Набоб
Шрифт:
Чтобы никого не разбудить, женщины уединились в дальнем конце сада. Мохини поднесла светильник к лицу царицы.
— У тебя тени под глазами, Сарасвати. Стоит ли мучить себя из-за мужчины, который поехал на охоту?
— Разотри меня, Мохини. Я устала. Скоро день, а я так и не уснула.
Она легла на волосяную подстилку, сняла чоли и нижнюю юбку и подобрала косу к шее.
Склонившись над царицей, Мохини стала снимать с нее украшения. Сарасвати не мешала ей. Мохини завидовала ее толстой косе, спадавшей почти до колен, ее стройным ногам и — главное — светлой коже. Почему у Сарасвати такая светлая кожа? Она была похожа на женщин с севера, на девушек с примесью крови моголов, которых можно встретить между Дели и Лахором. И глаза! Тоже светлые, то есть, конечно, черные, но с зеленым ободком, который блестит, когда она смотрит на свет. Необычайно
— Назревает буря, — пробормотала она.
Сарасвати не услышала или притворилась, что не слышит. С тех пор, как она стала матерью, она часто впадала в такое состояние. Это заметили все в зенане. Может быть, причиной ее странной мечтательности было рождение первенца: казалось, вот она здесь, исполненная материнства и плодородной силы, но спустя мгновение отдалялась, замыкалась в своей любви к Бхавани. Создавалось впечатление, что она живет в каком-то таинственном полусне, для того чтобы сохранить свою исключительную красоту.
— Сильнее, Мохини, сильнее, — постанывала Сарасвати.
Мохини вспотела. Она сбросила накидку и усердно продолжала массаж. Кожа Сарасвати сливалась с ее кожей; она видела на ней плоды их общих усилий во имя красоты. Они обе не скупились на такие усилия: например, всего неделю назад она растерла все тело царицы золой, потом удалила волоски во всех, даже в самых интимных, местах, а в новолуние она сделает для царицы маску из глины, чтобы еще лучше смягчить, разгладить ее кожу, подготовить для любви. Мохини закрыла глаза. Ее руки порхали от плеч к бедрам, от затылка к ямке на пояснице царицы. Она знала это тело наизусть, оно вызывало в ней зависть. И все же оно тоже ускользало; казалось, что Сарасвати близко, рядом с тобой, но при этом и где-то далеко, как богиня, высеченная в стене храма, которая улыбается, танцует и призывает; можно прикоснуться к округлостям ее тела, покрывая их священным порошком, но именно в это мгновение она вдруг исчезнет и под рукой останется просто камень; и все-таки если смотреть долго, то волшебство возвращается, стена оживает и излучает странную силу. Такой была Сарасвати, в ней таилась какая-то странная энергия, которая еще не освободилась полностью и обнаружила себя лишь на доли секунды. В свои двадцать девять лет, родив троих сыновей, Мохини могла бы вести себя по отношению к молодой царице как старшая. Однако Сарасвати, которая была на три года моложе, имела над ней превосходство, и вовсе не потому, что была супругой раджи, — ведь и Мохини, ставшая женой близкого родственника Бхавани, не была обделена почестями и вниманием. Все дело было в очаровании царицы — в этой неведомой, молчаливой и неодолимой силе; и, подобно всем остальным, подобно даже самому Бхавани, несмотря на молодость Сарасвати, Мохини преклонялась перед подругой — царица была прекрасна.
Массаж подходил к концу. Мохини трудилась теперь над ладонями Сарасвати, с силой прижимая к ним свои ладони; потом стала разминать пальцы. Сарасвати очнулась; эти чувственные прикосновения всегда волновали ее. Мохини тем временем принялась за стопы: сначала поглаживала, потом похлопывала и наконец занялась пальцами.
— Ты мне делаешь больно!
— Тогда сними обручальное кольцо, а то я не буду массажировать этот палец!
— Ни за что не сниму! Особенно теперь, когда Бхавани уехал.
— Глупышка! Ты что, действительно боишься, что его сожрут тигры или кобры? Такого охотника, как он, который даже тебя научил стрелять из лука?
— Я не охоты боюсь!
Сарасвати сказала это громко, почти крикнула. Мохини замолчала. Массаж вымотал ее. Она вытерла лицо подолом юбки и села на мраморный парапет, окаймлявший сад. Сарасвати вздыхала, лежа на чарпаи. Луна становилась все бледнее, с гор надвигались большие тучи. Приближался рассвет; может быть, завтра или послезавтра пойдет дождь.
Сарасвати повернулась к подруге. Теперь она чувствовала себя лучше. Лицо ее просветлело, и взгляд был нежным, как в тот день, когда она новобрачной вступила в зенану. Именно в это мгновение, когда она казалась по-настоящему близкой, Мохини ее и полюбила, а вскоре стала наперсницей царицы. Мохини знала, что Сарасвати готова рассказать ей о том, что за тревога лишила ее сна, почему она печальна и скучает. Но царицу нельзя
было торопить, и Мохини указала пальцем на небо.— Смотри, скоро рассвет. Знаешь, слуги приготовили хну. Как только взойдет солнце, я тебя искупаю и причешу, а на руках и ногах нарисую самые прекрасные в мире менхади.
Сарасвати тщательно заботилась о своем теле, особенно о ногах, стройных и очень красивых. Это была самая эротичная часть тела. Иногда во время доверительного разговора Мохини любовалась ногами подруги, и та не стеснялась ее взглядов. Мохини представляла себе, какое удовольствие получает раджа, приближая эти ноги к своим глазам и губам, как того требует искусство любви, иногда ей даже казалось, что она слишком хорошо все представляет.
Сарасвати распустила волосы, соскользнула с чарпаи и пристроилась рядом с подругой.
— Мохини, Мохини…
Мохини взглянула на нее и улыбнулась. Ну вот. Сейчас Сарасвати все расскажет.
— Страшно, Мохини, страшно. Я думала, что позабыла страх…
Она уткнулась лицом в складки своей шелковой юбки. Мохини уже шла к зенане.
— Подожди. Я принесу опахало.
— Принеси еще подушки и благовония… И смотри, не разбуди слуг… И Гопала.
Гопал, ее первый сын, родился четыре месяца назад. И теперь Сарасвати могла быть спокойна. Первая жена Бхавани так и не смогла родить за двенадцать лет замужества. Ей было двадцать пять, и последнее время ее никто не видел. Она укрылась в одном из закутков зенаны и появлялась редко. Сарасвати видела ее всего раз, дрожащую, с лихорадочным блеском в глазах, закутанную в шелк с ног до головы.
Вторая жена была намного моложе. Она целыми днями нянчилась со своими четырьмя дочками и лакомилась сладостями. Что касается третьей жены, то Сарасвати нечего было бояться: она была растением. Бхавани очень переживал из-за того, что у него нет сыновей, и боялся, как бы третья жена не навлекла на него еще худшей беды — проклятия числа «три», считавшегося несчастливым. Поэтому, прежде чем взять в жены Сарасвати, он, согласно традиции, сочетался браком с большой декоративной лианой. И тогда к нему пришло счастье: год спустя после свадьбы Сарасвати подарила ему Гопала. С этого дня он уже не смотрел на других женщин и четыре, а то и пять раз в неделю звал к себе Сарасвати. «Это безумие, — говорили обитательницы зенаны. — Он слишком сильно любит ее; так сгорает солома, так налетает весенний дождь, такая любовь долго не продлится». От этой мысли у Сарасвати сжималось горло. Неужели они правы? Но что понимают в любви эти отупевшие от безделья женщины? Что они знают о радже? Его мать давно умерла, сестер у него не было. И все же никто не мог понять, почему он уехал на охоту без нее, один, ведь раньше всегда брал ее с собой, предоставляя ей честь ехать на Царском Слоне.
Мохини вернулась с корзиной и ковром. Она расстелила ковер на земле, разложила на нем подушечки, воскурила благовония. Сарасвати хотела говорить, но не могла решиться. Как произнести те три слога, которые пугают ее с самого отъезда супруга, три слога, звучавших как проклятие, ибо они лишают ее тысячи и одной радости любви?
Это произошло три дня назад, сразу после любовных утех. Сарасвати вспомнила белое ложе, стоявшее под балдахином в глубине сада, шербет, оставленный на голубом с белым фарфоре, павлина, пытавшегося пить из золотого кубка. Все представилось ей очень ясно. На мраморе был расстелен ковер с неярким узором; в течение двух часов они сплетались подобно цветам, а музыкант играл рагу Маливи, ту, что пробуждает любовь после полудня. Много раз он, казалось, воспламенялся таким чувством, что веселая в и на пугалась его страсти, теряла нить своей мелодии и, подобно магу, устрашенному собственными заклинаниями, не решалась сразу возобновить ее. Потом зашло солнце. Раджа нежно ласкал жену, задерживаясь на изгибах шеи, натертых измельченной мятой, — ведь он любил именно этот запах. Внезапно Сарасвати почувствовала, что произошло нечто необычное.
— Ты грустишь, Бхавани.
Он взглянул на небо, муссон все не приходил. Но пара цапель — предвестники скорого дождя — пролетела сквозь тучи.
— Ты грустишь, но не оттого, что ждешь муссона…
Он притянул ее к себе.
— Фиранги, Сарасвати, фиранги…
Три слога, облачко табачного дыма. Так рассеялось послеполуденное волшебство. Три проклятых слога: фиранги,а потом долгий, очень долгий доверительный разговор, такой, какого у нее с ним еще никогда не было. Спустя час он уехал.