Начало великих свершений
Шрифт:
Это выглядит так смешно, что я, не выдержав, прыскаю в кружку. Отсмеявшись, говорю:
– Брось, Макс. Зато у вас, авиаторов, отпуска чаще дают. И вообще: войне скоро конец. Сколько там той Японии осталось? А война кончится – ордена только летчикам-испытателям давать и будут. Так что, догонишь…
– Думаешь? – Макс внимательно смотрит на меня. – Не хочу тебя огорчать, но война будет еще долгой. Я тут краем глаза проект видел. Нового бомбардировщика. Машина – супер, но дело не в том. Девиз этого проекта был – бомбардировщик "Америка". Понял?
Понял, не дурак. Значит, на очереди самодовольные янки? Добро, янки – так янки…
… Вечером
– Ой, кто здесь? – звучит из темноты испуганный женский голос.
А, это та самая сестра-хозяйка с одной из своих подчиненных. Тоже очень симпатичная девица.
– Присаживайтесь, красавицы, скрасьте двум офицерам их одиночество.
Девушки не чинясь присаживаются и выпивают с нами за Победу, за Союз, за тех, кто не пришел с войны. В принципе, можно попробовать провести разведку боем: Любаша приехала только на неделю, а отпуск у меня – месяц…
– Соратники, а что ж Вы тут сидите? – брюнетка раскраснелась, и, кажется, готова не только к разведке, но и к решительному наступлению. Ее подруга, миниатюрная рыженькая девица, смотрит на Макса восторженными глазами, и тоже, вроде, готова капитулировать, даже до начала боевых действий. Бедный Макс: он решительно смущен и не знает, куда деть руки. Боже мой, огромный застенчивый ребенок. Сейчас нас куда-нибудь позовут…
– Маша, Настя, где вы?! – ну вот, кто-то совершенно не вовремя вмешался в нашу жизнь. Еще одна девица вихрем выбегает на освещенную фонарем аллею, и, увидев всю компанию, смущенно останавливается.
– А что ж Вы в клуб не идете? Там же Маяковский приехал! – выпаливает она, видимо, чтобы хоть что-то сказать.
– Маяковский? – Макс решительно встает. – Надо обязательно сходить, посмотреть. Света его очень любит.
Он широкими шагами направляется к зданию санатория. Добродетельный германец бежит, спасая свою семейную верность. Ну да ничего, впереди еще целый месяц…
… Клубная встречает нас полузадушенными звуками "Санта Лючии". Странно, я готов присягнуть, что это поет мой сосед, майор Леоне, но его голос звучит как-то неестественно.
– Смотри, соратник, что наш волхв пресветлый делает! – восторженно кричит мне прямо в ухо какой-то молодой дружинный артиллерист. – Играл на бильярде с макаронником на песню из-под стола. Вот теперь римлянин надрывается.
Оглядываю соратника с ног до головы. Да, братишка, не был ты в Манчжурии, а то так бы не смеялся. Нет, это надо кончать…
– Владим Владимыч, а со мной партию, на тех же условиях?
– Что будете петь, юноша? – трубным басом интересуется он, стоя ко мне в пол оборота. Затем, разглядев меня внимательно, чуть смущается и предлагает:
– Фора – два шара.
– Два шара – много, но один я Вам даю.
Похоже, я его достал. Он-то играл с героем в благородство, но теперь он, смерив меня взглядом, говорит твердо:
– На русскую народную, идет?
– Согласен. Помнится, Вы, соратник, "Дубинушку" хорошо исполняли…
– Мы знакомы? – его взгляд снова теплеет, теперь он заинтересован.
– Очень давно. В редакции "Патриота".
– Приносили что-нибудь?
– Нет, защищал в числе дружинников из "техноложки". Ну-с, приступим?
На серебряном рубле разыгрываем очередь. Маяковский разбивает. Посмотрим-посмотрим…
– Четвертый, в дальний угол! – есть!
Так-так-так…– Десятку, от борта – в середину! – ну, это просто…
– Единица влево! Пятерка – в ближний, направо! Девятка – от двух бортов в центр!
Ах, черт! Рука непроизвольно дергается, промазал. Ну, ладно, Владим Владимыч, посмотрим, что Вы делать будете…
Он обходит стол, приседает, внимательно изучая положение шаров на сукне. Затем, откашлявшись, говорит:
– Семерка – в центр!
Попал. В лузу ложится еще один шар. Но теперь ему сложно найти нужный удар: больно уж прихотливо разбежалась точеная слоновая кость по столу. Он долго выбирает, наконец делает заказ. Удар! Перекрутил, соратник. Шар, вертясь волчком, уходит от лузы. Так-с, посмотрим…
– Тройка – налево, в угол! Шестерка – в центр!
А вот сейчас нужно постараться. Ну-ка, подкрутим… Есть! И еще один есть. В принципе, моих восемь, так что партия, но я же обещал ему фору…
– Двенадцатый – от борта направо! Партия, Владим Владимыч!
Он смотрит на меня, на стол, а, затем, согнувшись в три погибели, заползает под бильярд. Несколько секунд он возится там, устраиваясь поудобнее, а потом:
Много песен слыхал я в родной стороне.
В них про радость и горе мне пели…
Но одна из тех песен в память врезалась мне…
Его голос напоминает рев обиженного дракона. Ничего-ничего, соратник: будешь знать, как загонять ветеранов Бэйпина под стол!
Засыпая, я словно наяву вижу перед собой сияющие восторженные глаза сестры-хозяйки Маши. Нет, упаси Господь, я не тороплю Любашу с отъездом, но и без нее я здесь не соскучусь…
Полковник Всеволод Соколов. Москва, 1941.
Конец сказки. Прощай, волшебство кавказского курорта, здравствуй, московская обыденность. Отпуск, как и все хорошее на этом свете, подошел к концу. Рука действует нормально, и нечего дальше казенную койку пролеживать. Я пожимаю руки остающимся, тепло прощаюсь с доктором, а потом долго обнимаю Машу. Черноволосая сестра-хозяйка вцепляется в меня с неженской силой и долго всхлипывает, не желая отпускать. Милая, ведь я не собираюсь с тобой оставаться, да и не хочу. Меня ждут жена и дети, дом и служба. А ты – ты еще составишь чье-нибудь счастье, и вспоминать обо мне забудешь. Прощай, дорогая…
…В аэропорту Пятигорска я сажусь в новенький лайнер Туполева. Краем уха я слышал, что Игорь Иванович Сикорский отошел от проектирования самолетов, переключившись на какие-то другие летательные аппараты. И теперь наши большие самолеты делают Туполев и Ильюшин. Что ж, я не против, тем более что туполевская машина превосходит старые "Сикорские" и "Юнкерсы" и по скорости, и по дальности, и по комфорту.
Возле своего кресла я ставлю кофр, из которого торчит башка Танкиста. Из чемоданчика достаю одну из двух книг, подаренных Маяковским. На каждой он сделал надпись: "Победителю на войне и в мире! Желаю счастья! В. Маяковский". После той памятной игры он потребовал от меня объяснений. Как я мог отказать Пресветлому волхву? Я объяснил, и он понял. Понял! Я даже сперва не поверил. Виданное ли дело, чтобы большой человек умел слушать и понимать?! Но он все-таки великий человек. На следующий день он нас с Максом и семьями в ресторане угощал. И майора Леоне тоже. А потом книги свои подарил. А я ему – шахматы нефритовые. Так, прихватил в Лондоне на память, а они и пригодились. Правда, от Любаши потом досталось: вот, мол, всем все раздариваешь! Ну, да это ладно, я уже привык…