Начало нас
Шрифт:
— Ты целуешь ее в задницу? Доктор Я-хочу-вылечить-тебя?
Оливия вздрагивает, опуская взгляд. Ее плечи опускаются в отвергнутой позе.
— Эй, не знаю, как насчет Оливии, но я обязательно поцелую задницу доктора Бэйли. У нее классная задница, — вступает другой голос, на этот раз с сильным немецким акцентом.
— Иу, ты любишь бабушек?
— Доктору Бэйли максимум 35 лет. И она горячая штучка, ясно?
— Я склонна к суициду.
Все замолкают, комната наполняется тишиной. Поворачиваемся к девушке в дальнем углу, справа от меня. Теперь, когда наше внимание сосредоточено на ней, она издает резкий насмешливый
— У меня каким-то образом за последние две минуты выросли две головы?
— Нет, — шепчу я.
— Меня зовут Стеффи, — продолжает она, закатывая длинные рукава и показывая нам серебристые шрамы на руках. Что-то новое, что-то поблекшее. Но каждый из них рассказывает свою трагическую историю. — Впервые я подумала о самоубийстве, когда мне было одиннадцать. Я думала, что это будет самый простой побег от сводного брата.
Фиолетововолосая, сидящая рядом со Стеффи, придвигается ближе к ней.
— Меня зовут Эн Чжон. Нет, у меня не американское или упрощенное английское имя. Я - Эн Чжон, вот и все.
Ее рука скользит по волосам, накручивая фиолетовую прядь на указательный палец.
— У меня тяжелое посттравматическое стрессовое расстройство, потому что… мой парень был торговцем людьми. Случилось дерьмо, я сбежала, а он мертв.
Когда никто не говорит ни слова, Эн Чжон тычет пальцем в бицепс девушки рядом с ней.
— Твой ход.
— Я Милли, — представляет она себя, ее голубые глаза бегают по нам всем. Как будто она внимательно изучает каждого из нас. — Я немка. У меня биполярное расстройство и депрессия. — Ее взгляд наконец, останавливается на мне, и она указывает: — Твой ход.
Блядь, что я здесь делаю? Моя голова тяжелеет, и кажется, что земля подо мной движется. Мой язык кажется толстым во рту, и я пытаюсь сглотнуть, но создается впечатление, будто все функции моего тела перестали работать.
— Я, хм…
— Я помню тебя, — говорит Стеффи, — ты училась в Беркширской академии, верно? Я видела тебя в новостях, в Твиттере.
Что?
— Рождественская вечеринка, — уточняет она. — Это было во всех социальных сетях.
У меня скручивает живот, возникает острая боль в животе.
— Да, это я, — трясущимся голосом признаюсь я. Мне будет плохо, о Боже! — Публичное унижение. Все были свидетелями этого.
Стеффи съеживается, выражение ее лица становится извиняющимся, но уже слишком поздно. Та ночь была именно тем, что я хотела забыть, но думаю, возможно, она будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Все видели меня в худшем виде — и из-за этого меня изгоняли, высмеивали и стыдили.
— Меня зовут Райли. У меня булимия и тревожное расстройство. Мои родители поместили меня сюда, чтобы я не могла их еще больше позорить.
Их внимание не задерживается на мне, и я благодарна за это. Тревога — это сука, и именно поэтому это плохая идея. Разговаривать с людьми. Рассказывать им, что меня ранит.
Но меня внезапно охватывает чувство облегчения. Это странное чувство утешения, и я не совсем понимаю, почему. Может быть, это потому, что я впервые произнесла эти слова вслух.
Я больна, мне нужна помощь… и мои родители думают, что я для них всего лишь позор.
Наши взгляды обращаются к последней девушке в кругу. Она сидит, скрестив ноги, у стены, и она единственная
девушка, которая еще не произнесла ни слова. Черный шарф на голове скрывает волосы и полностью закрывает шею.— Моя очередь? — она говорит, ее голос робкий.
Мы все киваем в ответ.
— Меня зовут Марьям. Я неосознанно доверилась не той группе друзей. Они подмешивали мне напитки и еду, пока я не пристрастилась. Я опозорила свою семью, и родители бросили меня сюда. Я думаю, они меня ненавидят.
Я опозорила свою семью...
Я думаю, они меня ненавидят.
Да, это очень близко к сердцу.
В комнате снова тихо, тишина почти мучительная. Никто не выражает друг другу соболезнований. Как будто мы знаем, что уже прошли это. Нам не нужны сочувствия или чья-то тщетная жалость. Здесь никто не пытается быть праведным. Потому что жалость незнакомца не положит конец нашим бесконечным страданиям. Мы все знаем, что это правда, и молчание говорит о том, что осталось невысказанным. Кажется, все поняли настоящую причину, по которой мы здесь. В этом кругу.
Доктор Бэйли не пытается нас исправить.
Я думаю… Она хочет, чтобы мы вылечились самостоятельно.
Но мы не сможем сделать это без системы поддержки, без людей, которые думают и чувствуют так же, как мы. Потому что наш опыт может быть разным, но мы понимаем.
Мы видим друг друга — все плохое, все хорошее и все, что между ними. Доктор Бэйли была права в одном.
Первый шаг к выздоровлению – это принятие.
Мне нужна помощь.
Я хочу поправиться.
Я хочу быть Райли, которая устанавливает свою собственную корону, бесстрашной Райли, а не той Райли, которая боится собственной тени.
ДВА МЕСЯЦА СПУСТЯ
Возможно, доктор Бэйли не так уж ошибалась насчет этих социальных кругов и их влияния. Я имею в виду, она права в одном. Мы с девочками смогли создать для себя основу товарищества. Система поддержки, как сказала бы доктор Бэйли.
Мы проводим это раз в неделю, но за последние несколько недель мы стали еще ближе. Мы встречаемся в столовой за обедом, вне времени нашего восстановительного кружка, чтобы поговорить о вещах, которые не имеют никакого значения. Но именно небольшие разговоры поддерживают нас — идея, что мы можем снова научиться доверять.
Я хватаю свой холст размером 16 на 16 дюймов и жду, пока остальные сделают то же самое. Наша задача сегодня — нарисовать что-то, что имеет для нас значение. Я думаю, рисование должно иметь терапевтический эффект. Или нам так сказали.
— У тебя есть идеи, что ты хочешь нарисовать? — спрашивает Марьям, подходя ко мне. Холст она держит под мышкой, а коробку с красками держит в левой руке.
Я пожимаю плечами, потому что на самом деле у меня не было возможности подумать об этом. Нарисовать что-то, что имеет для меня значение? Что значит? Я думаю, что дыхание важно. Кислород? По крайней мере, это помогает мне выжить.
— Я не очень хороший художник.
Я слышала, что надежда — это сон пробудившейся души. Но что происходит, когда душа теряет всякую надежду?