелять.

– Вы можете придвинуться поближе друг к другу?

Мы с волосатиком переглядываемся, и каждый остается на своем месте.

– Мы не будем ничего изображать, - заявляет он.

– Я и не прошу изображать, Я только хочу, чтобы вы оба попали в кадр.

– А-а, - волосатик подвигается ко мне вплотную.
– Так бы сразу и сказали.

– Я так и сказала, - Молли поправляет свою гладкую лоснящуюся шапку крашеных хной волос - осторожно-осторожно, чтобы не потревожить ни пряди - и ныряет в камеру.

– В эти последние часы 1999 года, когда весь Лондон собрался на Трафальгарской площади, Стренде и обеих набережных Темзы, некоторые отчаянные смельчаки вознамерились испытать судьбу, рассмеяться в лицо смертельной опасности...

– Разве говорится не "искушать судьбу"?
– ни с того, ни с сего говорит звукооператорша.

– Да ладно, потом продублируем, - говорит Молли, откашливаясь. Рассмеяться в лицо смертельной опасности, бросить вызов, гм, тому, чего другие так боятся - а именно, остаться в стороне от людских глаз, которые помогут им не исчезнуть. Скажите, сэр, вы не боитесь исчезнуть или, может быть, как раз надеетесь на это? И если да, то почему?

– А?
– волосатик растерянно смотрит на меня.
– Что?

– Давай по порядку, Барбара Уолтерс, - говорит звукооператорша, начиная скучать.

– Барбара?
– не понял волосатик.
– Мне показалось, вы сказали, что ее зовут Молли.

Оператор начинает смеяться.

– Заткнись, - говорит Молли, не оборачиваясь.
– Так, все по порядку. Вы не боитесь исчезнуть?

– Никогда не исчезал, даже не могу себе представить, как это бывает.

Женщина поворачивается ко мне.

– А вы, мадам?

"Мадам? Если есть на свете справедливость, то исчезнет она, а не я", думаю я про себя, а сама специально смотрю себе под ноги:

– Я - фаталистка. Думаю, если мне суждено исчезнуть, то я исчезну, что бы я ни делала. А нет, так нет.

Молли наклоняется и заглядывает мне прямо в лицо, так что и мне приходится на нее взглянуть. У нее карие глаза с опущенными вниз уголками, веки тоже полуприкрыты, и это придает ей вид человека усталого и искреннего. В той части Америки, откуда я родом, женщины идут в тележурналистику, когда понимают, что карьера модели накрылась, в надежде покорить последнюю вершину - стать телеведущей. С другой стороны, возможно, Молли-то как раз пришла в тележурналистику, именно с тем, чтобы заниматься тележурналистикой. Она совсем не 90-60-90 - в моем районе, одном из самых неблагополучных в городе, где я раньше жила, сошла бы за второй сорт. За это она должна мне нравиться, но я чувствую одно только раздражение.

– Когда люди исчезают, - обращается она ко мне, четко проговаривая слова, как учительница, когда говорит "внимание, этот вопрос будет на выпускном экзамене", - как вы думаете, как это называется?

Я пожимаю плечами:

– Нирвана?

Волосатик сильно толкает меня локтем:

– Она сказала "исчезают", а не "пускают пулю в лоб".

Он запрокидывает голову и разражается в небо нечеловеческим хохотом. Через несколько секунд он понимает, что смеется один.

– Боже, как холодно, - говорит ему Молли.
– Так куда они попадают, как вы думаете?

Он глядит на нее так, как будто не верит своим ушам.

– Куда они попадают? Суда же, куда попадает лопнувший мыльный пузырь, куда же еще?

– Так куда же?
– не отстает Молли.

Волосатик складывает на груди руки, аккуратно, чтобы не проронить ни капли пива.

– Вы с подвохом, да?

Молли смотрит сначала на меня, а потом на своих коллег. Все начинают смеяться, и на этот раз волосатик оказывается единственным, кто не смеется. Звукооператорше приходится вытирать глаза рукавом свитера.

– Боже, - говорит она, борясь с икотой, - чего только не сделаешь, чтобы продлить свое существование.

– Эй! Э-эй!
– новый голос прозвучал откуда-то сзади.
– Эй, сюда, здесь телевизионщики! У них камера, они в прямом эфире!

Соседний паб пустеет на глазах, посетители лезут из всех щелей, в том числе, наверное, из окон. Качаясь, пошатываясь и спотыкаясь, они все же неотвратимо приближаются к нам. То есть, к телевизионщикам.

Молли вертит глазами.

– Вообще-то мы не в прямом эфире...

– Заткнись, Молли, - говорит звукооператорша, глядя на надвигающуюся пьяную орду.
– Раз они говорят, в прямом, значит в прямом. То есть, если ты конечно не хочешь, чтобы тебя здесь перемонтировали, как в тот раз.

Молли хотела было уже разозлиться, но передумала и зачем-то побледнела.

– Может, отдадим им камеру и смоемся?

– Отлично, - говорит оператор, - плакал мой залог.

– Выбирай - или залог, или яйца, - говорит звукооператорша, все еще глядя на приближающуюся толпу.
– Выбирай, парень.