Начало века. Книга 2

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 29, л. 2). Там же хранится и авторизованный машинописный текст «кучинской» редакции (ф. 53, оп. 2, ед. хр. 8, 559 лл.); из него изъяты отдельные страницы. В архиве Белого хранится и рабочий текст «московской» редакции (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 30, 31), представляющий собой исправленный и переработанный вариант машинописи «кучинской» редакции с сокращениями и рукописными вставками. Этот текст дает наглядное представление о характере авторской правки первоначального варианта книги. Прежние преамбулы к собственно мемуарным главам («Вместо предисловия» и «Введение», состоящее из 4-х главок) изъяты и заменены новым «Предисловием» (рукой К. Н. Бугаевой), соответствующим опубликованному тексту «От автора». Целиком переработаны (прежний машинописный текст полностью или в значительной части заменен новым, рукописным) главки: «Студент Кобылинский», «Аргонавтизм», «Авторство», «Симфония», «В тенетах света», «Лев Тихомиров», «Мережковский и Брюсов», «Встреча с Мережковским и Зинаидой Гиппиус», «Я полонен», «Из тени в тень», «Леонид Семенов», «Золото в лазури», «Кинематограф», «„Орфей“, изводящий из ада», «Д'Альгейм», «Безумец», «Муть», «Федор Кузьмич Сологуб», «Москва», «Оцепенение». Почти без изменений (небольшая правка главным образом стилевого характера) оставлены главки: «Гончарова и Батюшков», «Мишенька Эртель», «Великий лгун», «Рачинский», «Старый Арбат», «Знакомство с Брюсовым», «Чудак, педагог, делец», «Профессора, декаденты», «Лавры и тени», «„Кружок“. П. Д. Боборыкин» («Литературно-художественный кружок»), «Бальмонт», «Волошин и Кречетов», «Декаденты», «Перед экзаменом», «Экзамены», «Смерть отца», «Знакомство», «За самоварчиком», «„Аргонавты“ и Блок», «Брат», «Старый друг», «Вячеслав Иванов», «Башенный житель», «Шахматово», «Тихая жизнь», «Лапан и Пампан», «Павел Иванович Астров», «Александр Добролюбов», «Л. Н. Андреев», «Пирожков или Блок», «В. В. Розанов», «Религиозные философы», «Усмиренный», «Отношения с Брюсовым». Доработка остальных главок сводилась по преимуществу к сокращениям первоначального текста и (или) к добавлениям новых фрагментов (рукописные вставки).

Поскольку переработка «Начала века» носила изначально вынужденный характер — велась в соответствии с декретивными требованиями «политредактуры» издательства, возникает вопрос о том, какую из двух редакций текста — «кучинскую» или «московскую» — следует предпочесть при новом издании как наиболее адекватно отражающую авторскую волю. Естественные доводы в пользу «кучинской» редакции — текста, непосредственно не испытавшего на себе внешнего давления, — наталкиваются, однако, на ряд существенных контраргументов:

1) авторская переработка текста не сводилась к механическому удовлетворению требований «политредактуры», а имела по преимуществу собственно творческий характер (добавлялись новые умозаключения, факты, эпизоды, характеристики, которые невозможно истолковать лишь как уступку стороннему «декрету»; повсеместно осуществлялась стилевая правка);

2) в рабочем тексте «Начала века», отразившем требования «политредактуры», нет возможности четко отделить исправления и нововведения, сделанные в угоду «цензурным» нормативам того времени, от исправлений и нововведений, содержащих принципиально авторскую трактовку тех или иных явлений, лиц и обстоятельств; любые попытки их четко разграничить носили бы гадательный характер;

3) «кучинская» и «московская» редакции «Начала века» не представляют собой по своему идейному существу различных, опровергающих друг друга мемуарных версий (характерно, что большинство главок при доработке не претерпели существенных изменений); если «московская» редакция в каких-то фрагментах текста отражала уступки автора внешней «цензуре», то «кучинская» редакция, писавшаяся с ясной, глубоко осознанной установкой на опубликование в СССР в начале 1930-х годов, также неизбежно несла в себе значительный элемент автоцензуры, оглядки на господствовавшие в ту пору идеи, однозначные оценки и репутации; глубокой и принципиальной разницы в этом отношении между двумя редакциями текста нет (показателен в этой связи, например, характер переработки главки «Встреча с Мережковским и Зинаидой Гиппиус»: исправления не диктуются априорной установкой на дополнительное «очернение» писателей-эмигрантов, наоборот — в ряде случаев снимаются некоторые прежние резкие, насмешливые характеристики и определения).

В силу этих соображений приходится отдать предпочтение «московской», опубликованной в 1933 году редакции «Начала века», отразившей не только внешние «цензурные» требования, но и — главным образом — окончательную авторскую волю в отношении всего текста мемуаров. В приложении воспроизводятся «Вместо предисловия» и «Введение» к «кучинской» редакции, замененные в «московской» редакции преамбулой «От автора». Объем настоящего издания, к сожалению, не позволяет поместить там же первоначальные редакции радикально переработанных мемуарных главок. Кроме того, в примечаниях приводятся связные фрагменты из основного текста «кучинской» редакции, изъятые при подготовке окончательного текста ряда главок, не подвергавшихся общей структурной переработке.

В отличие от «На рубеже двух столетий», «Начало века» по выходе в свет не вызвало большого количества печатных откликов. В целом положительная и весьма умеренная по тону рецензия на книгу появилась в «Известиях» (1934, № 50, 27 февраля); она подписана криптонимом К. Т. (К. Н. Бугаева, А. С. Петровский и Д. М. Пинес в своих материалах к библиографии Белого указывают, что ее автором был Н. И. Бухарин, тогда ответственный редактор «Известий»). Белый характеризуется в рецензии как «человек огромного своеобразия и очень крупного художественного дарования». «Основная идейная ось» мемуарных книг Белого, по убеждению автора отзыва, «глубоко ошибочна, несмотря на добрые намерения автора: ему хочется показать и доказать, что символизм, который на самом-то деле был „высшим“ цветением новой буржуазной аристократии, играл роль антибуржуазного бунта „чудаков“». «Но, — продолжает рецензент, — несмотря на этот основной порок идеологической схемы, автор дает чрезвычайно яркую картину культурной пустоты и никчемности того круга людей, которые считались воплощением культуры. К сожалению, книга весьма мало доступна для понимания современного, нового читателя. Белый применяет по преимуществу метод описания „внешнего поведения“ изображаемых лиц, их „жестикуляции“, а не их внутреннего идеологического багажа. Поэтому книга говорит многое лишь тем, кто знал сам описываемую среду. Характеристики некоторых персонажей, например З. Гиппиус, Мережковского, В. Розанова, злы и блестящи в своей злости и меткости. <…> Контрреволюционная российская эмиграция завоет от этой книги. Видно, как Андрей Белый старался поймать основную мелодию современности и идти в ногу с нами. Но понять до конца новую эпоху и новый мир он так и не смог, несмотря на всю свою культурную широту и громадную художественную одаренность. Для историка „русской общественной мысли“ и особенно историка русского искусства книга представляет значительный интерес».

Рецензия на «Начало века» Л. И. Тимофеева («Последняя книга А. Белого» — Художественная литература, 1934, № 1, с. 12–14) по содержанию и оценкам во многом совпадала с отзывом «Известий»: в ней обращалось внимание и на сложность книги для широкого читателя, и на «историческую ценность» мемуаров «главным образом в плане творческого анализа пути А. Белого», и тяготение автора «к чисто внешним и порой шаржированным зарисовкам». Указывая на «историческую ложность <…> неожиданнейшей трактовки символизма как „марксизма“», Л. Тимофеев не удерживается в рамках корректного и уважительного тона, заданного «известинской» рецензией, и солидаризируется в своих резких оценках символизма как воплощения «творческой деградации и вырождения» «в эпоху загнивания капитализма» с «ценным предисловием Л. Каменева», предпосланным «Началу века».

Список условных сокращений см. в первой книге мемуаров: Андрей Белый. На рубеже двух столетий.

Подстрочные примечания в тексте принадлежат Белому.

От автора ^*

(1) В автобиографическом письме к Р. В. Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г. Белый обозначает семилетие 1895–1901 гг. как «период выработки мировоззрения; первый этап творчества; эстетизм, символизм, буддизм; Шопенгауэр» (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18). Ср.: «С 1897 года начинается эпоха моего бурного литературного самоопределения; оно началось с самоопределения философского полгода ранее» (Почему я стал символистом, с. 25).

(2) Подразумевается Л. И. Поливанов. См.: «На рубеже двух столетий», гл. 3, примеч. 60.

(3) П. Б. Струве и М. И. Туган-Барановский в 1890-е годы были основными представителями и теоретиками «легального марксизма» в России.

(4) Некоторые опыты Белого в этом роде сохранились: тетради дневниковых заметок, главным образом на темы искусства, относящиеся к апрелю-маю 1899 г. (ГПБ, ф. 60, ед. хр. 10) и к маю — декабрю 1899 г. (ГБЛ, ф. 25, карт. 1, ед. хр. 5), эстетический фрагмент «Несколько слов о красоте» (1895; ГПБ, ф. 60, ед. хр. 16). См.: Лавров А. В. Юношеские дневниковые заметки Андрея Белого. — В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1979. Л., 1980, с. 116–121.

(5) См.: «На рубеже двух столетий», Введение, примеч. 15. В мемуарном очерке «Валерий Брюсов» Белый пишет о себе в старших классах гимназии: «Я знаю одну декадентскую строчку, которую произношу с сатирическим пафосом: „О, закрой свои бледные ноги“. И тут мне рассказывают: эта строчка написана Брюсовым: нашим Врюсовым — Брюсовым-поливановцем. Я вспоминаю серьезное выражение лица мне знакомого восьмиклассника, лоб его и его одиночество; как-то не верится, чтобы был он нахалом, шутом, сумасшедшим. И я говорю себе: „Что-то не так“». (Россия, 1925, № 4(13), с. 264).

(6) К. Д. Бальмонт уехал из Москвы в Париж в новогоднюю ночь 1905–1906 г. Ему угрожало административное преследование за активную поддержку революционеров (в частности, в дни Московского вооруженного восстания) и за антиправительственные, антимонархические стихи; вернуться в Россию он смог только в 1913 г., когда была объявлена политическая амнистия в связи с 300-летием дома Романовых. В июне 1920 г. Бальмонт выехал из Советской России в годичную заграничную командировку, в марте 1921 г. перешел на положение политического эмигранта.