Начало пути

Бриджит вышла из детской, чертыхаясь по-голландски: маленький Криспин соскочил с кровати и назло ей нагадил прямо на пол. Он чуть ли не каждый вечер так безобразничает - ну, как его отучить? Она жаловалась доктору и его жене, а они только смеются и говорят, это просто детские шалости, он скоро сам образумится. А пока надо набраться терпения. Что еще ей остается? Ведь служба эта легкая, платят хорошо, и квартира в самом центре. Она вернулась из кухни с тазом воды и тряпками, в зубах - сигарета, чтоб не мутило от запаха.

–  Он все не спит?
– спросил я.

–  Конечно нет. Ему нравится смотреть, как я за ним убираю.

–  Пускай немного подождет,- сказал я.- Сядьте и докурите. Пускай сперва уснет, потом уберете. Один раз не дождется представления, глядишь, ему больше и не захочется.

–  Вы такой умный, мистер Томпсон,- сказала она, но еще не докурила, как Криспин закричал:

–  Иди сюда, Бриджит. У меня в комнате воняет. Скорей вымой, а то я не могу уснуть.

–  Не обращайте внимания,- сказал я и налил ей виски.

–  Я не пью.

–  Попробуйте, легче будет подтирать.

–  Может быть, вы и правы.

Она сделала маленький глоток и сморщилась. Потом опять приложилась и допила. Я налил ей еще.

–  Иди сюда!
– кричал Криспин.- Если не подотрешь, я опять накакаю.

–  А ну-ка, ложись спать, ты…- крикнул я.

–  Бриджит, иди подотри, а то скажу маме с папой про этого дядю, и тебя выгонят.

Я пошел и поглядел на него - этот ангелочек в длинной до пят ночной рубашке стоял в кровати, ухватившись за спинку. Лицо тонкое, даже красивое, рыжеватые волосы. Я вернулся в гостиную.

–  Родители называют его Смог,- сказала Бриджит.- В ту ночь, как ему родиться, в Лондоне был ужасный туман, и его мать не успели доставить в больницу, он родился в карете «скорой помощи». Вот они и прозвали его Смогом, как этот самый туман.

Мальчишка опять стал громко звать Бриджит.

–  Иди сюда, подотри за мной,- кричал он уже со слезами.- Ну, пожалуйста. Я устал… Ты здесь не живешь,- сказал он, когда я вошел к нему в комнату.- Ты кто, грабитель?

–  Нет, я водопроводчик. Я пришел чинить твое дыхательное горло.

–  А что это - дыхательное горло? Я увидел, где он напакостил.

–  Ты очень умный ребенок,- сказал я.- Очень толковый, сообразил, где наделать.- Я собрался с духом, стал на четвереньки и сунулся носом чуть не в самое дерьмо.- А это что?
– оживленно спросил я.- Вот те на! Да тут деньги! Господи, полно монет. Он выскочил из кровати и стал рядом на коленки.

–  Где? Где?

–  Вон,- сказал я,- разве не видишь?

Он нагнулся пониже, я легонько дал ему по затылку, и он угодил носом в кучку. Он завопил, вбежала Бриджит.

–  Ты вымазал лицо,- сказал я ему.- Это ж надо. Отведите его в ванную, Бриджит, и вымойте. Он больше не будет здесь пакостить. Верно, Смог?

–  Дурак ты,- сказала она.

Я сел, выпил еще виски, а минут через десять пришла Бриджит и сказала, что Смог крепко спит.

–  В другой раз, чем такое устроить, он сперва призадумается,-

сказал я.- Вот увидите.

–  Если он скажет родителям, меня выгонят, и ничего я не уви-

жу,-возразила она и слабо улыбнулась.

–  Работы всюду хватает. Может, моя мамаша найдет вам местечко в Неописуемых палатах. У меня есть брат, за ним надо присматривать, иногда он бывает вроде Смога. Он старше меня на десять лет, его зовут Элфрид. В двадцать один год он чуть не спятил, тоже испугался, что должен унаследовать такую кучу денег. Это болезнь нашего поколения. Он пробовал бритвой вскрыть себе вены, принял пятьдесят снотворных таблеток и сунул голову в газовую духовку. Но его увидела кухарка, выхватила подушку - она всегда сидела на этой подушке, когда пила чай или завтракала, и вдруг такая драгоценность пылится на полу! Элфрид проснулся, в горле у него забулькало, и тут кухарка увидела кровь и позвала мою мать. Ну, мать тут же на месте ее рассчитала и позвонила нашему домашнему врачу, тот привел Элфи в чувство, и все осталось шито-крыто. Элфи здоровый как бык, у нас в семье почти все такие. Крепче не бывает. Все, кроме меня, а у таких здоровущих вечно нервы не выдерживают.

В шестнадцать я заболел туберкулезом и отделался от него только года через два. А теперь вот этот вопрос совести, и я все не решу, как тут быть. Но лучше не будем слишком увязать в моих заботах. Со Смогом у вас все теперь пойдет как по маслу, это уж наверняка. А если вас уволят, уедем в Палаты. Если хотите, скажем матери, что мы обручились и хотим пожениться. Она не больно обрадуется, а все равно придется ей взять вас под крылышко. Я и Элфриду вас представлю. Он когда в здравом уме - чудный парень. Почти все время плавает на лодке по нашему озеру и удит рыбу. У него всегда богатый улов, мать даже собирается построить для него консервный завод - консервированная щука и соленый гольян из Дьюкери. Для экспорта отлично, расходиться будет шикарно.

Бриджит не отрываясь смотрела на меня, голубые глаза ее стали совсем круглые, и я болтал, болтал, покуда они не затуманились,-тогда я нагнулся и поцеловал ее. К моему удивлению, она так и впилась в меня губами. И колеса завертелись…

После всего мы пошли в кухню, сидели там и ели кукурузные хлопья с вареньем и яичницу с беконом. Мне повезло, что я попал в такой сытый дом. Я не дал Бриджит доесть и потащил ее в гостиную - там мы танцевали живот к животу, спина к спине, под истерикофоническую музыку доктора Андерсона. Бриджит хохотала, она совсем запыхалась и вдруг замерла: на пороге появился Смог, он смотрел на нас сонно, но с любопытством.

–  Можно я тоже?
– спросил он.

–  Иди ложись,- строго сказала Бриджит.- Простудишься.

–  Ему тоже охота повеселиться, верно, Смог?

–  Ага.

–  Ну, и прекрасно,- сказал я.- Скинь рубашку, будем танцевать все вместе.

Несмотря на его скверные привычки - правда, от одной-то он уж наверно излечился,- он был славный парнишка и прыгал и топотал между нами под редкостные докторские записи бонго-музыки. Потом я посадил его к себе на плечи и пошел кружиться по комнате, а он слизывал с ложки мед и весело кричал и смеялся.

–  Ты мне нравишься, ты завтра тоже придешь?
– спросил он, когда уже сидел в кухне на высокой табуретке и уплетал яичницу-

болтунью.- Я люблю, когда танцуют и музыка играет, и когда едят среди ночи.

–  Если будешь слушаться Бриджит, я буду приходить часто.

–  А если не придешь, я скажу маме с папой.

–  Еще не ночь, но ты лучше иди ложись, а то нагрянут твои родители и всех нас застукают и вышвырнут на улицу.

Он скривился, будто вот-вот заплачет.

–  И меня?

–  Может, и тебя,- сказал я.- Но мы о тебе позаботимся. Возьмем тебя с собой.

Он засмеялся и сказал, пускай тогда лучше родители нас застукают, но Бриджит надела на него ночную рубашку, взяла его на руки и, прижав к своей голой груди, отнесла спать. Потом она вернулась, мы оделись и все привели в порядок - конец празднику. Мы обменялись телефонами, шепотом поклялись друг дружке в вечной любви и наконец расстались.

Администратор гостиницы проникся ко мне доверием, и теперь не надо было оплачивать счет каждые три дня, можно было не платить хоть целую неделю. Администратор был тощий, лицо розовое, и остатки светлых волос тоже совсем тощие - он был бы, наверно, унылый и грустный, да шалишь: на такой должности полагается быть оживленным и бодрым, от этого зависело всё его благополучие. Он называл меня «мистер Крессуэлл» и, похоже, не прочь был бы узнать, куда это я все хожу и чем занимаюсь. Раз вечером я угостил его в баре двойной порцией коньяку и гаванской сигарой - свистнул ее у хозяина Бриджит,- и с тех пор мы стали с ним друзьями, насколько это допускала его служба. Я ничего не рассказывал ему про себя, обмолвился только, будто приехал по делам семьи, разыскиваю кой-какие документы в Соммерсет-хаузе. Это внушило ему почтение, и он не стал больше ни о чем спрашивать, только иной раз заговорщицки мне подмигивал: мол, надеюсь, дела у вас идут хорошо,- будто была у нас с ним общая тайна, или, может, он думал, я не нынче-завтра получу кругленькую сумму. Трудно сказать, что у него было на уме, но мне казалось, чем меньше мы разговариваем, тем лучше, и чем больше намеков, подмигиваний, подталкиваний локтем, тем верней я заслужу его доверие.