Начало тьмы

Самолет был настоящим — с бодрым лаковым блеском фюзеляжа, прохладой плоскостей и застарелой гарью дюз… Его пропуск на этот свет. Подплывая к машине, Ило совсем уже было ухватился за поручень кабины, когда заметил на поплавке свежие царапины. «Не отвалился бы…» — он озабоченно пощупал упругий пеносиликон, чтобы убедиться в его целостности. Странно… Царапины шли вдоль всего поплавка, как будто кто-то специально наносил их одну за другой… Отари оттолкнулся и отплыл подальше, чтобы охватить все взглядом. И царапины сами собой сложились в накарябанное неумелой рукой слово:

У Н О М

…Вспышка фиолетовых сумерек на краю сознания… Пропадающее, исчезающее лицо — размытый абрис… тени глаз… Тени теней его — призрак лица, замедленный специально для него, Отари. Светлое воспоминание, которое теперь уже навеки останется с ним — с ним, единственным из людей, который видел мрогвина.

Глава 43

…— Уном! Уном — где ты? Я же помню! Я понял — это ты… — яростно-сбивчиво кричал он в глухой зев отгороженного хрустального мирка — в ярости от того, что именно теперь, почти уже спасенный, он не может отдать хотя бы часть своего долга… Голос глох, он канул в невозмутимой глади воды, не вернувшись даже эхом. Все правильно — он один. Вязкий сверкающий смерч кружил и кружил вокруг, действуя уже почти усыпляюще на перевозбужденный мозг. Беспрестанное, безостановочное движение… Отари вспомнил броуновское движение золотистых точек-мрогвинов вокруг станции. Остановка — смерть… Нынче он очень хорошо это ощутил. Безжалостный толчок спас их обоих от превращения в истошно кричащую химеру сплавленных рассудков — точно такой же толчок предстоит ему теперь. Последствия контакта с ПУВ не успевают накапливаться за несколько секунд — пока он будет двигаться, ему ничего не грозит. Самолет — идеальное средство для этого. Задумчиво окинув взглядом окрестности, Отари рывком подтянулся на поручнях и перевалился в кабину, ощутимо качнув аппарат. Под ногами захлюпало — самолетик оказался полон воды, стекавшей сейчас через открытую дверцу. Повернувшись, Ило для верности еще несколько раз качнул машину, выплескивая остатки. Где взял Уном эту амфибию, из каких глубин… Но горючего в баках было полно, и система управления послушно ожила, словно заждавшись знакомого прикосновения. Отари включил автопилот, ввел параметры полета и координаты цели. Возможно, уже несуществующей — браслет ничем не мог помочь, потеряв контакт с утонувшей станцией. Отари хотел даже выбросить его, но передумал. Вместо этого поплотнее вбил туловище в кресло пилота и нажал клавишу пуска. Режим «взлет».

…«Хрустальное яйцо» исчезло в миг, когда поплавок оторвался от поверхности воды. Отари вдавило в кресло крутым подъемом, и внезапный грохот молотом ударил в уши — сначала он подумал, что-то оторвалось… Но, кинув взгляд вниз, увидел смятую, рвущуюся в клочки пенную круговерть и все понял. Теперь только вверх. Самолетик лез на крутую прозрачную гору, подгоняемый ярко сверкающими в лучах солнца смерчами, тянущимися снизу — они словно хотели схватить ускользающую добычу. Отари пришлось несколько раз брать управление на себя, чтобы довольно неуклюже облетать такие водяные столбы, невесть зачем болтающиеся в трехсотметровой высоте. Наконец, они отстали — высота полета достигла заданной отметки в 2,2 км (так летал Грор — Отари помнил). Он оказался хозяином огромного, уходящего во все стороны простора, освещенного ярким предзакатным солнцем — океан расплавленного серебра! Только теперь он оглянулся — не мог же он, в самом деле, улететь так… формально. Но, сколько ни всматривался в подернутую дымкой рябь, так ничего и не различил.

* * *

Большинство навигационных приборов не работало, или работало с искажениями, исключавшими их использование. Такое впечатление, что планету подменили — магнитное поле усилилось в десятки раз, но утратило стабильность, образовав невероятно запутанный многополюсный клубок (Отари уже несколько раз наблюдал северное сияние). Маяков слышно не было — плясавшие на антеннах огни святого Эльма убедительно иллюстрировали причину. Ионизация такая, что воздух чуть ли не светился… Ориентироваться можно было только по гравикомпасу — слава богу, тяготение планеты не менялось столь резко. Автопилот, переведенный на повышенную самостоятельность, шел как по ниточке по графику гравитационной постоянной. Отключив ненужные приборы, Отари со вздохом оперся о спинку кресла. В кабине было темно — багровое солнце садилось прямо позади, перечеркнутое черным крестом хвостового оперения. Мягкий гул двигателя отстранял от наружного пространства, замыкая в уютной утробе кабины с задумчиво светящимися огоньками пульта и бледным оком монитора. За час полета Отари врос в этот хрупкий мирок и почти уже уверовал в его несокрушимость. Вниз он старался не смотреть. Да и видно было мало — еще меньше можно было понять. Иногда глаз колол лучик ярко-зеленого или пунцово-красного цвета — тогда он невольно скашивал глаза — но опять-таки ничего не различал. Пейзаж с высоты казался неподвижным — в глубине мутно просвечивали какие-то слои… Отари старался не останавливать взгляд подолгу на одной точке. Это уже становилось рефлексом — ничего постоянного. Сейчас его спасала только скорость и высота. Где-то там, в толще этих наслоений и пенных вихрей, существовали мрогвины… И Уном. Отари вспоминал увиденное, стараясь воспроизвести каждую подробность. Нечто светлое посредине и серое по краям… Лицо… Да, оно запомнилось отчетливо — по аналогии с тем, что было в памяти до того. Остальное расплывалось — что-то вроде радужной кляксы со множеством лучиков-отростков. Напоминало инфузорию. Или нервную клетку. Или морского ежа… Или много чего еще сразу — неопределенный образ вызывал слишком много ассоциаций. Специально ли Уном показался ему? Если темп его существования ускорен в десятки раз, для него сущая мука выдержать секундный взгляд. А если в сотни?

Закат все тлел и тлел за спиной, как груда рассыпанных головешек, опрокидывая на весь мир необъятную тень. До «Золотой» еще полчаса лету — Отари задал несколько проверочных тестов электронному мозжечку самолета. На экране исправно выстроились зеленые нули. Вызвана карта маршрута — меж желтых и коричневых пятен по экрану одиноко полз световой паучок, вбирая в себя паутинку расчетной траектории. Цель обозначалась невыразительным черным крестиком. Отари отчетливо представил себе черную тушу станции… Какой остряк назвал ее Золотой? Из всех баз только она осталась в своем изначальном виде — Бронтом запретил покраску. Фанатик, сделавший рационализм своим идолом… И из того же рационализма преданный своей же сектой. Интересно, как бы он отреагировал, узнав об этом?..

Отвлеченных рассуждений хватило ненадолго — грузно поворочавшись в своем кресле, Отари махнул рукой на попытки задремать. Задумчиво уставившись вперед, на наползающую бездонную тень, он застыл неподвижно, словно околдованный этой медленно открывающейся дверью в никуда.

…Закат истлел. От него остался только розоватый блик на небе. Машина погружалась в синеватую тьму — синеватую от продолжающих плясать на металлических выступах огней… Она летела теперь только в этом бледном сиянии, окутывавшем ее четкие контуры призрачным саваном, оставляющим за собой тающий след… Машина, изделие рук человеческих, превратилась в призрак. Весь этот мир был теперь заселен только призраками — отражениями душ погибших людей. Хоть ненадолго, но они пережили свои тела. Вот оно — воплощение всех фантазий земных о рае и аде… Мрогвины были ангелами этого потустороннего существования — один из них спас его тело и душу для того, чтобы он мог продолжить свой путь сквозь тьму на этой люциферической колеснице… Куда?

…Тьма за прозрачным пластиком кабины иногда освещалась особенно ярким электрическим сполохом, но только затем, чтобы навалиться еще сильней. Самолет шел плавно, иногда чуть заметно покачиваясь — атмосфера была на удивление спокойной. До цели оставалось десять минут. Плана у него не было — даже и намека на план. Он ощущал лишь отчаянную сосущую пустоту, которую должен был наполнить — или умереть. Ему нужна была Инар. Даже не сколько она сама — ему нужна была уверенность в том, что она жива. Она должна жить — вопреки всему! Если надо, он готов выцарапывать ее из глубин самой преисподней — так же, как Уном вытащил его из «поры»…

Или, может — вытащила?! Отари замер, пораженный в самое сердце неожиданной, но такой логичной мыслью. В мире, где у каждого свой собственный пол, привязанность Унома была чем-то большим, чем простое товарищество. Спасая человека, он терял его… И после всех громадных трудов но его поиску и спасению смог… смогла… только показаться ему на прощание…

…Отари сидел, сгорбившись от обрушившегося на него понимания. Судьбу не обманешь… Теперь он в любом случае не сможет превратить свою жизнь в простое прозябание — чашу весов требовалось уравновесить…

Самолетик скользнул с воздушной горки, постепенно набирая скорость — Отари перевел управление на себя, чтобы сесть максимально быстро. В самом конце он включит автопилот в режиме посадки — авось и получиться. Где же его превосходно тренированное умение рассчитывать и планировать события — похоже, он махнул на себя рукой? Координатор в нем явно сбоил — но почему-то он уже никак не мог подумать о себе, как о координаторе… Монитор высветил площадь цели — около трех квадратных километров. Где-то здесь должна находиться база — напряженно всматриваясь, Отари некоторое время не мог ничего различить. Его мелко трясло — не от страха, нет… Или, вернее, от страха, но не за себя. Цель была близка, и он боялся того, что сейчас может увидеть. Воображение с медвежьей услужливостью рисовало десятки картин. Но хуже всего будет не увидеть ничего…

— …Есть! — в азарте выкрикнул он вслух, увидев мелькнувшие где-то глубоко под правым крылом несколько огоньков. Развернув машину, он направил ее по запомнившемуся направлению. Пространство раздалось — теперь он видел поверхность океана, чуть светящуюся, словно подсвеченную изнутри, проносящуюся под ним со скоростью удирающей крысы. Самолет несколько раз тряхнуло; Отари вновь различил огни, всего два — красный и желтый. Они надвигались с угрожающей быстротой. Порывисто склонившись вперед, он ударил ладонью по контакту автопилота — и в ту же секунду страшная тяжесть навалилась на спину, выдирая, выворачивая из кресла — не успев ничего сообразить, он был оглушен страшным треском, почти выключившим сознание; последнее, что он помнил, было скольжение с какого-то прогибающегося склона, скоро сменившееся падением — бесконечным, неостановимым…

* * *

…Окативший лицо холод и щелчок забрала… Отари очнулся, как встрепанный, отплевываясь от забивший нос и рот воды, теперь холодными ручейками стекавшей вниз. Ноги и руки проваливались во что-то громадное и зыбкое, что колыхалось, как колыбель — Отари беспомощным младенцем мотался в этой колыбели, ничего не видя в кромешной тьме. Хлюпнув, вырвался куда-то в пустоту, снова провалился по макушку… «Вода… Океан». Мысль, уцепившись за привычное, в мгновение ока размотала весь клубок памяти. Он скользил… Он падал — и упал? Подвигав конечностями, он убедился, что ничего не болит. Везет, как утопленнику… Поднес руку к шлему — забрало оказалось закрытым, система жизнеобеспечения включенной… Вспомнился щелчок. Действительно, везет — поговорка не оправдалась благодаря автоматике костюма. Пожалуй, с этого момента уместнее называть его скафандром. Вежливее, во всяком случае.