Начала любви

Для того чтобы ещё более замаскировать путешествие, Её Величество желает, чтобы супруг Ваш не сопровождал Вас и чтобы Вы начали своё путешествие с поездки через Берлин в Штеттин и только уже оттуда — в Петербург. Сверх того, Её Императорское Величество приказала вручить Вам через одну прусскую контору 10000 рублей на экипаж и прочие путевые издержки. По прибытии в Петербург Вы получите ещё денег.

Её Величество просила также передать, чтобы вы говорили бы всем, что едете только лишь для того, чтобы выказать Её Величеству благодарность за милости, оказанные Вашей семье.

Прошу Вас также верить, что я и впредь не перестану стараться для Вашей пользы.

Остаюсь и проч. и проч.».

Иоганне-Елизавете была не вполне понятна безапелляционность Фридриха, писавшего к ней так, словно при русском дворе уже всё давно было решено в её пользу. Хотя, кто его знает...

И тут у принцессы вдруг шевельнулась нехорошая мысль. В прежние годы, будучи только ещё кронпринцем, Фридрих из пустого желания раздражить своего отца рассылал по стране поддельные эпистолы за якобы кайзеровской подписью, приводя тем самым в смятение и даже панику многих подданных Фридриха-Вильгельма. У молодого Фридриха были несколько таких же беспутных приятелей, деятельно помогавших кронпринцу в опасных забавах; одного из тех шутников император вроде бы даже приказал казнить, усмотрев в такого рода шалостях унижение своей власти. Впрочем, казнил или только лишь намеревался казнить... Иоганна-Елизавета не могла припомнить события тех лет в подробностях, хотя саму историю с фальшивыми письмами даже как-то пересказывала мужу, хорошей памятью не отличавшемуся. И если вдруг, сделавшись императором, Фридрих соблаговолил припомнить свои былые шуточки... Впрочем, об этом принцесса не желала и думать...

Ну а вдруг? Что, если новогодний розыгрыш? Господи, так всё в жизни перемешалось, что не разберёшь, где правда, где что. Хоть у нахала Больхагена совета спрашивай.

В правом верхнем углу окна полыхнул жёлтый огонь, сопровождённый трескучим грохотом. Через паузу ещё раз прозвучал взрыв, рассыпавшийся блестками, на мгновение осветивший всё заиндевелое стекло. Затушив свет и прильнув к импровизированному глазку, принцесса увидела мужчин — в расстёгнутых шубах, без шапок, гоготавших и пускающих в небо ракету за ракетой. Между взрослыми крутились дети, которым, однако, давным-давно полагалось уже спать и видеть десятый сон. После очередного разрыва своевольная ракета ударилась в стекло второго этажа, и осколки скупо просыпались вниз.

Больхаген, который и был, видимо, главным затейником, нагло расхохотался и вдобавок поклонился нетвёрдо стоявшим на ногах Христиану и Иоганну. И вот так всегда: тут судьба, можно сказать, решается, а они напились и развлекаются. А принцесса — ломай голову.

3

Вот уж правду говорят: судьба — злодейка. Самое-то главное письмо, письмо из Санкт-Петербурга, императрицыно письмо с лентами и красными печатями, было доставлено в Цербст только на следующий год, утром 1 января, во время скучного завтрака, когда невыспавшиеся дети ковыряли вилками омлет, а неопохмелившийся и потому мрачный Христиан-Август восседал бессловесной мумией, с отвращением наблюдая за жующей супругой. Не только пища, но самый её запах был принцу в этот час омерзителен.

И вот среди отрывистого посудного звона и общей тишины вдруг объявилась Амалия, свежая, симпатичная, с письмом на подносе.

— Это срочно, — пояснила, как распорядилась, служанка, уткнув край подноса в плечо Иоганны-Елизаветы.

Христиан-Август хотел было поинтересоваться, отчего Амалия отдала письмо именно жене, облизал сухие губы и — не спросил. Тут дай Бог, не вступая в разговоры, досидеть этот нескончаемый завтрак и добраться до братовой половины: у него наверняка что-нибудь лечебное припрятано, не может такого быть, чтобы не оказалось...

Иоганна поспешно распечатала письмо (обломок ярко-красного сургуча тихонько звякнул о край тарелки), пробежала глазами первые строки, написанные таким красивым почерком, что в принадлежности почерка кому-нибудь из секретарей не оставалось и тени сомнения.

— Ну вот... — неопределённо сказала она, бросила на стол салфетку и на деревянных ногах вышла из столовой, даже не прикрыв за собою дверь. Дети переглянулись. Христиан-Август сумел наконец проглотить слюну — казалось, только для того, чтобы во рту сделалось ещё пакостнее.

— Что это с ней? — поинтересовался у отца Фриц.

— Кушай, — назидательно сказала мальчику Амалия. — И меньше вопросов задавай.

Христиан-Август в который за последние месяцы раз подумал о том, что с этой служанкой следует провести беседу, элементарно ей объяснить, как именно следует вести себя при господах. Обязательно нужно поговорить, хотя и не сегодня.

— Наливочки не желаете? — вдруг обратилась она прямиком к принцу.

Тот решительно замахал головой, давая понять, что никаких наливочек в присутствии детей и к тому же с утра пораньше даже и быть не может; он мотал головой, как вчерашняя лошадь, на которой среди ночи Больхаген вздумал прокатиться, — мотал и мотал головой, пока вдруг не выдавил:

— Только самую малость, на донышке.

...Запёршись в комнате на ключ, хотя в подобной предосторожности решительно не было смысла, Иоганна-Елизавета, суеверно скрестив пальцы, окунулась в подписанное Брюммером письмо.

«Ваша светлость!

Надеюсь, что Вы вполне уверены относительно того, что с самого моего приезда в Россию я не переставал трудиться для счастья и величия наияснейшего герцогского дома. Преуспел я в том или нет, пускай судят другие.

Питая давнее глубокое почтение к особе Вашей светлости и всегда желая уверить Вас в моём уважении на деле более, нежели пустыми словами, я думал дни и ночи, нельзя ли сделать что-нибудь блистательное в пользу Вашей светлости и всей Вашей знаменитой фамилии. Зная великодушие Вашего сердца и благородство Ваших чувств, я не колеблюсь ни минуты открыть Вашей светлости дело, которое прошу содержать в глубочайшей тайне, по крайней мере в первое время. В продолжение того времени, что я нахожусь при этом дворе, я имел неоднократно возможность переговорить с Её Императорским Величеством о Вашей светлости и Ваших достоинствах.

Я долго ходил вокруг да около, употреблял различные способы, чтобы довести дело до желаемого результата. После долгих трудов наконец, думаю, я преуспел, нашёл именно то, что пополнит и закрепит совершенное счастие герцогского дома. Теперь надобно, чтобы Ваша светлость завершили дело, так счастливо мною начатое. По приказанию Её Императорского Величества я должен внушить Вам, чтобы Ваша светлость в сопровождении дочери немедленно приехали в Россию.

Ваша светлость, конечно, вы поймёте, почему Её Величество так сильно желает видеть Вас с дочерью здесь как можно скорее.

Бывают случаи, когда глас народа есть именно что глас Божий. В то же время наша несравненная монархиня прямым текстом приказала мне уведомить Вашу светлость, чтобы принц, супруг Ваш, ни под каким видом не приехал вместе с Вами.

Чтобы Ваша светлость не были ничем затруднены, чтобы вы могли заказать для себя и для принцессы, Вашей дочери, несколько необходимых для путешествия нарядов, а также для того, чтобы смогли на испытывать в путешествии неудобств, насколько это вообще возможно, я имею честь присоединить к своему письму и вексель. Правда, содержащаяся в нём сумма весьма умеренная, однако следует сказать Вашей светлости, что это сделано не без умысла. Выдача значительной суммы денег непременно бросилась бы в глаза людям, наблюдающим за нашими действиями. Чтобы по приезде в Санкт-Петербург Ваша светлость не нуждалась в самом необходимом, я распорядился, чтобы купец по имени Людольфдом выплатил Вашей светлости 2000 в случае надобности. Я же, со своей стороны, ручаюсь, что по приезде в Россию Ваша светлость не будет испытывать ни малейшей нужды...»

Через две страницы письмо Брюммера незаметно утратило начальный уважительный тон; обер-гофмаршал принялся подробно указывать, каким маршрутом надлежит ехать Иоганне-Елизавете, в которых именно местах устраиваться на ночлег, и даже кого из солдат, офицеров, слуг и в каком именно количестве надлежит взять в путешествие. Как бы опомнившись, Оттон Брюммер заключительные страницы письма насытил цивилизованным обращением:

«...Вашей светлости стоит только сказать, что долг и элементарная учтивость требуют от Вас съездить в Россию для того, чтобы поблагодарить императрицу за ту необыкновенную благосклонность, которая оказана была всей Вашей семье, а также для того, чтобы иметь возможность собственными глазами видеть совершеннейшую из государынь и лично поручить себя её милости. Чтобы Ваша светлость знали все обстоятельства, имеющие отношение к этому делу, я имею честь Вам сообщить, что кайзер прусский сей секрет знает. В воле Вашей светлости говорить с ним об этом или же не говорить. Что касается меня, то я отважился бы почтительнейше посоветовать Вашей светлости поговорить с королём, ибо в своё время и в своём месте Вы сможете почувствовать следствия, каковые от такой откровенности проистекут. Господин Лесток, который трудился вместе со мною и который также очень предан интересам герцогского дома, просил меня засвидетельствовать Вашей светлости своё глубочайшее почтение и уважение. Я должен тут отдать ему справедливость, относительно интересов Вашей светлости он вёл себя как честный человек и ревностный слуга...»