Начало

– Этого нам ещё не хватало, – проворчал Фролов. – Рассказывайте, что изучали. Арифметику, геометрию, черчение знаете? Кем работали?

– На толчее и промывке робили, – ответил Пашка.

Досконально выяснив знания и навыки учеников, Фролов отправил их устраиваться.

– Завтра пойдёте со мной на Вознесенскую шахту, там будете работать. Сейчас идите в рудничное общежитие, устраивайтесь. Вот вам записка, найдите штейгера Луконина. Он вам место укажет и муку выдаст. У вас еда-то есть какая, деньги? Голодные небось?

При упоминании о еде парни невольно сглотнули.

– Нам сказали: тут, на руднике, на довольствие поставят, – виновато ответил Пашка. – А домашнее съели.

Фролов хмыкнул, вынул кошель, достал рубль, протянул Пашке.

– Вот, возьми. Сходите в лавку, тут недалеко. Поешьте чего-нибудь, пока устроитесь. Утром, как барабан услышите, сразу вставайте, у нас с этим строго. Приходите сюда, в контору, я освобожусь, и пойдём на шахту.

Отправив учеников, Фролов вызвал секретаря. Спицын остановился посреди кабинета, предваряя вопрос, доложил:

– Добыча руды на уровне прошлого года. За последнюю неделю никто не сбежал. Понятное дело: то буран, то морозяка заворачивает.

То были больные вопросы. Добыча руды, который год падала, количество же беглых год от года возрастало.

– Бери бумагу, карандаш, Василий Фомич, писать будем.

– Опять в Кабинет, Козьма Дмитриевич?

– Туда, туда, – поджимая губы, скороговоркой ответил Фролов.

Спицын прилежно исполнял свои обязанности, не вступая в споры и пререкания с начальством. Он человек служивый, – что начальство прикажет, то и исполняет. Охота начальству переводить казённую бумагу и тратить попусту время – на то его, начальства, воля. Ежели начальство прикажет делать сегодня прямо противуположное вчерашнему, он с готовностью исполнит. Недавно из Кабинета пришёл сердитый ответ на очередной фроловский прожект. Предлагал Фролов для побуждения усердия к работе у горных служителей и мастеровых поощрять их серебряными рублями, подобно тому, как поощряет Кабинет за беспорочную службу господ офицеров серебряными значками и шарфами. Ещё предлагал мягкосердечный бергмейстер давать горным служителям и мастеровым неделю отдыха один раз в месяц, дабы не только отдыхали от тяжкой работы, но и по своей охоте, с дозволения начальства ходили на заработки. Ибо содержать семьи на выплаты, кои они получают, нет никакой возможности. Работа же есть и на самом руднике, в кузнице, на лесопилке, в салотопне. Подобные меры облегчат жизнь работников и сократят самовольное оставление работ. Фролову разъяснили: серебряные рублёвики пойдут во вред, а не на пользу, ибо употребятся простолюдьем на пьянство. Да и не может казна сорить рублями. Для возбуждения усердия к службе у горных служителей и заводских мастеровых есть розги и шпицрутены. Дабы приучить мужиков к дисциплине, существуют казармы со строгим распорядком. Коли рабочих рук не хватает, следует просить Ея Величество о приписке к руднику новых деревень. А он, господин управляющий, действует несообразно обстоятельствам. При нехватке рабочих рук хочет установить отдых.

«Эх, Козьма Дмитрич, Козьма Дмитрич, – думал Спицын, – голубиная твоя душа. Да рази мужик-от добро понимат? Кулаком в рыло, а в разум не войдёт. К Пригонной горе сводить – враз зачешется. Уж он-то доподлинно все мужицкие увёртки знает. Мужику чо надо – брюхо набить, в кабак сходить да спать завалиться».

Начальство и он, Фролов, разговаривали на разных языках. Что барнаульское, что петербургское две методы знают: розги и шпицрутены, шпицрутены и розги. Руда на верхних горизонтах выбрана, нужно идти вглубь. Для того надобно ручной труд менять на машинный. Гора Змеиная, речки Змеёвка и Корбалиха – редкостное сочетание. Перепад высот даёт возможность с помощью воды производить не токмо водоотлив с затопляемых нижних выработок, приводить в действие лесопилку, толчею, рудоразборный стан, но и поднимать руду и породу с самой глубины. Что ни предложит, ответ один: нет. Притеснениями да наказаниями не усердие к работе возбуждаются, а отвращение. Уж ему ли не знать об этом! Но как объяснить это людям, для которых мужик является не человеком, а скотом. Никакого просвета в жизни ни у рудничных, ни у урочников нет. Попал в рудничные или в приписные – каторга до самой смерти. У половины урочников лошадёнки заморенные, упряжь верёвочная, худая. После каждого перегона перевязывают да связывают, вот и ползут обозы, подобно улитам.

Нахмурившись, обдумывая содержание письма, Фролов подвигал по столу медный транспортир, кивнул Спицыну на стол у стены.

– Садись, Василий Фомич, будем писать, капля камень долбит.

Глава 4

На восточной половине неба бледнели звёзды. На вершине высокой сопки проступали очертания каменных скал, одиночных пихт. Мороз зло кусался, лез под сермяги. Края малахаев опушились изморозью. По простору рудника в мятущемся свете костров и пламенников двигались вереницы озабоченных людей, исчезавших в темноте. Пашке и Спирьке казалось, что все эти люди заняты бестолковым хождением. Шумело колесо, на лесопилке визжали пилы, из трубы в кузнице поднимался дым, из раскрытой двери слышался стук молота. Бергмейстер ходко спускался по широкой тропе, натоптанной по косогору. У придомка на склоне остановился. На площадке возле придомка громоздилась куча непонятных деревянных изделий, металлические трубы. Работные, толпившиеся на площадке, при виде начальства заторопились, нагрузились деревянными штуковинами, трубами и скрылись в подземном проходе. Хромой мужик, стоявший у входа, зажёг толстую сальную свечу в лампе, подал лампу Фролову.

– Это штольня Луговая. Давайте за мной, да глядите хорошенько, а то зашибётесь, – пояснил бергмейстер.

Поклажа рабочих задевала за стены, тыкалась во впереди и сзади идущих. Мужики коротко и зло ругались. Стены и кровлю штольни слагали камни, скреплённые раствором, пол покрывал деревянный настил, темноту скудно рассеивали редкие лампы, висевшие на стенах. Предупреждение бергмейстера пришлось кстати. В полумраке подростки натыкались на стены. Спирька споткнулся о кусок породы, валявшийся на полу. Пашка успел подхватить дружка за руку, сердито прошипел:

– Спишь, што ли?

Штольня несколько раз повернула, и пространство её наполнил усиливающийся с каждым шагом гул, через десяток саженей обернувшийся звоном металла, образующимся от ударов молота. Штольня осветилась красным светом, падавшим справа из обширной выработки, в которой располагалась кузница. Любопытничая, ученики приостановились, но управитель ушёл вперёд, и им пришлось ускорить шаг. Свет из кузницы истаял в темноте, но металлический гул по-прежнему наполнял подземный проход.

Посветлело. Штольня вошла в обширную выработку, свод коей скрывала темнота. Посреди выработки находилось устройство в самом начале сборки, по обе стороны от устройства стояли две массивные тумбы. Деревянные детали носильщики складывали в углу выработки, а металлические трубы затаскивали в следующую штольню ещё более узкую, передвигаться по которой можно было, лишь встав на четвереньки. Служитель, разглядывавший чертёж, разложенный на собираемом устройстве, обернулся, на лице его появилась радостная улыбка.

– Здорово, Митрич, – поздоровался он с бергмейстером, словно тот был закадычным дружком, соседом, с которым бок о бок прожил не один десяток лет, а не высоким начальством.

Здесь, под землёй, отношения между людьми складывались иначе, чем наверху. Тут, в недрах земли, проявлялась самая сущность человека, его истинный нрав без надуманных свойств.

– Здравствуй, Хрусталёв, – запросто, за руку поздоровался Фролов. – Что у тебя?

Хрусталёв сбил на затылок шапку, виновато посмотрел на начальника.

– Чой-то не пойму я здесь, – сказал, ткнув пальцем в чертёж. – Мараковал, мараковал, никак не пойму. Разобъяснил бы.

Оба склонились над чертежом, перебрасываясь непонятными словами.

– Вот оно, «слоновое» колесо, – шёпотом произнёс Пашка.

– Ага, – также шёпотом ответил Спирька.

Предоставленные самим себе, горные ученики с любопытством осматривали выработку. Из узкого прохода, в который подавали трубы, доносились голоса, там тоже шла работа. Свод, стены и даже пол выработки были выложены камнем на крепком растворе. Дотошный Пашка даже потрогал несколько, ни один не шевельнулся. Стоять без дела стало скучно, юный горняк подошёл к колесу, заглянул через плечо Хрусталёва. Тот уже оставил чертёж, показывал Фролову сделанное за прошлый день. Бергмейстер придирчиво осматривал выполненную работу, но остался доволен. Хрусталёв оглянулся на Пашку, хмыкнул:

– Малый-то любопытствует.

Фролов спохватился.

– Я и забыл про них. Ученики это. Ты, Павел, помогай Хрусталёву, а Спиридон пускай на поршни идёт. Потом мне расскажете, что поняли.

Хрусталёв переминался с ноги на ногу, скрёб за ухом, поджимал губы, смотрел на Фролова искательно. Козьма Дмитрич не выдержал:

– Говори уже, чего мнёшься.

– Я мужик, конечно, тёмный, но вот задумка у меня, может, посмеёсси. Мы вот колесо ладим, штобы, значит, воду наверх подымать. Ежели ещё колёсо поставить… От кривошипа, понятное дело, шатуны разные, тяги, и не поршни вверх-вниз таскать, а ворот крутить. Тем воротом бадьи с рудой и породой подымать. Чо скажешь? – спросил и заговорил скороговоркой: – Ведь облегчение-то какое будет, и работы быстрей пойдут.